Счастливая заплатка бедного барона.

Эта история похожа на сказку. Да разве мало их случилось в туманном прекрасном городе на Неве? Молодой скульптор барон Петр Клодт, человек бедный, но благородный, полюбил вздорную богатую красавицу, а по нему вздыхала юная «замарашка»...
Уля без сил рухнула на старенький топчан. И как она выдержала сегодняшний день?! С утра Улю гоняли по лавкам — купи банты, ленты, кружева. Потом пришла портниха мадам де Саж, принесла подвенечное платье. Прибежала сестрица Катенька, и началась примерка. Мадам с полным ртом булавок суетилась вокруг. Мать Катеньки, Авдотья Афанасьевна, высокая, полноватая, властная, энергично давала советы. Но Катеньке все не нравилось. Она дулась и на портниху, и на мать. И все трое совсем замучили Улю.
Весь дом вверх дном: как же, младшая дочь известнейшего скульптора Ивана Петровича Мартоса готовится выйти замуж!
На свадьбу денег не пожалели: ведь Мартос — всевластный ректор Императорской академии художеств, автор всенародно любимого памятника Минину и Пожарскому в Москве на Красной площади. Правда, лучшие его дни прошли, он стал капризен и неровен характером. Сам теперь мало что создавал, больше критиковал других.
К поискам жениха для любимой дочки Иван Петрович подошел ответственно — искал человека почтенного, с достатком. Ведь 15-летняя Катенька в жизни мало понимала, зато привыкла жить на широкую ногу.
Однажды Мартос вызвал дочь в кабинет. Катенька вбежала и осеклась — в углу конфузливо переминался с ноги на ногу незнакомый мужчина невыразительной наружности, к тому же в годах. Иван Петрович крякнул и обратился к дочке:
— Вот, милейшая моя телятинка, — старый скульптор любил поесть и порой в ласковом обращении к дочке выказывал свои гастрономические пристрастия, — мой давний друг Василий Алексеевич Глинка, талантливый архитектор и достойный человек, просит твоей руки!
Катенька ахнула и выбежала из кабинета. В коридоре наткнулась на Улю — та вытирала разноцветный витраж — руки тряслись от напряжения — а ну как разобьешь ненароком?.. И тут Катенька врезалась прямо в нее. Уля пошатнулась и, чтоб удержаться, схватилась за витраж. Стекло упало и брызнуло осколками.
Дверь кабинета распахнулась, на пороге возник сердитый Мартос:
— Куда понеслась, Катерина?
Дочь шумно вздохнула и вдруг выпалила:
— Улька стекло разбила!
Иван Петрович взглянул на осколки и снова обратился к дочери:
— Я жду от тебя ответа!
Катенька открыла рот, но не смогла вымолвить ни слова. «Ведь этот Глинка старик. Ему уже 50!» — пронеслось в голове. Из гостиной появилась Авдотья Афанасьевна и зашептала дочери:
— Жених скопил 100 тысяч рублей — деньги громадные! — и все их обещал на тебя записать. Что тут раздумывать?
Катенька вздохнула и покорно опустила голову. Все вмиг повеселели.
— Шампанского неси! — крикнул Мартос жене и повернулся к ожидавшей наказания Уле. — Не дрожи, стекло бьется к счастью!
И вот теперь семья с ног сбилась — все к свадьбе готовятся.
Вечером, проводив портниху, хозяйка Авдотья Афанасьевна приказала позвать Улю:
— Что же ты, Улька, кружева перекрахмалила! И банты плохо отутюжила! Из-за тебя Катенька весь день пронервничала. Даже мадам де Саж удивилась: «Что это у вас девушка такая неумелая да нерасторопная?» А ведь ты, кажется, должна бы стараться! Забыла, что мы с Иваном Петровичем тебя, бедную родственницу, в дом из милости взяли?
Как забыть?! Уля, конечно, помнит. И вправду, умерла бы с голоду после смерти родителей, кабы не Мартосы. Но ведь и она все эти пять лет трудилась не покладая рук, стараясь угодить и сестрице Катеньке, и дяденьке Ивану Петровичу, и самой тетушке. А Авдотья Афанасьевна опять недовольна. Правда, Уля ее почти не слышит от усталости. Ей бы добраться до своей каморки под крышей, лечь на топчан и заснуть!..
...Свадьбу играли в конце мая 1830 года — как раз начинались белые ночи. Церковь Академии художеств, где пышно и торжественно венчались молодые, была украшена белоснежными цветами. Невеста сияла бриллиантами, как радужный цветочек. И то сказать — красавица, глаз не оторвать! Все в церкви только на нее и глядели. А один молодой человек смотрел дольше, вздыхал глубже.
— Это барон Клодт! — услышала Уля чей-то шепот. — Говорят, тоже в мадемуазель Мартос влюблен!
— Да у него же ни гроша! — ответил кто-то сердито. — Был военным, но со службы ушел. Теперь вольнослушатель в академии. Живет впроголодь в полуподвале на Выборгской стороне — все лошадок лепит. А кому они нужны?
Уля перевела глаза на барона: худой, изможденный, одет с той небрежностью, что бывает лишь от большой бедности. Но как он смотрит на Катеньку! Неотрывно, отчаянно. Да если б хоть раз кто так посмотрел на Улю, разве она пошла бы за другого? Да ни за какие капиталы!..
Наутро Катенька с новообретенным супругом приехала к родителям — попрощаться перед свадебной поездкой. Молодая жена куксилась, старик муж конфузливо вздыхал. Кажется, брачная ночь не слишком удалась...
Мартос вызвал зятя в кабинет, и через пять минут Глинка куда-то укатил. Катенька осталась с маменькой кофе пить. Спустя час молодожен объявился и, припав к ручке юной жены, положил перед ней сафьяновый футляр. Катенька открыла и вскрикнула: оттуда брызнул бриллиантовый свет! Колье с браслетом было тут же надето, и задобренная молодая кинулась на шею мужу. А в полдень Глинки отбыли в свадебное путешествие.
Когда волнение в доме улеглось, Уля тайком выскочила из дома. «Полуподвал на Выборгской!» — повторяла она, торопливо шагая по петербургским улицам.
Выборгская сторона — не для богатых, но то, что Уля увидела, заставило ее поежиться. Из подвалов и полуподвалов, которых сотни, несло гнильем и сыростью. Как тут отыскать нужный? Вон у раскрытого окна люди толпятся. Может, спросить? Уля подошла поближе. На окошке красовались раскрашенные фигурки восковых лошадей.
— Почем каурая? А та — пегая? — кричали покупатели. Уля ахнула: барон Клодт прямо из окна торговал своим товаром...
Люди волновались, переругивались, но, в конце концов, толпа схлынула, и Уля подобралась поближе. Лошадок после распродажи не сильно поубавилось... Клодт сидел хмурый. Через окно Уля увидела на столе кусок хлеба и селедочный хвост. Вот и вся еда, а судя по сегодняшней распродаже, больше пока не предвидится.
— Хотите, барышня, всех лошадок за гривенник? — устало спросил скульптор.
Но у Ули и гривенника-то нет.
— Лучше я вам рубашку починю! — вдруг предложила она. — Вон на локтях заплатки поставить надо!
— Это ерунда! — буркнул Клодт. — У меня вся жизнь в заплатках...
Девушка встрепенулась:
— А я вам счастливую заплатку поставлю! Клодт только рукой махнул:
— Валяйте! А я вам парочку лошадок отдам!
Вернувшись домой, Уля застала знакомую сцену: Мартос рассматривал работы учеников академии для отправки в императорскую канцелярию. Николай I требовал ежегодного отчета о трудах «питомцев искусств». И чтобы не ударить в грязь лицом, Иван Петрович всегда тщательно отбирал работы. Их приносили ему домой, он раскладывал картины и скульптурные эскизы по всей квартире и придирчиво осматривал.
— Дяденька Петр Иванович! — осмелев, брякнула Уля. — А работ господина Клодта здесь нет?
Мартос повернулся к ней и отрезал:
— А что хорошего ваш Клодт сделал? Нет, чтобы торжественную статую вылепить в классической или древнеримской манере — с выигрышными позами, благородными драпировками! Так он на лошадках помешался. Я ему говорю — это же все равно что игрушки детям лепить. А он твердит: «Лошади — благороднейшие создания, в их движениях — чистая красота». Вот и поговори с этаким чудаком! А туда же, просил руки Катеньки... Представляешь, Улька, этот нищий всерьез о любви говорил!
И махнув рукой, Мартос вышел.
Уля подбежала к окну, где стоял огромный ящик, почти доверху заполненный работами для отправки в канцелярию императора, разгребла свернутые холсты и положила на дно фигурки клодтовских коней. Под холстами Мартос их не найдет, а вдруг они понравятся императору? Тогда, может, будут у барона на обед не только селедочные хвосты...
Летом 1831 года в Петербург пожаловала ужасная гостья — холера. Мартосы отбыли на дачу, а через пару недель приехала Катенька — в испуге, но без слез. Оказалось, ее муж, архитектор Глинка, умер. Конечно, страшно и жалко, но чего ж горевать — все 100 тысяч теперь Катенькины.
Осторожно и боязливо она выложила свое богатство на стол перед матерью. Авдотья Афанасьевна бережно завернула пачки ассигнаций в чистое полотенце и убрала в сундук. Отдавать деньги в рост, как делали многие, Мартосы не решались...
Наконец эпидемия схлынула, Мартосы вернулись в Петербург, и, пока заново обустраивались, Уля, улучив момент, понеслась на Выборгскую улицу. Сердце стучало, как тяжелый молот, — вдруг Клодта унесла холера?
Но нет, слава Богу, лошадки по-прежнему стоят на окне, а в полуподвале горит фитилек! Забыв обо всех приличиях, Уля ринулась вниз по крутым ступенькам. Клодт, увидев ее, уже открывал дверь. И вот они говорят, говорят и не могут наговориться...
Уля узнала, что Петр Карлович Клодт фон Юргенсбург действительно барон и потомок древних вестфальских рыцарей.
В Курляндии у них был замок Юргенсбург, некогда пожалованный местным герцогом за смелость и верную службу. Позже один из предков Клодта перебрался в Россию, и семья давно уже обрусела. Однако верность и бесстрашие остались их фамильной чертой.
Отец Петра, генерал Карл Федорович Клодт, храбро сражался с Наполеоном, за что удостоился наград и особой почести — его портрет поместили в Галерее героев войны 1812 года в Зимнем дворце. После войны гордый генерал не снес оскорблений начальства и в одночасье умер.
Матушка, Елизавета Яковлевна Фрейгольд, добрейшая женщина, тоже вскоре скончалась. Так что Петру, как и сироте Уле, приходится самому пробиваться в жизни. По настоянию отца стал он артиллерийским офицером, но не лежит душа к военной муштре и здоровьем он слаб. Вот и вышел в отставку, теперь перебивается с хлеба на квас, зато учится любимому делу — непременно станет скульптором.
Рассказала и Уля о себе: что она – Иулиания Ивановна Спиридонова — круглая сирота. Но таким красивым и торжественным именем ее, конечно, никто не зовет. Улькой кличут — и тетенька Авдотья Афанасьевна, и дяденька Иван Петрович, и сестрица.
Петр подскочил как ужаленный:
— Так вы воспитанница Мартосов? И говорите, Катерина Ивановна снова свободна?
У бедной Ули даже сердце зашлось — таким сильным чувством озарилось его лицо...
Через несколько дней, преодолев сопротивление швейцара, Клодт вломился в дом Мартоса и рухнул на колени перед Авдотьей Афанасьевной:
— Вы одна можете устроить мое счастье! Уговорите мужа отдать за меня Катерину Ивановну! Вы же видите — жизнь быстротечна! А я Катеньку буду на руках носить!
Авдотья Афанасьевна аж поперхнулась:
— В уме ли вы, барон? Разве Катенька вам пара? Она же дочь академика и богата теперь, как принцесса. А у вас в кармане блоха на аркане да вошь на цепи! И перспектив никаких. Кто за вас пойдет? Разве бесприданница вроде нашей Ульки Спиридоновой? Вот к ней и сватайтесь. Ее отдадим!
Странно вздохнул молодой барон, и еще более странно передернулось его лицо.
— Отлично, добрейшая Авдотья Афанасьевна! — хладнокровно проговорил он, вставая с колен. — Коль отдаете, я возьму!
Свадьбу назначили через месяц. Мартос отнесся к событию на удивление серьезно, пригласил знатных гостей. Катенька идти на свадьбу отказалась, сославшись на то, что в трауре. Да и к чему ей чужие свадьбы? Этот бесчувственный барон после ее отказа должен сердечные раны залечивать, а он за Улькой, прислужницей, увиваться вздумал. Тот еще гусь оказался. Хорошо, что маменька ему отказала!
Улю привезли в церковь еле живую. Народу набилось под завязку. Все ждали жениха, гости перешептывались. Авдотья Афанасьевна хмыкала:
— Не придет он! Кому охота нищую брать?!
Вдруг церковный сторож крикнул:
— Тут какой-то оборванец на свадьбу рвется! Говорит, что жених...
— Впусти! — вздохнул Мартос.
Уля очнулась, вспыхнула, кинулась к Клодту:
— Петя! Что ж так долго?!
— Да вот, наряжался на свадьбу... — замялся Клодт. — Заплаты на обшлага ставил, да все одно криво...
Уля покраснела:
— Я уж подумала, не придешь... Опять к Катеньке свататься решил...
— Да вся моя любовь к вдовушке Глинке в одночасье, словно чулок с ноги, снялась! К чему мне избалованная дочка академика? Разве не видишь, Уленька, сколько у меня заплат? Твоей изнеженной сестрице век не залатать. Только ты справишься!...

Продолжение следует...