- Что, мил человек,  никак промок, что ли? – спрашивает  меня та бабушка. - Где так устряпался - то?
   Я остановился.
  - До ниточки промок… Из ряма вот иду. Заходил со стороны увала, а вышел куда - сам не знаю.
  - Со стороны увала, говоришь? Это ты лишку хватил. Совсем в другую сторону ты, мил человек,  вышел, - усмехнулась она, - что же на солнце – то не смотрел, когда в рям заходил?
  - Как - то сразу не сообразил…
  - Беда с вами, городскими, - она  стала подниматься.
  - Звать меня Еленой Кузьминичной. Заходи, гостем будешь. А я только вышла за ограду, вижу, месишь  грязь.
   Взяла трость и пошла к калитке.
  - Банька еще не остыла,  иди погрейся.
  Не поверил услышанному:
  -  И попариться, небось, можно?
  -  Знамо дело...  Вот только поленьев подброшу.

Через час  уже сидел за столом и пил чай из самовара, слушая Елену Кузьминичну. В комнате пахло только что вымытым полом и лекарствами.
  - Да уж, повезло так повезло тебе, мил человек, что встретил меня. У нас  теперь, в основном, только дачники из города живут. Отгородились все высокими заборами, овчарки   спать не дают ночью. Теперь, ить, чужих не пускают.
  - Как вы живете? – я с опаской посмотрел на потолок. - Завалится ведь. А ремонтировать не пробовали?
  - На какие шиши? – она вздохнула. – Перебьюсь. Мне не привыкать, хотя сейчас – то жить можно. Вот мама моя хватила лиха, так хватила...

Елена Кузьминична принесла потрепанный фотоальбом. Стала листать страницы.
  - Испытания маме выпали большие: росла сиротой, с малолетства гусей пасла у богатых, оглохла из - за простуды…

  На одной из пожелтевших фотографий  увидел красивую женщину в окружении детей.
  - Двадцати пяти лет вышла мама замуж за вдовца с четырьмя детьми, не побоялась. Приданого у нее никакого не было. Мужик был работящий.
  - А общие дети - то у них были?
  - Не поверишь? Родила ему еще восьмерых. Жили - то душа в душу, справно. Мама мне говорила:
  "Никогда, Леночка, не пытайся мужа перевоспитывать - это бесполезное, дочка, занятие".

  - А хозяйство держали? – перебил я ее.
  - Да уж, известное дело. Наша семья две коровы  держала, овечек, кур. Затем  стали заставлять в колхоз вступать.

  Утерлась передником, вздохнула:
  - Куда деваться? Пришлось всю скотину в общее стадо гнать, другого выхода не было…    Из - за того, что согласились идти в колхоз, записали «маломощными середняками», это и спасло от ссылки на Васюганские болота.

  Она  замолчала и долго о чем – то думала. Было слышно, как тикают часы в  горнице.
  - А что было потом?
  Елена Кузьминична встрепенулась, как ото сна.
  - Потом? – она отхлебнула чай из чашки. – Случилось страшное - кормилец скончался. Приехал на похороны его старший сын Иван.
Поправила платок и горько усмехнулась:   
- Представляешь? Прямо с похорон и забрали его.
- За что?
- Пес их разберет. Больше его никто не видел. Поговаривали, что жил неплохо: труженик был, твердый середняк.  Вот такая была жизнь...

  - А вам сколько в то время было лет?
  - Мне к началу войны всего четырнадцать лет было. Мама рано утром будит:
  "Вставай, Леночка, пора на рынок"

- Положит в корзину яиц, масла в горшок - вот и бегу рано утром к переезду вместе со своими друзьями. И сейчас помню, что в ту корзину входило ровно двести яиц.
  - Двести? Не может быть!
  - На кой ляд мне тебе, мил человек, врать - то? Как было, так и говорю... На переезде товарняк скорость сбрасывал, запрыгивали на ходу в тот поезд и так ехали восемнадцать километров до станции. Перед самой станцией машинист снова сбавлял ход, чтобы мы спрыгнуть могли. На самой станции ведь могла милиция арестовать. Жалко ему было детей, с пониманием относился. На станции  был рынок, где хорошо продукты раскупались. Домой  возвращались снова  на товарняке. И так частенько приходилось мне ездить.

Она ушла к печи, принялась возиться с чугунками.
  - А как по - другому? Выживать надо было... Ведь дома ждали больная мама, братишки и сестренки.
  - Как со здоровьем - то сейчас?   
  - Болею сильно, с руками вот замаялась.
  Показала свои темно - коричневые сморщенные ладони:

  - Ноют, ох ноют... Ночью встану, на улицу выйду и руками машу из стороны в сторону. Они, как плети, висят - хоть обрывай. Порой криком кричу - так больно. Лекарства покупаю - не помогают. Дояркой работала, вот и сказывается все теперь.

Выйдя из горницы, долго разыскивала в альбоме какую - то фотографию.
   - Вот так и прожила свою жизнь - в одиночку билась с нуждой. Мой парень ушел служить танкистом в сорок пятом, погиб на войне с японцами. Осталась лишь фотокарточка, где он из башни танка выглядывает.

Наконец - то нашла то, что искала. Протянула фотографию.
  - Своих детей не было, так всегда, когда возвращалась с вечерней дойки, обязательно давала соседскому  мальчишке Ване то пучок саранок, то пиканов сладких... А он как радовался! Ждал всегда у калитки.

Пошла в горницу и стала  стелить мне кровать, сама рассказывает:
-  Вырос Ваня, выучился, стал предпринимателем. Рядом с моей развалюхой выстроил коттедж. Сейчас все больше бегом бегает мимо, порой, забывая и поздороваться.

- Ну, а как мамина судьба? - поинтересовался я.
- Зимой сорок четвертого маму парализовало. Представляешь, мил человек! Обступили мы ее кровать, орем  дурнинушкой, а она ничего сказать не может, лежит, лишь слезы из глаз катятся.
  Через три дня ее не стало. Пошла я в правление просить лошадь, а мне говорят:
"Лошади днем заняты, можем только вечером выделить подводу"

   Было видно, что Елена Кузьминична еле сдерживает слезы:
- Так и пришлось в темноте мамку хоронить...
- А что нельзя было на руках до кладбища донести?
- Кладбище было на центральной ферме, это четыре километра от нас.

Вот такая встреча произошла у меня с Еленой Кузьминичной, доживающей свою жизнь в далеком сибирском поселке. Утром  проводила меня до калитки. Моросил мелкий  дождь. Я возвращался в город, а в голове все вертелись слова Николая Некрасова:- "Есть женщины в русских селениях"."

Мама начинала работать очень рано и перед работой должна была отвозить меня в детский сад «Дубки», расположенный недалеко от Тимирязевской академии. Чтобы успеть на работу, мама ездила на первых автобусах и трамваях, которыми, как правило, управляли одни и те же водители. Мы выходили с мамой из трамвая, она доводила меня до калитки детского сада, передавала воспитательнице, бежала к остановке и ... ждала следующего трамвая.

После нескольких опозданий её предупредили об увольнении, а так как жили мы, как и все, очень скромно и на одну папину зарплату прожить не могли, то мама скрепя сердце придумала решение: выпускать меня одного, трехлетнего малыша, на остановке в надежде, что я сам дойду от трамвая до калитки детского садика.

У нас всё получилось с первого раза, хотя эти секунды были для неё самыми длинными и ужасными в жизни. Она металась по полупустому трамваю, чтобы увидеть, вошёл ли я в калитку или ещё ползу, замотанный в шубку с шарфиком, валенки и шапку.

Через какое-то время мама вдруг заметила, что трамвай начал отходить от остановки очень медленно и набирать скорость только тогда, когда я скрывался за калиткой садика. Так продолжалось все три года, пока я ходил в детский сад. Мама не могла, да и не пыталась найти объяснение такой странной закономерности. Главное, что ее сердце было спокойно за меня.

Все прояснилось только через несколько лет, когда я начал ходить в школу. Мы с мамой поехали к ней на работу и вдруг вагоновожатая окликнула меня: «Привет, малыш! Ты стал такой взрослый! Помнишь, как мы с твоей мамой провожали тебя до садика...?»

Прошло много лет, но каждый раз, проезжая мимо остановки «Дубки», я вспоминаю этот маленький эпизод своей жизни, и на сердце становится чуточку теплее от доброты этой женщины, которая ежедневно, абсолютно бескорыстно, совершала одно маленькое доброе дело, просто чуточку задерживая целый трамвай ради спокойствия совершенно незнакомого ей человека!