Вышесказанное на самом деле касается не столько российской, сколько американской академической науки (и американского политического и внешнеполитического эстеблишмента), и прежде всего этот подход проявляется по отношению к Китаю.
Китай рассматривается сегодня в США как ключевой игрок на международной арене, от отношения с которым зависит будущее всего мира. Именно американо-китайские отношения являются принципиальной проблемой современного мира и, по словам Госсекретаря США Джона Керри, сказанным в начале ноября 2014 г. накануне поездки Обамы в Пекин на саммит, именно они «будут определять образ XXI века». Ему вторит и советник по национальной безопасности Сьюзен Райс, которая после своего визита в Пекин в сентябре 2014 г. не перестает говорить и писать о том, что «большинство глобальных проблем XXI в. невозможно эффективно решить без совместной работы США и Китая».
И это не только признание того факта, что Китай является второй экономикой мира (по некоторым подсчетам – уже первой, по крайней мере в области производства[3]). Это отражение господствующих сегодня в Вашингтоне представлений о том, что судьба США и мира в целом зависит в конечном счете от того, удастся ли наладить нормальные партнерские отношения с Китаем. США и Китай в конечном счете либо утонут вместе, либо вместе выплывут (а с ними – и большая часть остального мира)[4]. Либо две державы сумеют наладить отношения – и тогда все будет хорошо, либо не сумеют – и тогда выплывать будет трудно всем.
В этом есть своя логика, однако, как подчеркивают некоторые независимые исследователи[5], в ней есть один существенный недостаток – она предполагает, что страны, не принадлежащие к западному миру, как сегодня, так и в прошлом, могут выбрать лишь одну стратегию из двух: они могут либо ассимилироваться в существующий международный порядок, установленный в свое время, либо бросить ему вызов (такой взгляд касается не только Китая и России, но и других развивающихся держав). В результате китайская политика Вашингтона нацелена на всемерное поощрение первого варианта (насколько это возможно) при одновременной подготовке к тому, чтобы ограничить ущерб для США в случае, если Китай выберет вариант второй (то же самое относится и к России). Именно такая логика лежит в основе американской внешней политики ограничения Китая на протяжении последних двух десятилетий.
В статье, опубликованной в журнале «The National interest» еще в 2007 г.[6], американские независимые исследователи Наазнин Барма, Эли Ратнер и Стивен Вебер подчеркивали, что такая «ментальная карта» (и основанные на ней академические теории) не соответствует действительности. Развивающиеся страны и, в частности, Китай, вероятнее всего, не будут ни бросать вызов, ни ассимилироваться в руководимый Соединенными Штатами мировой порядок, поскольку им не выгодны ни тот, ни другой вариант. Либеральная система в целом не соответствует интересам Китая, однако вступать в драку с богатейшей и самой мощной страной мира Пекину тоже невыгодно. И рассматривать Китай как страну, загнанную в угол и вынужденную выбирать между двумя одинаково непривлекательными вариантами, означает абсолютизировать существующие академические теории и, что еще хуже, неверно истолковывать поведение не только Китая, но и других развивающихся стран.
От себя добавлю также, что такое восприятие китайской стратегии в мире находится также в отрыве от китайских традиционных стратегических установок, восходящих еще ко временам «Сунь Цзы» и других военных трактатов древности[7], влияние которых на поведение как рядовых китайцев, так и руководства страны и сегодня остается значительным. В соответствии с древними военными канонами, всегда подчеркивавшими преимущество обходных маневров и умение побеждать, не вступая в открытую конфронтацию с соперником, Китай предпочитает «обходить» существующий международный порядок, выстраивая «мир без Запада». И вовлекая в этот мир все большее число развивающихся стран, которых не устраивает существующее положение вещей (а таковых, похоже, становится все больше).
К этому можно добавить и известную теорию «трех миров» Мао Цзэдуна и Дэн Сяопина[8], и сегодня являющуюся основой (при всех коррективах, связанных с изменением международной обстановки) китайских внешнеполитических концепций. В соответствии с ней Китай (в отличие от стран Запада) принадлежит к третьему миру – к развивающимся странам, причем является их естественным лидером. И нынешнее положение, при котором Китай, как любят подчеркивать в Пекине, является «локомотивом» мировой экономики, данную ситуацию не меняет, а лишь «развивает».
В этих условиях КНР, стараясь не допускать открытой конфронтации с США и западными странами, выстраивает свой собственный мир, параллельный существующему, мир, основанный не столько на геополитике, сколько на геоэкономике (как уже говорилось выше, именно она сегодня определяет развитие мира). И именно это диктует, на мой взгляд, основные параметры и шаги Пекина на мировой арене.
«Пекинский консенсус»
Однако прежде чем перейти к политике внешней, стоит сказать о политике внутренней. Дело в том, что самим своим существованием Китай доказывает всему миру возможность альтернативного западному пути развития, причем сразу по двум позициям – в области социально-политического строительства и в области непосредственно экономики.
Можно по-разному называть ту общественно-политическую модель, которая создана в современном Китае (социализм с китайской спецификой, госкапитализм, авторитарный режим и т.п.). Однако нельзя не признать, что эта модель, получившаяся путем реформирования, «осовременивания» существовавшей ранее так называемой «советской модели» с использованием собственно китайских традиций государственного и общественного строительства – принципиально отличается от сложившихся на Западе стереотипов.
В области политики за прошедшие с начала реформ Дэн Сяопина 35 лет при сохранении системы одной правящей партии (продолжающей называть себя коммунистической) удалось создать (в том числе методом проб и ошибок) достаточно стабильную структуру управления страной. Она не свободна от недостатков (наиболее серьезным из которых считается высокий уровень коррупции), но способна обеспечивать стабильность руководства, его сменяемость на регулярной основе, коллективность и даже демократичность (путем развития так называемой внутрипартийной демократии)[9]. При этом усилия руководителей КНР двух последних «созывов» или, другими словами, четвертого и пятого поколений[10] направлены на ликвидацию неравенства в обществе (преодоление «трех разрывов» – между теми, кто разбогател в результате реформ, и теми, кто не смог этого сделать; между богатыми и бедными провинциями; между городом и деревней) и достижение не только всеобщей «средней зажиточности» («сяокан»), но и «социальной гармонии» («шэхуэй хэсэ»), провозглашенной в середине правления Ху Цзиньтао одной из основных целей внутриполитического развития страны. И нынешнее руководство Китая продолжает работу в этом направлении – именно на это, на мой взгляд, направлены в первую очередь решения ноябрьского Пленума ЦК 2013 года и весенней сессии ВСНП 2014 года[11].
Что же касается экономической составляющей того феномена, который именуется «китайским чудом», то здесь тоже прежде всего стоит подчеркнуть тот факт, что оно достигнуто вопреки сложившемуся в 90-е гг. стереотипу тех мер, которые необходимы, по мнению идеологов либерализма, для успешного перехода стран бывшего лагеря социализма или развивающихся стран в разряд «развитых», т.е. вопреки тому, что было тогда же названо «вашингтонским консенсусом», т.е. вопреки рекомендациям Международного валютного фонда и других подобных структур, которые (увы, не могу не отметить) продолжают и по сей день строго исполняться в России либеральным блоком правительства.
В отличие от России, в Китае (во многом благодаря усилиям непосредственно Дэн Сяопина, по праву считающегося «архитектором китайских реформ»[12]) предпочли, вопреки расхожему мнению, «опору на собственные силы». И даже, как пишет А. Салицкий в статье «Потенциал авторитаризма»[13], в середине 1980-х отказались от гигантского кредита МБРР (200 млрд долларов), условия которого сужали экономический суверенитет страны и ее международную специализацию.
Успешный опыт реформ и экономического развития КНР, позволившего за 35 лет превратить страну в крупнейшую экономику мира и одновременно заметно поднять благосостояние населения (при всех различиях в конкретном уровне этого благосостояния), заставил экспертов в середине первого десятилетия нашего века, с легкой руки Джошуа Рамо, которому и принадлежит этот термин, заговорить о «пекинском консенсусе», идущем на смену «вашингтонскому». Мне тоже приходилось писать на эту тему[14], однако, на мой взгляд, наиболее полно суть того, что понимается под этим термином, изложена в многочисленных статьях А. Салицкого[15].
Много написано и о том, что китайский опыт уникален и с трудом может использоваться в других странах, в том числе вышеупомянутым автором, с которыми я, при всем моем к нему уважении, в данном пункте позволю себе не согласиться. Да, некоторые моменты (наличие многочисленной китайской диаспоры в мире, своеобразная политическая ситуация на момент начала реформ[16], наличие большого количества дешевой рабочей силы, возможность использовать близость и опыт развития Гонконга и Тайваня, а также опыт существовавших до революции в Китае сеттльментов, пригодившийся в ходе создания так называемых «свободных зон») действительно являются уникальными. Однако в целом очень многие аспекты китайского опыта развития экономики, на мой взгляд, могут (и должны) использоваться в других странах, в том числе в России. И замечу, уже используются во многих странах Юго-Восточной Азии (например, во Вьетнаме).
Что в данном случае имеется в виду? Прежде всего, это стремление к всемерной локализации промышленного производства (в качестве одного из компонентов опоры на собственные силы). В КНР это формулировалось как создание «относительно целостной системы промышленности». В отличие от подавляющего большинства развивающихся стран, которые в глобальном разделении труда специализируются почти исключительно на трудоемких звеньях (для них это зачастую остается единственным способом внешнеэкономической специализации), Китай, участвуя в этих цепочках, старается замкнуть их на себя, упорно проводя политику повышения доли добавленной на территории страны стоимости в цене экспортных (и потребляемых в Китае импортных) товаров (сегодня по тому же пути пытается идти АСЕАН). И с началом нового века преимущественная специализация китайской промышленности на трудоемкой продукции (при сохраняющейся социальной важности массива малых сельских предприятий, образовавшихся в ходе крупномасштабной мануфактуризации деревни в годы реформ) постепенно уходит в прошлое.
Кроме того, комплексная промышленная структура в сочетании с масштабом хозяйства и внешней торговли, а также энергичной экспансией китайских корпораций за рубеж позволила избежать зависимого положения в мировом хозяйстве (другими словами, если зависимость от промышленно развитых стран и их ТНК и существует, то она является асимметричной). Не менее важно и то, что крупная промышленность КНР является мощным генератором платежеспособного спроса на разного рода новации, с одной стороны, и средством их массового тиражирования – с другой. Кстати, как подчеркивается в вышеупомянутой статье[17], с переходом на «постиндустриальный» этап разрыв в сфере услуг (в том числе информационных) преодолевается в более короткие сроки, чем отставание в промышленности.
Еще один важный момент – хотя Китай и является крупнейшим мировым изготовителем промышленной продукции, а также ее экспортером, его зависимость от экспорта на порядок ниже, чем у соседних стран (в том числе и в силу масштаба экономики). Китаю удается наращивать свое присутствие в мировой экономике одновременно с ослаблением зависимости от нее. В частности, несмотря на повышение курса юаня к доллару в 2005 – 2012 гг. на 30%, КНР тогда же значительно увеличила свой вес в мировой торговле, что говорит о том, что конкурентоспособность китайской промышленности опирается не только на ценовые, но и на другие факторы, включая системность и скоординированность местной промышленной структуры. Китайский опыт, как подчеркивается в той же статье, доказывает, что можно сочетать комплексную, полноотраслевую индустриализацию с использованием на внешнем рынке сравнительных преимуществ в целом ряде отраслей, т.е. сочетать Д. Рикардо и И. Фихте «в одном флаконе» гигантского хозяйства[18].
Еще одна важная черта китайского пути развития – очень большая доля накопления в ВВП страны и увлечение в первое десятилетие нынешнего века масштабными инфраструктурными проектами (строительство дорог, в том числе высокоскоростных железных дорог, строительство жилья и т.п.) После смены руководства в 2012 г. эта политика стала подвергаться критике, однако нельзя не признать, что она позволила несколько преодолеть разрывы в развитии различных регионов страны и консолидировала внутренний рынок (способствуя одновременно его росту и уменьшению зависимости от экспорта), позволила повысить мобильность рабочей силы и, выявив сравнительные преимущества регионов, оптимизировать размещение производительных сил, а также улучшить экологическую ситуацию на наиболее густонаселенных территориях.
Кроме того, в ходе этого строительства Китай, «заняв денег у населения», смог значительно увеличить «глубину» своей экономики, которая теперь качественно превосходит экономику сравнимых с ней по масштабам соседних крупных стран – Индии и Индонезии – по уровню «жесткой инфраструктуры»[19], что дает КНР не только серьезный запас прочности, но и опыт воплощения в жизнь крупных инфраструктурных проектов, который сегодня используется для экспансии за рубеж (те же высокоскоростные железные дороги Китай строит уже по всему миру, включая Европу, поскольку обладает собственной технологией их дешевого и качественного строительства).
И, наконец, инфраструктурное строительство, как показал китайский опыт, может служить важным рычагом преодоления последствий кризисных явлений в хозяйстве, ликвидации «провалов рынка», стимулирования активности частного капитала и т.п., при условии подчинения финансового (банковского) сектора интересам развития реальной экономики, при сохранении (а еще лучше, удешевлении) доступного, в том числе долгосрочного, кредита.
Опыт функционирования финансового сектора в Китае, на мой взгляд, вообще является очень поучительным для России, особенно в свете последних событий. И прежде всего в том, что касается валютного регулирования.
Думаю, что любой китаист, заставший 90-е гг., особенно их первую половину – годы активного участия китайцев в скупке остатков советского наследия – так или иначе (в качестве переводчика или в качестве начинающего бизнесмена) принимал в этом процессе посильное участие. Эти люди помнят, что китайцам ничего нельзя было продать за валюту, поскольку для того, чтобы купить что-то за валюту (и обменять на нее юани), китайским бизнесменам необходимо было иметь соответствующее разрешение, которое тогда получить было практически невозможно – если хочешь что-нибудь продать в Китай, ты должен продавать за юани, покупая на них что-то внутри Китая (фактически бартер). Отсюда и существовавшее в те годы засилье в нашей стране дешевых и некачественных китайских товаров (качественные тогда в Китае производить еще не слишком умели).
Сегодня эти положения («гуйдин») уже не являются такими жесткими, однако для конвертации юаней в валюту, насколько я знаю, по-прежнему необходимо специальное разрешение (хотя бы на уровне провинциального Отдела по внешнеэкономической деятельности). И, в любом случае, для фирм необходимо наличие контракта, а для граждан – наличие документов, подтверждающих необходимость этой конвертации (виза, билет и т.д.). Понятно, что это не только пресекает возможность спекуляций на валютном рынке, но и, вкупе с жестким таможенным регулированием (всемерным поощрением экспорта и ограничением импорта – импортные пошлины на ряд товаров, в частности, на легковые автомобили, одно время были на уровне 100%), способствует развитию собственного производства. И, замечу, совсем не мешает Пекину становиться членом ВТО и интегрироваться в мировую экономику, сохраняя при этом финансовую самостоятельность (в отличие от тех стран, которые согласились на преждевременную полную конвертацию собственной валюты, закрепляющую их зависимое положение в мировой экономике и делающую их жертвами различных «кризисов» и финансовых схем). А теперь появилась возможность еще и строить собственную международную финансовую систему, основанную на превращении юаня в интернациональную валюту (соглашения о расширении сферы торговли за юани заключаются Пекином ежегодно со все большим числом самых разных стран, включая Великобританию – соглашение о постепенном переходе в расчетах с Великобританией на юани и фунты стерлингов и об открытии в Лондоне банковского центра юаневых расчетов было обнародовано в ходе визита Ли Кэцяна в Лондон в июне 2014 года[20]). Кстати, Центробанк Китая непосредственно подчинен правительству.
Возрождение шелкового пути
Возвращаясь от внутренней политики к внешней (которая, как подчеркивал В.И. Ленин, является ее продолжением), начну, пожалуй, с самого широкомасштабного и столь же широко пропагандируемого нынешним поколением китайских руководителей проекта – «Новый шелковый путь». Это проект, который, наряду с «китайской мечтой», предназначенной не только для внутреннего употребления, но и для всего мира, является, по-видимому, главным направлением во внешнеполитической деятельности Пекина и продвигается на уровне высших китайских руководителей (в том числе лично Си Цзиньпином).
По поводу «Нового шелкового пути» написано уже много, однако суть его, на мой взгляд, в том, чтобы создать надежные альтернативы существующему сегодня морскому пути, связывающему Китай со всем остальным миром через проливы в Южно-Китайском море, уязвимость которых в случае серьезных международных конфликтов общеизвестна. И создавать эти альтернативные пути Пекин начал задолго до обнародования нынешнего проекта[21].
Начав с инвестиций в инфраструктуру внутри страны, Китай сегодня переходит к столь же масштабным инвестициям в инфраструктуру по всему миру, прежде всего в Евразии. И тратит на это – строительство дорог, как шоссейных, так и железных, портов, аэропортов, городской инфраструктуры, энергетических объектов – трубопроводов и т.д. – огромные средства (больше всех в мире). А помимо этого – модернизирует флот, переходя к созданию океанского флота, способного обеспечить присутствие Китая в любом уголке мира (эта задача была выдвинута еще прежним руководством в лице Ху Цзиньтао в Отчетном докладе на XVIII съезде КПК). Уже сегодня китайская группировка в Аденском заливе, как утверждают специалисты, является самой крупной. Задача – «оборона дальних морей» (как это формулируется в китайских документах) и постоянное сопровождение китайских торговых судов. Цель всего этого – обеспечить нынешнему Китаю надежную (и многоканальную) связь с остальным миром, способную функционировать даже в случае обострения конфликтов в мире и попыток США или кого-нибудь другого контролировать проливы и коммуникации на подступах к Китаю или где-то еще. И в этом плане важность для КНР России и центрально-азиатских стран – достаточно велика. Но не исключительна – не стоит обольщаться.
Упомяну некоторые из других звеньев этой стратегии по созданию обходных и альтернативных путей.
«Нить жемчуга» – система трубопроводов и опорных пунктов в Юго-Восточной Азии, призванная компенсировать вышеуказанные риски нарушения коммуникаций в Южно-Китайском море. Она включает в себя порты на морском побережье Бирмы (не менее пяти) плюс трубопроводы и шоссейные дороги от них в провинцию Юньнань на юге Китая.
Строительство крупного контейнерного порта в Читтагонге (Бангладеш).
Расширение и развитие глубоководного порта Гвадар в Пакистане (недалеко от Ирана), построенного в 2002 – 2005 гг. (открыт весной 2007 г.) при содействии Китая и находящегося в его управлении. По сведениям, здесь планируется также создать военно-морскую базу Китая.
Порт Хамбантота на южном побережье Шри-Ланки, построенный в 2010 г. и обошедшийся Китаю в 6 млрд долларов (чтобы заполучить его, китайцы также предоставили Шри-Ланке несколько больших кредитов). Планируется и создание военно-морской базы на Мальдивских островах (в противовес американской базе на острове Диего-Гарсиа).
Отдельно нужно отметить развитие отношений КНР с Непалом, где после революции 2008 г., приведшей к низложению проиндийски настроенного короля, к власти пришли коммунисты маоистского толка. Результатом стало формирование прокитайски настроенного правительства и начало строительства железной дороги через Тибет в Китай (на соединение с той, что уже проложена от восточных провинций Китая до Лхасы).
И, разумеется, казахстанская нефть, туркменский газ, афганская медь – все это (и многое другое, что может понадобиться мировой фабрике) соединяется нефтепроводами, автомобильными и железными дорогами не только через Синьцзян с самим Китаем, но и с тем же портом Гвадар в Пакистане. Планируется строительство газопровода из Ирана в Китай через территорию Туркменистана, Узбекистана и Казахстана. Еще один газопровод должен пройти из Ирана в Китай через Афганистан. Есть планы строительства нефтепровода из России в Индию через Китай. При этом все эти проекты предполагают создание «экономического пояса шелкового пути», т.е. развитие прилегающих территорий.
Не будем забывать и о планах развития так называемого Северного морского шелкового пути через российскую Арктику, а также трансазиатской магистрали по территории России, в которых Китай также намерен принять участие[22].
Это все – не просто дублирование и диверсификация коммуникаций на случай конфликта с США. Это реальное воссоздание сети древних торговых путей, связывавших Китай (производивший в то время, по некоторым подсчетам, до трети мирового валового продукта) с Европой и другими странами мира (Персия, Согдея, Египет и т.п.)[23]. Здесь же и персидский залив, и страны Африки, которые поставляют в Китай уголь и газ и которым за последние 10 лет КНР предоставила огромные кредиты на строительство инфраструктуры (по объему вложений в страны Африки с Китаем может отчасти конкурировать лишь Индия). А дальше – страны Латинской Америки, где присутствие Китая также ощущается все больше и больше. 23 декабря 2014 г. объявлено о начале очередной стройки века – трансокеанского канала в Никарагуа, который обойдется Китаю в 50 млрд долларов, но во многом заменит существующий сегодня Панамский канал, находящийся в собственности и под контролем США. Канал предполагается построить за 5 лет, он будет глубже и шире Панамского и в течение 50 лет после постройки будет находиться в концессии у китайцев…[24]
Продолжение следует. Публикуется в сокращении. Полный текст статьи будет опубликован в журнале "Философские науки", 2015, №1.
