Однако внешность оказалась обманчивой. Сегодня Сирия охвачена пламенем гражданской войны, режим отчаянно борется за выживание, тогда как Ливан выдержал наплыв сирийских беженцев и существенное давление, оказываемое на него гражданской войной в соседней стране. Как ни удивительно, в 2013 г. число погибших насильственной смертью на душу населения в Ливане было меньше, чем в столице США Вашингтоне. В том же году число жертв сирийского конфликта превысило 100 тысяч человек.
Почему казавшаяся стабильной Сирия оказалась столь хрупкой, тогда как Ливан выстоял и пережил напасти? Ответ в том, что до начала гражданской войны в Сирии существовала лишь псевдостабильность; за красивым фасадом и безмятежностью скрывалась серьезная структурная уязвимость. Парадоксально, но хаос в Ливане свидетельствовал о силе. Гражданская война, длившаяся 15 лет, привела к децентрализации государства и более сбалансированному разделению власти между суннитами и шиитами. Наряду с небольшой территорией Ливана как административной единицы, эти факторы вместе взятые сделали страну жизнеспособной. Добавьте экономику свободного рынка, которая утвердилась в Ливане. В Сирии правящая баасистская партия стремилась держать под контролем экономическое разнообразие, заменив живой и творческий хаос архаичным способом правления сверху вниз по типу советской административно-командной системы. Эта жесткость сделала Сирию (и другое баасистское государство Ирак) гораздо менее устойчивой, чем Ливан.
Но самая серьезная уязвимость Сирии заключалась в том, что в новейшей истории у нее не было опыта восстановления после беспорядков. Страны, пережившие в прошлом периоды хаоса, получают вакцину против будущих всплесков насилия. Таким образом, лучшим залогом прочности является не былая стабильность, а умеренная неустойчивость в относительно недавнем прошлом. Как один из нас, Насим Николас Талеб, писал в книге «Черный лебедь», изданной в 2007 г., «диктатуры, которые не кажутся неустойчивыми, такие как Сирия или Саудовская Аравия, больше рискуют погрузиться в хаос, чем, например, Италия, которая со времен Второй мировой войны постоянно переживает политические кризисы».
Разные пути Сирии и Ливана показывают, что самые первые предпосылки нестабильности следует искать не в истории, а в фундаментальных структурных особенностях. Прошлый опыт может быть незаменим в определении риска заболевания раком, риска совершения преступления или риска землетрясений. Но это ненадежный путеводитель в случае сложных политических и экономических, особенно экстраординарных событий, таких как государственные перевороты и финансовые кризисы. Они маловероятны, но чреваты серьезнейшими последствиями. Указания на опасность подобного развития появляются слишком поздно, когда уже ничего нельзя изменить, поэтому в данном случае требуется более сложный подход.
Таким образом, вместо того, чтобы пытаться предсказать появление «черного лебедя», гораздо полезнее сосредоточиться на том, как системы могут справляться с беспорядками – иными словами, изучить, насколько они уязвимы или устойчивы. Хотя никто не может прогнозировать, что случится с той или иной страной, можно предсказать, как на нее повлияют определенные события. Некоторые политические системы способны выдержать невероятную нагрузку, тогда как другие распадаются при малейших неурядицах. Хорошая новость в том, что можно достаточно точно определить, кто есть кто, опираясь на теорию неустойчивости.
Проще говоря, неустойчивость – это неприятие беспорядков. Неустойчивые системы не любят изменчивости, непостоянства, стрессов, хаоса и непредвиденных событий, в результате которых они почти ничего не приобретают и могут серьезно пострадать. Например, для чайной чашки любая встряска может быть опасной. Ей нужен покой и предсказуемость, что в долгосрочной перспективе обеспечить невозможно. Вот почему время – враг любой хрупкой или неустойчивой системы. При этом все хрупкое реагирует на встряску нелинейным образом. Что касается людей, нельзя сказать, что травма от падения с трехметровой высоты в 10 раз тяжелее, чем от падения с высоты 30 см. В политическом и экономическом смысле падение цены на нефть на 30 долларов за баррель гораздо хуже для Саудовской Аравии, чем падение цены на 15 долларов за баррель. Хуже не в два раза, а существенно больше.
Известны пять основных причин неустойчивости государств: централизованная система управления, недиверсифицированная экономика, чрезмерный государственный долг и закредитованность, отсутствие политической вариабельности и опыта преодоления потрясений в прошлом. Используя эти критерии, мы увидим совсем иную карту мира. Внешне беспорядочные и хаотичные страны на поверку намного безопаснее, а государства, казавшиеся спокойными и стабильными, оказываются бомбами с часовым механизмом.
Централизация недееспособна
Первый признак неустойчивого государства – централизованная система принятия решений. Казалось бы, централизация делает правительства более дееспособными и, следовательно, более стабильными. Но эта стабильность – иллюзия. Если не считать армии (только она нуждается в единой структуре), централизация усугубляет неустойчивость. Хотя централизация уменьшает отклонение от нормы, создавая впечатление, будто все работает гладко, она увеличивает последствия отклонений, которые все же происходят. Хаос сосредотачивается в немногочисленных, но более жестких эпизодах, которые наносят непропорционально больший урон, чем небольшие суммарные вариации. Другими словами, централизация снижает риски на местах, такие как присвоение государственных средств провинциальными царьками, за счет увеличения системных рисков, таких как катастрофичные реформы на государственном уровне. Соответственно централизованные государства, такие как Советский Союз – более уязвимые и неустойчивые, чем децентрализованные страны, такие как Швейцария, состоящая из дееспособных государств-деревень.
Государства зачастую прибегают к централизации власти для подавления напряженности в отношениях между разными группами населения. Эта неспособность примирять разнородные элементы общества, политические, этнические или религиозные, еще больше усугубляет неустойчивость. Хотя страны, которые позволяют противоречиям выйти наружу, могут переживать политические потрясения, они намного прочнее, чем те, что искусственно подавляют раскол, создавая тем самым недовольное меньшинство, внутри которого происходит брожение умов. Например, в Ираке при Саддаме Хусейне установился режим, возглавляемый суннитским меньшинством, притеснявшим шиитов и курдов. После того, как к власти в 2006 г. пришел шиитский премьер-министр Нури аль-Малики, страна кинулась в другую крайность и начала отстранять суннитов от руководства. Исследование Янира Бар-Яма показало, что государства с четкими границами, отделяющими разные этнические группы, меньше страдают от насилия, чем те, которые пытаются их интегрировать. Другими словами, люди предпочитают быть добрыми соседями, чем жить в одной квартире. Таким образом, в странах, раздираемых религиозной враждой, гораздо разумнее выделить разным группам свою территорию, нежели принуждать их жить под одной крышей, поскольку в этом случае подавляемое меньшинство превращается в радикалов.
Более того, централизация повышает вероятность военного переворота, облегчая доступ к рычагам управления. Например, Греция была в высшей степени централизованной страной, когда в 1967 г. группа полковников свергла правительство. Примерно в то же время Италия могла казаться сталь же уязвимой, учитывая повсеместные социальные волнения и идеологические конфликты, но ее спасла политическая децентрализация и географические особенности. Разные экономические и политические центры в буквальном и переносном смысле находились далеко друг от друга, и эта удаленность не позволила какой-то одной фракции военных захватить власть в стране.
Государства, состоящие из полуавтономных единиц, отличаются устойчивостью в наши дни, но то же самое мы наблюдаем и в истории: самыми устойчивыми политическими образованиями были города-государства внутри империй, обеспечивавших им определенную защиту – от Pax Romana до Pax Ottomana. Но в последний период своего существования многие империи начинали процесс централизации – в частности, Египет при фараонах и династия Мин в Китае. В обоих случаях империи ужесточали режим не до, а после периода процветания, централизация не была фактором успеха, и ею объяснялся последующий развал и крах.
Старые и новые города-государства – от Венеции до Дубая, от Женевы до Сингапура – обязаны успехом своему небольшому размеру. Те, кто сравнивает политические системы по их характеру, не принимая во внимание размер, совершают аналитическую ошибку: города-государства имеют и имели самые разные политические системы – от самых демократичных (Венеция) до самых просвещенных, но авторитарных (Сингапур). Подобно тому, как слон не есть большая мышь, так и Китай не есть более крупная разновидность Сингапура, даже если у них аналогичные стили государственного управления.
Вернемся к Ливану. На протяжении большей части истории в Средиземноморье преобладали многоязычные, религиозно терпимые города-государства, одержимые коммерцией, которые мирно сосуществовали с самыми разными империями. Но большинство, в конце концов, были поглощены современными национальными государствами. Александрия – Египтом, Смирна – Турцией, Фессалоники – Грецией, а Алеппо – Сирией. Но к счастью для Ливана он был поглощен Бейрутом, а не наоборот. После распада Османской империи государство Ливан было достаточно маленьким и слабым и его колонизировал город-государство Бейрут. В результате за прошедшие полвека уровень жизни в Ливане вырос по сравнению с соседними государствами. Страна избежала застойных явлений, которые парализовали регион после того, как к власти в Египте пришел Гамаль Абдель Насер, а в Сирии и Ираке бразды правления получила баасистская партия. Произошла концентрация власти, и образовался слой нефункциональной бюрократии, что стало причиной многих бед, с которыми страны региона сталкиваются сегодня.
Неустойчивая государственная экономика
Второе слабое место – отсутствие экономической диверсификации. Концентрация экономики может причинить еще больший ущерб, чем политическая централизация. Экономисты со времен Дэвида Риккардо превозносили выгоды специализации в отраслях, где та или иная страна имеет сравнительное преимущество. Но специализация делает государство более уязвимвм перед лицом непредвиденных событий.
Страна будет в безопасности, если утрата одного источника дохода не причинит ущерба всей экономике. Например, страны, зависимые от туризма, особенно уязвимы в случае дестабилизации обстановки. Греция столкнулась с этим после экономического кризиса, Египет – после революции, начавшейся на площади Тахрир. Гавайи испытали такое сразу после 11 сентября. Даже превратности моды могут быть важным фактором, когда новые горячие места вытесняют старые туристические центры (пример марокканского города Танжер). Еще одна причина неустойчивости – экономика, построенная на одном ресурсе. В качестве примера можно привести Ботсвану, зависящую от добычи алмазов. Опасна также зависимость от одной отрасли, которая приносит львиную долю экспортных доходов. Пример – Япония с ее гипертрофированной автомобильной промышленностью. Еще хуже, когда в экономике доминируют крупные государственные предприятия. Это не только снижает конкурентоспособность, но и усугубляет риски падения спроса на конкретный товар или продукт, поскольку государство медленно и неуклюже реагирует на рыночные сигналы.
Третья причина уязвимости также экономическая по своей природе: высокий уровень государственного долга и закредитованности экономики. Высокие долговые обязательства, наверно, можно считать самым важным источником неустойчивости. Они делают экономику более чувствительной к падению доходов – тем более, если падение доходов ускоряется. Как выяснили на своем горьком опыте Lehman Brothers перед банкротством в 2008 г., по мере снижения доверия инвесторов и роста требований возврата долгов, убытки начинают расти как снежный ком. Долг самого государства – наверно, самый злостный из всех долгов: его нельзя капитализировать или акционировать, и он становится постоянным бременем. Страны не могут легко обанкротиться – в этом главная причина, по которой люди одалживают им деньги, веря в безопасность своих инвестиций.
Большой объем кредитов точно также повышает риски. Например, Дубай одалживает большие суммы на реализацию агрессивных проектов в области недвижимости, увеличивая объем кредитных ресурсов в своей экономике. Таким образом, любое падение доходов становится чрезвычайно опасным. Прибыльность проектов настолько незначительна, что в любой момент компании эмирата могут столкнуться с нехваткой средств для выплаты долга, уйти в минус и опустошить государственную казну. Это означает, что, несмотря на превосходное государственное управление и безупречную структуру, Дубай может быстро стать неплатежеспособным. Мы это уже видели во время финансового кризиса 2008 г., когда Абу-Даби был вынужден прийти на помощь.
Благословение изменчивости
Четвертая причина неустойчивости – отсутствие возможности политических перемен. Вопреки расхожему мнению, для стабильных стран характерны умеренные политические перемены, постояння смена правительств и политической ориентации. Отвечая на давление в политике, изменения поддерживают стабильность, если они не слишком кардинальны – нечто вроде смены правления консерваторов и лейбористов в современной Великобритании, но не якобинцев и роялистов в революционной Франции. Политическая изменчивость позволяет отстранять от власти конкретных лидеров, тем самым снижая уровень кумовства. Когда государство децентрализовано, изменения происходят еще более гладко, поскольку муниципалитеты распределяют между собой полномочия в области принятия решений, и обеспечивается плюрализм политических воззрений.
Именно возможность политических перемен делает демократии более устойчивыми по сравнению с авторитарными режимами. Италия столь устойчива именно потому, что смогла приспособиться к фактически постоянному внутриполитическому брожению, готовя граждан к переменам и создавая организации и учреждения, способные адаптироваться к умеренной нестабильности. Вполне ожидаемо, что во время «арабской весны» ни одна из бывших диктатур не продемонстрировала такой способности. В Египте власть захватили военные, а другие страны погрузились в пучину хаоса в той или иной степени. Некоторые государства, вышедшие из авторитарного правления, не скатившись при этом в беспорядки и хаос, создавали необходимые институты для приспособления к переменам. Например, в Испании при Франциско Франко за авторитарным фасадом развивались институты гражданского общества.
Пятый маркер неустойчивости – это отсутствие опыта преодоления больших потрясений. Страны, пережившие худший сценарий в недавнем прошлом (в предыдущие два десятилетия) и оправившиеся от этого шока, более стабильны, чем те, у которых не было подобного опыта. Иными словами, это дальнейшее развитие принципа, согласно которому стабильности не бывает без изменений. Гоударства, способные пережить хаос и не распасться на автономные образования, достаточно крепки. Шок поучителен для государства и как правило, провоцирует посттравматический рост.
Взгляните на Индонезию, Малайзию, Филиппины, Южную Корею и Таиланд. Тот факт, что эти страны выстояли в азиатском финансовом кризисе 1997–1998 гг., говорит о том, что они могут пережить потрясения, а впечатляющие экономические показатели в последующую эпоху свидетельствует о том, что они, возможно, получили прививку от неустойчивости и извлекли для себя ценные уроки, приспособив внутриполитические институты к выживанию. То, что бывшие советские республики восстановились после развала Советского Союза, также говорит об их относительной стабильности. Это подобно воспитанию ребенка: родители хотят защитить детей от серьезных потрясений, которые они могут не пережить, но не ограждают от всех жизненных трудностей, чтобы закалить их.
Прекрасные и проклятые
Эти пять маркеров лучше всего использовать в качестве предупредительных сигналов. Они не могут со стопроцентной точностью говорить о стабильности или нестабильности конкретной страны (ни одна методология этого не может), но показывают, есть ли у данной страны поводы для беспокойства. Особого внимания требуют государства, где налицо несколько критериев нестабильности, поскольку они суммируются с нарастанием: если страна уязвима по двум критериям – это более чем в два раза опаснее наличия одного критерия. Когда речь идет об общей неустойчивости, то разные страны могут либо вообще не иметь признаков неустойчивости, либо быть крайне нестабильными.
Саудовская Аравия первой приходит на ум: она чрезмерно зависит от нефти, в ее внутренней политике застой, и для нее характерна крайняя централизация власти. Нефтяное богатство и могущественное правительство сглаживали разногласия между этнорелигиозными сообществами – тем более, что шиитское меньшинство живет вокруг нефтяных месторождений. По той же причине Бахрейн следует считать крайне неустойчивой страной – в основном, из-за подавляемого шиитского большинства.
Египет с его поверхностным и косметическим восстановлением после революционного хаоса и централизованным (и забюрократизированным) правительством также входит в число уязвимых стран. То же самое можно сказать о Венесуэле с ее централизованной политической системой, незначительными политическими переменами, экономикой, основанной на нефти, и отсутствием опыта преодоления больших потрясений. Те же проблемы характерны для России. Эта страна остается чрезвычайно зависимой от добычи нефти и газа и имеет крайне централизованную политическую систему. Единственный позитивный фактор заключается в том, что Россия преодолела трудный переход от советской эпохи к рыночной экономике. По этой причине она, возможно, находится где-то между умеренно неустойчивыми и неустойчивыми странами.
Некоторые государства на данном этапе лучше всего отнести к категории неустойчивых, хотя они предпринимают энергичные меры, чтобы добиться большей устойчивости. У Греции колоссальный госдолг и негибкая политическая система, но она начала реструктуризацию экономики. Время покажет, станет ли это началом новой эры более высокой ответственности или очередным фальстартом. В Иране централизованное правление, мало внутриполитических перемен и экономика, зависящая от добычи нефти и газа. Однако режим стал проявлять признаки большей терпимости к политическим разногласиям и свободомыслию. Хотя формально Иран считается теократией, в отличие от Саудовской Аравии, ислам в Иране гораздо лучше адаптируется к переменам и может эффективнее приноравливаться к процессам модернизации. Греция и Иран могут либо трансформироваться в более здоровые и стабильные государства, либо стать шаткими и уязвимыми системами.
К умеренно неустойчивым странам следует также отнести и Японию, учитывая самое высокое в мире соотношение госдолга к ВВП, длительное доминирования одной партии, зависимость от экспорта и неспособность полностью восстановиться после «потерянного десятилетия». Другими умеренно неустойчивыми государствами являются Бразилия, становящаяся все более централизованной и забюрократизированной; крайне централизованная и зависящая от нефти Нигерия, которая все же сумела восстановиться после экономических и политических беспорядков 1980-х гг. и продемонстрировать приспособляемость к новым угрозам, таким как исламистская группировка Боко Харам; и чрезвычайно централизованная Турция, не имеющая опыта восстановления после катастроф в своем послужном списке. Помимо всего прочего, зависимость Турции от иностранных инвестиций несовместима с ее агрессивной происламистской политикой, отталкивающей от нее западных инвесторов. Индию, наверно, следует считать слегка неустойчивой. У нее децентрализованная политическая система, страна приспособилась к быстрому росту населения и неравномерному экономическому развитию, но ее экономика зависит от экспорта.
Как это ни парадоксально, Италия не обнаруживает признаков нестабильности. Ее политическая система децентрализована, и она неоднократно восстанавливалась после череды кризисов. Италия также переживает большие политические перемены, не причиняющие ей вреда. За последние 25 лет здесь сменилось 14 премьер-министров. Франция более неустойчива. Несмотря на пустой треп о децентрализации, власть в стране централизована, уровень долга достаточно высок, отсутствует опыт восстановления после потрясений. Страна рискует пережить экономическую травму, которая усугубит опасность непредсказуемых политических реакций. Увеличится привлекательность крайне правых, что чревато радикализацией многочисленного мусульманского меньшинства.
Китай остается загадкой. Впечатляющий экономический рост делает его будущее непредсказуемым. Страна на удивление хорошо восстановилась после шока маоистского периода. Однако эта эпоха закончилась почти четыре десятилетия назад, поэтому вряд ли может считаться гарантией или прививкой от будущих потрясений. Политическая система Китая крайне централизована, экономика зависит от экспорта в страны Запада, а правительство в последнее время увлеклось заимствованиями, что делает страну более уязвимой в случае замедления внутреннего и внешнего роста. Хватит ли Китаю опыта, приобретенного в процессе восстановления от потрясений в прошлом, чтобы компенсировать слабости, связанные с долговым бременем и централизацией? Скорее всего, не хватит: то, что Пекин приобрел, извлекая уроки из прошлых кризисов, нивелируется его слабостями. С каждым прошедшим годом эти ценные уроки уходят все дальше в прошлое, и перспективы появления «черного лебедя» выглядят все более грозными. Но чем скорее случится этот кризис, тем лучше для Китая в долгосрочной перспективе.
Источник: globalaffairs.ru.

«Болгария участвует в игре ЦРУ. Снабжает оружием джихадистов в Сирии и Ираке, снабжает фашистскую хунту на Украине оружием и военной техникой. Я говорю уже в течение нескольких месяцев со всех возможных трибун о том, что Болгария вовлечена в войну, и это неминуемо приведёт к ответным мерам. Кто участвует в войне на одной стороне, тот получит удар с другой, против которой воюет», — заявил Сидеров. По словам депутата, Болгария «заняла сторону США в борьбе Вашингтона против России» и является в настоящее время «не только плацдармом, но и поставщиком оружия».

— Потрясшие Францию и весь мир теракты в Париже уже сравнивают с терактами 11 сентября в США. Однако во Франции нападавшие были не иностранцами, а людьми, выросшими внутри французского общества. Как такое могло произойти в цитадели европейской демократии?

— Сравнение с 11 сентября уместно лишь в том смысле, что ни одно государство не может считать себя в стороне от терроризма. К сожалению, об этом знает и Россия, также пострадавшая от террористов. Национальность преступников при этом не имеет большого значения — это война международного терроризма с демократиями, со странами, которые хотят жить свободно.

Цель террористов — нагнетать страх, запугивать, подрывать основы демократических обществ. Но говоря о террористах, выросших во Франции, вы ставите серьезный вопрос. Джихадистская идеология в самом деле проникла в наше общество. Во Франции и в других странах есть молодые люди, которые чувствуют себя отверженными, потерянными. Они чувствительны к призывам экстремистов, пропагандистов, проповедников, которые призывают к некой «священной войне».

На этот вызов есть два ответа. Во-первых, мы должны усилить сотрудничество в борьбе с международным терроризмом. И вопреки тому, что мне довелось читать в прессе, мы продолжаем активно сотрудничать с Россией в борьбе с терроризмом. Это касается и отправки молодых джихадистов в Сирию, где они проходят подготовку. Во-вторых, необходимо максимально задействовать систему интеграции во французское общество. Мы светская республика, мы не критикуем религии, мы их принимаем, мы их защищаем, все без исключения. При этом трудность заключается в том, чтобы помочь всем людям почувствовать себя французскими гражданами.

— Несмотря на состоявшийся «Марш единства», есть французы, которые сочувствуют террористам. Означает ли это, что атаки в Париже — не просто аномалия, а опасная мутация внутри французской культуры толерантности, противоядие против которой пока не найдено?

— Я, как и вы, был в ужасе, когда увидел сообщения в твиттере, в которых выражалось сочувствие террористам. Социальные сети не имеют национальности, поэтому неизвестно, пишут ли это французы. Но реакция части общества свидетельствует о некотором сочувствии. В соответствии с нормами закона, Франция будет подвергать уголовному преследованию тех, кто призывает к расовой и религиозной ненависти.

— Трагедия в Париже отодвинула на второй план конфликт на юго-востоке Украины. В конце прошлого года президент Олланд провел неожиданную встречу с президентом Путиным, выступив посредником между Россией и Западом. Говорит ли это об особой роли Парижа в украинском урегулировании?

— Франция выступила со своими инициативами совместно с Германией. При этом Франция пошла на эти действия, потому что считает Россию фундаментальным партнером и важнейшей страной в политическом, экономическом, культурном плане для строительства будущей безопасности в Европе.

Мы не хотим мириться с расколом, с тем, что Россия отодвинется от Европы или Европа от России. Меня не смущает понятие Евразии — это реальность. Россия — это мост между Европой и Азией. И, естественно, Россия принадлежит Европе. Я думаю, что президент Олланд и канцлер Меркель проявили волю, не пожелав мириться с этим расколом. Но при этом Франция и Германия стремятся хранить верность основополагающим принципам ЕС, в частности, принципу уважения территориальной целостности государств, а также права каждой страны и каждого народа выбирать свое будущее.

Для нас неприемлема та трагедия, которая происходит на территории Украины. Гуманитарное положение в Донбассе катастрофично. Так продолжаться не может. Франция и Германия вместе с Россией имеют доверительные отношения со сторонами конфликта и смогут убедить их найти решение. Мы уже были свидетелями многочисленных дипломатических контактов, и важно, что есть прямой контакт между президентами Путиным и Порошенко. Франция и Германия не стремятся что-то навязать, но они могут попытаться оказать некоторое давление вместе с Россией на всех участников конфликта, чтобы принять те решения, которые должны быть приняты. Попытаться выступить посредниками между демократическим правительством Украины и теми, кто взял на себя ответственность с оружием в руках выступить против этого правительства.

— Как вы относитесь к тому, что родившийся во Франции формат переговоров может переместиться в Казахстан, если саммит в Астане все-таки состоится? Чего вы ждете от переговорного процесса?

— Нормандский формат — это не группа по ведению переговоров. Переговоры проходят под эгидой ОБСЕ и призваны способствовать реализации минских договоренностей. Что касается нормандского формата, то он призван облегчить этот процесс. То, что соглашение было подписано в Минске, и намечается саммит в Астане, указывает на то, что партнеры России также озабочены ситуацией на Украине.

Когда восстановится мир на Украине, можно будет говорить о самом главном: о будущем отношений между Россией и ЕС и отношениях между ЕС и Евразийским союзом. Это чрезвычайно важно для будущего нашего континента. Это проект общего пространства от Лиссабона до Владивостока. Мы должны также вместе отметить 40-ю годовщину Хельсинкских соглашений, это включает другие государства — Россию, Казахстан, Белоруссию, а также страны Кавказа и Центральной Азии.

— Подготовка к встрече в Астане прошла на фоне заявления украинского премьера Арсения Яценюка о «советском вторжении» в Германию, и произошло это вскоре после торжеств по случаю 70-летия высадки союзников в Нормандии. Вас не беспокоят попытки пересмотреть историю?

— Европа с чрезвычайной осторожностью относится к ссылкам на историю. Европа была построена на решимости бывших врагов отказаться от того, чтобы быть врагами. Мы все в ЕС — и старые, и новые члены — исходим из того, что нельзя строить отношения на старых обидах, на трагедиях прошлого. Украина — сосед и важнейший партнер и для Европы, и для России. Украина должна будет научиться жить с этими реалиями. Европа должна принять во внимание интересы России, но Россия тоже должна понять стремление европейцев строить отношения с Украиной и с другими странами. Нынешние трудности обусловлены тем, что наши отношения переживают кризис доверия. Необходимо выйти из этого кризиса, восстановить основы доверия.

— Вы затронули фундаментальную проблему отношений России с Западом. Сегодня в мире заговорили о новой холодной войне. Однако может ли мир XXI века позволить себе столь длительное противостояние?

— Мы не будем возвращаться в прошлое. Главы наших государств встречаются, наши компании сотрудничают за пределами тех областей, которые находятся под санкциями. Говорить о холодной войне в нынешних условиях беспредметно. За исключением кризиса на Украине, мы продолжаем работать вместе. Сотрудничаем в борьбе с терроризмом, в урегулировании кризиса на Ближнем Востоке, готовим международную конференцию по проблемам климата, которая пройдет в Париже в декабре этого года.

— Но ведь санкции остаются для наших отношений капканом. Как этот капкан снять?

— Позиция Франции была предельно четко изложена президентом Олландом. Санкции вводились для того, чтобы когда-нибудь их сняли. И они должны быть сняты после реализации минских договоренностей. Вопрос Крыма останется. Мы не признаем аннексию Крыма, которую считаем незаконной. Так что, вероятно, некоторые санкции все же останутся в силе.

И еще один момент. Когда я говорю о достигнутых договоренностях, я имею в виду в том числе подготовку новой украинской конституции — нам это представляется крайне важным.

— Запад ждет шагов от России, но какие шаги навстречу Москве может сделать Запад?

— Позвольте заметить: я не знаю, что такое Запад.

— Запад — это евроатлантическое сообщество…

— Во время голосования в ООН только 11 стран поддержали Россию по Крыму. Так что, я думаю, у России проблемы не только с одним Евросоюзом. Но Евросоюз, опять-таки, никак не стремится изолировать Россию.

— От французских бизнесменов и политологов приходилось слышать, что якобы сейчас посольство играет роль «злого следователя» в отношениях с Москвой. Так ли это и в чем вы видите свою роль и роль французской дипмиссии в этот столь непростой период?

— Я встречаюсь с французскими бизнесменами каждый день, и ни один мне ничего подобного не говорил. Посольство поддерживает тесные связи с Ассоциацией европейского бизнеса и Франко-Российской торгово-промышленной палатой. Я смотрю на будущее франко-российских отношений с оптимизмом. Есть трудности, но мы их преодолеем.

В интервью Hannoversche Allgemeine Zeitung Штайнмайер заявил, что недавние события с гибелью мирных людей под Донецком показывают, что «угроза, которую конфликт на Украине представляет для всей Европы, по-прежнему сохраняется». Министр охарактеризовал текущую ситуацию на Украине как «невероятно запутанную», поскольку участникам переговоров приходится «одновременно обсуждать линии демаркации, отвод тяжелых вооружений из Донбасса, обмен пленными и доступ к гуманитарной помощи». Штайнмайер подчеркнул, что Германия «будет делать все, чтобы не допустить рецидива крупномасштабного военного конфликта». 15 января главы Украины, России, Германии и Франции должны были встретиться в Астане, чтобы обсудить текущую ситуацию в Донбассе, однако после того, как встреча глав МИД этих стран окончилась безрезультатно, переговоры на высшем уровне было решено не проводить. Как сообщала газета The Wall Street Journal, к берлинской встрече глав МИД стран Евросоюза 19 января в Брюсселе подготовлен документ, в котором рассматривается возможность смягчения санкций против России. Это может произойти  в том случае, если на Украине будет соблюдаться перемирие, а Москва будет соблюдать свои обязательства по газовому контракту с Киевом и не станет чинить препятствий для выполнения соглашения об ассоциации между Украиной и ЕС.  Обстановка на Украине обострилась после того, как в городе Волноваха под Донецком в результате обстрела автобуса с мирными жителями погибли 12 человек. Киев обвинил в гибели людей ополченцев самопровозглашенной ДНР, они назвали обвинения в свой адрес дезинформацией. Уполномоченный российского МИД по вопросам прав человека, демократии и верховенства права Константин Долгов возложил ответственность за случившееся на украинских силовиков. Миссия ОБСЕ пришла к выводу, что автобус с мирными жителями был обстрелян из установки «Град».