— Путин спросил о вашем отношении к западным санкциям?
— Да. И я сказал, что на его месте принял бы ответные меры.

— На протяжении более 20-ти лет вы выступаете в поддержку германо-российского диалога в области сельского хозяйства. Вы были награждены орденом, государственной наградой ФРГ, а теперь советуете Путину вводить санкции?
— Да, я посоветовал Путину вводить санкции. Именно потому, что я так активно выступаю за развитие германо-российских отношений, мне больно, что многие решения сейчас принимаются сгоряча. Я считаю, что ответные меры покажут Западу, насколько сильно страны зависят друг от друга во многих отраслях.

— Кто несёт ответственность за конфликт?
— Я считаю, что основная вина лежит на Западе, который постоянно подливает масло в огонь. Он не оставляет Путину другого выбора. Здесь, в российской провинции, его скорее критикуют за то, что он слишком мягкий. Он не может просто взять и смириться с санкциями. Тогда он проиграет во внутриполитическом отношении.

— Почему он принял решение ввести санкции именно в аграрном секторе?
— Конкретно этого я ему не советовал, но смысл в этом есть. Потому что тем самым Путин убивает сразу двух зайцев. Отвечая на западные санкции, он создает предпосылку для того, чтобы стороны в какой-то момент сели за стол переговоров. В то же время он дает российскому сельскому хозяйству шанс на развитие в этот переходный период. Например, запрет на ввоз западных легковых автомобилей не способствовал бы значительному экономическому росту, поскольку развития конкурентноспособной автомобильной промышленности в ближайшей перспективе не ожидается. В случае с сельским хозяйством ситуация выглядит иным образом.

— Вы ощущаете воздействие западных санкций на ваш холдинг «ЭкоНива», который является не только крупнейшим в России производителем молочной продукции, вы же еще продаете сельскохозяйственную технику и посевной материал?
— На прошлой неделе я заходил на сервисный сайт европейской компании, с которой мы сотрудничаем в продаже сельскохозяйственной технике. Там была следующая информация — «Из-за введения санкций ЕС мы не можем оказывать техническую поддержку». Для нас это настоящая авария. В современной сельскохозяйственной технике все, как в автомобилях — уже нельзя к ним походить с одной отверткой и молотком, нужен ноутбук, который выявляет какие-то неполадки и ставит «диагноз». Если необходимые компьютерные программы будут заблокированы, и вы не получаете запасных частей, то получается, что у вас есть машины стоимостью в несколько миллионов, но вы не можете их больше обслуживать или ремонтировать. Это катастрофа.

— Но ведь санкции ЕС не распространяются на сельскохозяйственную технику. Почему ваша продукция оказалась затронута санкциями?
— Мы покупаем у этой компании технику, которая используется в сельском хозяйстве. Но та же самая техника может быть использована и в военных целях, достаточно окрасить ее в защитный цвет. Видимо, оборудование было классифицировано как техника двойного назначения, и продукция попала в санкционный список. Потом компания подала жалобу в правительство, и через несколько дней сервисная служба вновь заработала.

— Какова ваша реакция на санкции?
— Я уже задавал себе этот вопрос. Что будет, если произойдет дальнейшая эскалация конфликта, если я не смогу получать запчасти для своих машин? Не лучше ли уже сейчас сделать выбор в пользу надежного российского производителя? Или китайского? Крупная машиностроительная компания в нашем регионе уже пошла на этот шаг. Теперь они закупают продукцию в Китае, а не в Европе. Это новое развитие ситуации, толчок которому дал кризис, и которое теперь получает невиданное ускорение из-за санкций. Я не знаю, осознаёт ли Запад, какие открываются возможности для китайских предприятий в России благодаря штрафным санкциям.

— Вы тоже планируете перейти на российскую или китайскую технику?
— Будучи компанией, занимающейся реализацией сельскохозяйственной техники, мы на протяжении долгого времени сотрудничаем с такими производителями, как американский концерн John Deere. Мы очень хорошо знакомы с их оборудованием, расходы на выбор другого партнера очень высоки. Такой шаг маловероятен. Вместе с тем, например, в сельскохозяйственной отрасли, в молочном производстве, я считаю возможным выбор в пользу российской и китайской техники. Думаю, что к этому всё и придет.

— Вы как российский производитель молочной продукции и говядины получите выгоду от запрета на импорт западных товаров?
— Конечно, и это касается всех работающих в России производителей сельскохозяйственной продукции. Возьмем, например, немецкую компанию Hochland, которая производит в России сыр. Она находилась под огромным давлением со стороны крупнейшего заказчика, компании McDonald’s, в том числе из-за того, что конкуренты, компания Schreiber Foods производит более дешевый чеддер в Польше. И вот теперь Schreiber вне игры, что положительно сказывается на позициях Hochland.

— Протекционизм ведёт к повышению цен. Не пострадает ли от этого в первую очередь население?
— Я не считаю, что цены повысятся. Я скорее полагаю, что европейских поставщиков молочной продукции заменят южноамериканские. Кроме того, вырастет доля российской молочной продукции. Уже давно поставлена цель, вывести самообеспечение молочной продукцией на уровень 90%. Раньше против этого были либералы от экономики. Но эти дискуссии остались в прошлом. Теперь не нужно никому объяснять, что необходимо самостоятельное обеспечение продовольствием.

— Переход, по всей видимости, займёт много времени. Насколько далеко способна зайти Россия в своем намерении самостоятельно обеспечивать себя молочной продукцией?
— Я полагаю, что потребуется ещё десять лет, чтобы мы вышли на уровень 90% в молочном бизнесе.

— Вы самый крупный производитель молочной продукции в России. Как вы этого достигли?
— У моего деда было небольшое сельхозугодье в Оденвальде, которым я планировал заняться. Но после политического перелома я одним из первых отправился практикантом в Россию. В то время Гельмут Коль и Михаил Горбачев наладили сотрудничество в аграрной сфере, частью которого стали студенческие обмены. Для меня это было приключением. Уже на месте я увидел возможности развития сельского хозяйства в России. В Германии у нашей семьи было 14 гектаров, а площадь колхозов в России зачастую составляла более 5000 гектаров. Тогда было еще абсолютно неясно, что с ними будет дальше. Все было в упадке, когда я случайным образом попал в аграрную политику.

— Как практикант может случайно оказаться в аграрной политике?
— Я познакомился с председателем российского аграрного союза. Он пригласил меня на несколько встреч. А потом спросил, хотел бы я организовать поездку в Германию. Вместе с российским замминистра сельского хозяйства я, 28-летний студент, будущий геоэколог, ехал в автобусе по Тюрингии, мы смотрели, как там проводилась реформа сельскохозяйственных товариществ. Позднее я консультировал российский парламент по вопросам аграрной реформы, потому что в стране возникали проблемы похожие на те, что были в Восточной Германии. Я не хотел допустить того, чтобы земля, как это произошло с нефтью, оказалась в руках избранных олигархов.

— Сегодня вы являетесь одним из крупнейших собственников земли в России. Ваша компания работает на площади 200 тысяч гектаров, это примерно три четверти площади Люксембурга. Вы извлекли пользу из той системы, которая определила ваше становление после политического перелома?
— Нет, так сказать нельзя. В то время я был против частных хозяйств на сельскохозяйственных площадях. Деньги я поначалу зарабатывал на продаже посевных материалов и сельскохозяйственной техники. Только с 2002 года появилась возможность выкупать землю, распределённую между жителями сёл. Её я тогда и купил. Иначе это сделали бы другие.

— Как вы лично переживаете конфликт между Россией и Западом?
— Иногда я чувствую себя, как ребёнок, чьи родители поссорились и говорят о разводе. У меня есть немецкое и российское гражданство. Возникший кризис меня очень беспокоит.

— Создается впечатление, что вы уже сделали выбор в пользу одной из сторон — российской. Здесь играет роль и бизнес?
— На рациональном уровне это действительно так. В этом плане я поддерживаю скорее российскую сторону, но не из-за бизнеса, а потому что я считаю, что, скорее, прав Путин. На эмоциональном уровне я не хочу принимать решений. Я хочу, чтобы нашлось решение украинского кризиса, чтобы Россия стала абсолютно нормальной страной в сообществе европейских стран и не оказалась бы в какой-то момент с Китаем по другую сторону занавеса.