Свой псевдоним – Раневская – Фаина позаимствовала у горячо любимого Антона Павловича Чехова, а конкретнее — у Любови Андреевны Раневской, помещицы из «Вишневого сада». Легенда гласит, что однажды у Фанечки выпали деньги из сумочки, купюры подхватил ветер, а она только смеялась: «Как красиво они летят!», а её кавалер заметил, что она «совсем как Раневская». Строго говоря, отчество Георгиевна – тоже не слишком настоящее, хотя бы потому, что её отца, «небогатого нефтепромышленника» из Таганрога, звали Гирш Хаимович. Близкие и друзья обращались к Раневской не иначе как Фуфа Великолепная.

Фраза из фильма «Подкидыш» стала крылатой, она буквально преследовала актрису. «Муля, не нервируй меня!» – скандировали однажды мальчишки, завидев Раневскую, Фаина, которая к тому времени уже просто ненавидела эту реплику всей душой, не выдержала, велела пионерам строиться попарно и… идти в задницу. «Не огорчайтесь! – советовала Раневской Ахматова, наблюдавшая за такой же сценой в Ташкенте. – Ведь у каждого из нас есть свой Муля»! Фаина тут же поинтересовалась, что за «Муля» у Анны. «Сжала руки под тёмной вуалью» – вот мои «Мули», – вздохнула поэтесса. С этой же фразой связана ещё одна легенда. Леонид Ильич Брежнев, вручавший актрисе орден Ленина, будто бы сказал: «А вот идёт наша Муля, не нервируй меня!». Раневская парировала: «Леонид Ильич, так ко мне обращаются или мальчишки, или хулиганы!». Брежнев смутился и признался актрисе в любви.

Пятилетняя Фанечка очень хотела обзавестись медалью за спасение утопающих, такой же, какая была у дворника (прим: у отца Раневской был и собственный пароход, и собственный дворник). Она представляла себе, как вытаскивает из моря добродушного старика-полицмейстера и получает заветную награду. С возрастом на смену тщеславию придет самоирония. Раневская хранила свои награды, ордена («Знак Почета», два ордена Трудового Красного Знамени, орден Ленина) и медали в коробке, на которой собственноручно нацарапала «Похоронные принадлежности».

Родители мечтали о том, чтобы их младшая дочь получила достойное образование, и отдали её в Мариинскую женскую гимназию. Ничего хорошего из этой затеи не вышло. По собственным словам Фаины, училась она очень плохо, потому что на уроках ей было скучно, подруг у робкой заикающийся девочки не было, Фая даже оставалась на второй год, арифметика ей не давалась – задачки про купцов, продающих сукно, она решала, рыдая. «Пожалейте человека, возьмите меня из гимназии!» – упрашивала Фанечка маму. После окончания младших классов её мольбы были услышаны, дальше Раневская училась дома, посещала занятия частной театральной студии.

В юности Фаина была красавицей, тонкой и звонкой, вот как её описывал один из критиков: «Очаровательная жгучая брюнетка, одета роскошно и ярко, тонкая фигурка утопает в кринолине и волнах декольтированного платья. Она напоминает маленькую сверкающую колибри».

Раневская, как правило, не выпускала из рук сигарету, книгу, а порой и кисти. Спектр её интересов был невероятно широк — от русской классики до Гомера, Данте, Цицерона и Плавта (прим: Тит Макций Плавт – выдающийся римский комедиограф), Фаина декламировала наизусть стихотворения Ахматовой, Маяковского и Цветаевой, обожала Пастернака. Однажды Анна Андреевна поинтересовалась у подруги, что она читает с таким увлечением. Оказалось, что это был исторический труд – переписка опального князя Курбского с Иваном Грозным (прим: бывший соратник Грозного, переметнувшийся на сторону поляков, в своих посланиях обвинял Ивана в вероотступничестве и «прокаженной совести»). Фуфа писала маслом пейзажи и натюрморты, которые иначе как «натур и морды» не называла.

У Фаины были совершенно особенные отношения с… Пушкиным. Актриса признавалась, что ей кажется, что будто бы они уже встречались когда-то или могут ещё встретиться. На вопрос врачей, ужасавшихся состоянию её прокуренных легких: «Чем же вы дышите?», она отвечала: «Пушкиным!».
                                                                                                                                       
Фаина Георгиевна принципиально не скрывала свой возраст, в последние годы даже грим перед выходом на сцену не накладывала. Однако это не мешало ей очень по-женски расстраиваться из-за того, что в то время, когда ввели паспорта, она не изменила свой год рождения. «Любочка (прим.: Любовь Орлова) не зевала — сбросила себе десять лет, а я, представьте себе, дала маху», – жаловалась Раневская.

Режиссёры и авторы сценариев часто давали Раневской карт-бланш. Весьма показательными являются два случая.

В Сталинграде Борис Пясецкий попросил Фаину сыграть в одной из пьес роль, которой… не было, предложив ей сыграть то, что она сама сочтет нужным. Евгений Шварц, не представлявший никакой другой актрисы в роли Мачехи в «Золушке», разрешил Фаине дописывать и менять текст роли, как ей хочется.

Раневская вспоминала: «Там была ещё такая сцена. Я готовлюсь к балу, примеряю разные перья – это я сама придумала: мне показалось очень характерным для Мачехи жаловаться на судьбу и тут же смотреть в зеркало, прикладывая к голове различные перья и любоваться собой. Но для действия мне не хватало текста. Евгений Львович посмотрел, что я насочиняла, хохотнул и поцеловал руку: «С Богом!».

Фаина Георгиевна была ангелом-хранителем не только Анны Ахматовой (актриса ухаживала за поэтессой, когда та болела тифом, и хранила папку со стихами, которую Анна Андреевна больше никому не могла доверить), но и начинающего актёра Владимира Высоцкого, который всё ждал, но так и не получал хороших ролей в московском театре имени Пушкина. Однажды Высоцкий запил, да так, что не появлялся на рабочем месте несколько недель. Его не уволили только благодаря заступничеству Раневской.                                                                                                                                                                                                                          «Я прекрасно ее знал, мы жили в одном доме. Есть люди, которые шутят, вымучивают шутки, есть люди, которые все время должны острить. Она никогда не острила, она так мыслила, потому что она была штучная».
Александр Ширвиндт.