Друзья и подруги старели, становились домоседами, тяжёлыми на подъём и на её приглашение часто кто-нибудь отговаривался шуткой, а сегодня даже подружка Даша и та отказалась:
- Ты, Улька, нас удивляешь. Какие праздники? Не устала ещё? Попей чайку, посиди у телевизора да спать ложись…
- А как же очарование новогодней ночи? Огни за окном? Вон у Фроловых, наверное, петарды опять будут взрывать, выйдем, посмотрим. Петрович пусть гармошку прихватит, попоём, как бывало…
- Не смеши, петь, как бывало, у нас уже не получится. Не уговаривай, не придём, мои ведь ноги, ты же знаешь, давно уже кривоноги, пришли, если бы могли, да и у Петровича от болезни все суставы свело, не игрок он больше, не надейся зря…

Но Уля надеялась, ей всю жизнь помнилась мимолетность поцелуя, которым наградил её Петрович в тот вечер, когда они с Дашей уехали в город встречать Новый год, а Уля осталась дома.
Они с Дашей обе были влюблены в Петровича, дружили, а тайно соперничали, да и было за что побороться. Петрович, его и с молодости так звали, приехал к ним в деревню после окончания сельскохозяйственного института и сразу занял должность главного агронома, с кабинетом, с машиной, выделил ему председатель старенький, продуваемый всеми ветрами газик, но всё-таки это был не велосипед и даже не мотоцикл, которыми тогда козыряли местные кавалеры.

Уля с Дашей работали в колхозной бухгалтерии, они были местные, техникум в райцентре окончили и вернулись. В Петровича влюбились одновременно. Он с обеими был на короткой ноге, но повода надеяться на большее, не давал. Но девчонки боролись. Уля уже чувствовала, что победительницей будет она, высокая, статная, местные бабульки говорили ей вслед: «Не девка, а целый город…» И нарядами её родители баловали, хоть и жили в соседней деревне, но мать то и дело прибегала к ней и, пряча под полой пальто очередную обновку, вызывала дочку в Красный уголок, чтобы примерить.

У Даши всё было по-другому. Низенького роста, Петровичу чуть ли не до пояса, худенькая, она и здоровьем была слаба. А о нарядах и говорить не приходилось, её воспитывала бабушка, а на бабушкину пенсию много не нанаряжаешься. Правда, Даша была экономной и на свои сто сорок умудрялась быть одетой не хуже других. Но Уля была уверена в том, что Петрович будет её мужем, пусть Дашка закатает свою губу.

«Ничего у неё с Петровичем не получится, всё равно мой будет», - думала она, глядя, как Петрович, подхватив Дашу подмышки, кружит, кружит и швыряет в сугроб, из которого она еле-еле выбирается, не умея скрыть счастливую улыбку. С Улей Петрович никогда таких шуток не позволял, хотя, случалось, она доверчиво, всем телом, прижималась к нему, становилась мягкой и уступчивой, но Петрович неловко отодвигал её и Уля понимала, что так с ним никакой каши не сварить, а как по-другому, она не знала.

Материнское предчувствие

В тот Новый год Петрович сумел как-то достать три билета на праздничный вечер в районном Доме культуры.
- Ну, красавицы, готовьтесь. Платья, причёски, чтобы всё было на высшем уровне. И туфли, туфли не забудьте, никаких сапог, знайте, я уже предупредил, что не каких-нибудь торфушек привезу, а местных звёзд. Надо же городским кавалерам нервы пощекотать…
- Сам повезёшь? – робко спросила Даша.
- А кто же ещё? Такси к нам не пройдёт. Метель, правда обещают, но мой козлик через любую метель проскочит. Горный козёл!
И вдруг, повернувшись к Уле, он выставил губы трубочкой и послал ей воздушный поцелуй. Уля заметила, как вздрогнула Даша, как залилось яркой краской её бледное лицо, она будто почувствовала, что прямо из рук уплывает к подруге её девичье счастье.

Председатель разрешил всей бухгалтерии уйти домой пораньше, чтобы успеть и холодец разобрать, и салаты настрогать, а молодым так успеть ещё и бигуди накрутить. Петрович в это время стоял около Даши, схватил её чуть не вместе со стулом, подкинул, закружил и чмокнул в щёку. Уля только хмыкнула: «Не губы у него, птицы какие-то перелётные, то одну целует, то другую…» В этот миг ей показалось, что счастье, которое минуту назад было рядом, помахало крылышками и улетело.

Домой она шла совершенно расстроенная. На улице разыгрывалось настоящее светопреставление, где небо, где земля, с первого раза не определишь. Сердце заныло, нехорошее предчувствие закралось в душу: «Не уедем, никуда мы не уедем. Уйдёт Петрович встречать праздник к Дашке, у неё тут бабуля, пирогов напечёт, а мне и до дома не дотащиться, так и буду в этой лачуге одна встречать…» О том, что в их клубе тоже стоит ёлка, что там после двенадцати тоже соберется вся деревня и будет повеселее, чем в городе, она даже не подумала.
Она почти уже была готова, когда в калитку постучали. «Кого ещё несёт не вовремя?» - чертыхнулась и вышла, открыла, не спрашивая. Увидела снежный ком и ужаснулась:
- Мама, ты зачем пришла? Я уже готовлюсь уходить, мы в город едем, этот праздник будем там встречать…
Но мать, ничего не говоря, почти упала на её руки. Уля внесла её в комнату, уложила на кровать, сняла валенки, расстегнула пальто.
- Доченька, - приподнялась мать, - не надо тебе сегодня никуда ехать.
- Ты чего придумала? Как это не ехать? Петрович билеты достал…
- Достал и ладно. Пусть едет… А ты не езди. Сон я плохой видела, будто стоишь ты перед зеркалом в нарядном платье, а платье длинное-длинное, считай, до пят. Но не это меня напугало, платье-то всё в инее, иголки серебристые так и горят… Да и это бы ладно, платье-то, так и волосы у тебя все в инее, и лицо белое, как у фарфоровой куклы… Нехорошо это, доченька, не езди никуда, Христом Богом прошу тебя…
- Мама, ты с ума сошла, я не поеду, а Дашка поедет, получается, что я Петровича ей добровольно отдам? Фигушки ей!
- Угомонись, Улюшка, не твоя он судьба, не твоя…
- А ты, может, это тоже во сне видела? Провидица ты наша…
- Не видела, но чувствую, я же мать…
Но Уля, снимая с матери пальто, сказала:
- Не пойдёшь обратно, у меня ночуешь, печку протопи, я вернусь утром, будет тепло. Куплю там чего-нибудь вкусненького в буфете, чаю попьём. А сейчас у меня даже нет ничего, только холодная картошка, погрей на плитке, да закрой за мной…
Она вышла в прихожую и присела на скамейку, чтобы надеть сапоги.
- Валенки, валенки надень, - охнула мать, обморозишь ноги-то…
- Мама, какие валенки? Торфушками туда явиться? Да весь город ухохочется… Только вот сапоги-то у меня проблемные, молния заедает, пора бы новые купить…
- Купим, дочушка, купим, - причитала мать, опускаясь на колено, - давай я тебе помогу, я аккуратненько…
Уля, уступив матери, откинула голову на стену, в её душе тоже росло какое-то противоречивое чувство. Радость от предстоящего вечера мешалась с опасностью, которую таила зимняя дорога.

Вдруг она почувствовала, как мать резко дёрнула молнию, и собачка повисла на одной стороне. Отремонтировать её нечего было и мечтать.
- Мама, что ты наделала? Ты специально? Отойди лучше, и она, толкнув мать в грудь, заревела в голос, размазывая по лицу тушь и помаду. Не успела она пройти в комнату, как в калитку постучали.
- Петрович! – крикнула она, открывая. – Молния у меня накрылась медным тазом…
- Валенки надевай и айда, Дашка уже в машине ждёт, замёрзнет…
- Нет, езжайте одни…
Петрович удивительно легко согласился и, одарив её горячим поцелуем, побежал, перепрыгивая через сугробы.

Так прошла целая жизнь

В клуб Уля не пошла. Они с матерью разогрели картошку, попили чаю с сушками и, не дождавшись боя курантов, рано легли спать. Но Уле не спалось. Она то и дело поднимала голову от подушки, вслушиваясь в тишину новогодней ночи. Не выдержав, накинула на плечи шубейку и вышла на крыльцо. В вое ветра услышала едва различимый человеческий голос. Схватила платок и побежала навстречу.
- Куда ты, шальная? – кричала мать, и сама уже слыша неясные звуки.

Уля встретила их недалеко от своего дома. Петрович, уже лишившись сил нести Дашу на руках, тащил её за воротник пальто. Помощь Ули оказалась как раз кстати, потому что, увидев её, он сказал: «Спасай Дашку, я сам…» и упал, распластав руки по снегу. Уля подхватила Дашу и занесла её в дом. Вдвоём с матерью они растирали побелевшие руки и ноги, поили горячим чаем, не позволяли забыться.

Петрович и правда дополз сам, он нахватался холодного воздуха, но ничего не обморозил, а Даша пострадала сильно. У неё отняли два пальца на левой руке и часть ступни на правой ноге. Она долго лежала в больнице, а когда вышла, не хотела жить. Уля садилась у Дашиной кровати, хотела узнать, что с ними случилось, но Даша отворачивалась к стене и молчала. Это уже потом, когда Петрович, толи из жалости, толи и в самом деле полюбил, пока ездил к ней в больницу и ухаживал, сделал Даше предложение, она рассказала Уле о трагедии, разыгравшейся на дороге.

Когда они отъехали километров двенадцать, в снежной круговерти неожиданно нарисовалась огромная фигура лесного великана. Лось стоял на противоположной обочине дороги, и Петрович решил проскочить мимо. Лучше бы он этого не делал, лучше было бы остановиться и переждать.

Когда Петрович поравнялся со зверем, тот неожиданно развернулся и пошёл на таран. Петрович метров десять буквально вёз его на капоте, а потом зверь перевалился через машину и исчез в чаще, но сумел всё же козлика стащить за обочину. Выехать обратно на дорогу оказалось невозможно, Дашиных силёнок оказалось мало, чтобы помочь Петровичу.

Решение о том, что делать дальше, надо было принимать молниеносно, потому что метель прекратилась и начал резко нарастать мороз. Даша, пока ползала по сугробам, промокла до нитки, кримпленовое платьишко и капроновые чулки ни капли не грели. Петрович принял решение – возвращаться в деревню, хоть это решение позднее и будет названо неправильным, потому что путь до города хоть и был дальше, но там больница, там помощь.

Сначала они бежали, чтобы согреться, потом шли, потом Петрович нёс Дашу на руках, потом он просто её тащил, сам теряя последние силы. Иногда он кричал Даше и, когда она не отвечала, наклонялся и целовал в губы, чтобы почувствовать, что у неё всё ещё есть дыхание. Донёс, дотащил, на следующий день её отправили в больницу.
Даша выздоровела, окрепла, ходила, чуть прихрамывая. Спустя время она вышла на работу, и они с Улей опять, как раньше, сидели рядом.

Так прошла целая жизнь. У обеих дети, внуки и одинокая старость в вымирающей деревне. И Новый год, который сегодня Уля встречала одна.
Без четверти двенадцать в её калитку постучали:
- Да мы это, мы… Петрович вёл меня под руки всю дорогу… Сказал, что мы с тобой и без гармошки споём…
Уля обхватила их руками, и они долго стояли на крылечке, качаясь в такт музыке, которая лилась от соседнего дома, там стояли три машины, значит приехали дачники. Фейерверки, запах шашлыка… Праздник!