Предпринятая в последнюю минуту Францией и Германией попытка выступить посредниками выглядит почти жалко. Почему сделано так мало и так поздно? Чем объяснить подобную легкомысленность на протяжение 18 месяцев этого кризиса? Это легкомысленность, которая граничит с безответственностью?
Франсуа Олланда избрали в мае 2012 года главой государства после того, как он в течение многих лет стоял на страже секретов Социалистической партии. Во время вступления в должность у него не было ни опыта руководства, ни знания ключевых международных вопросов. Один из его бывших «друзей» Жан-Люк Меланшон как-то издевательски назвал его «капитаном водного велосипеда» в бурном море... Отношения нового президента с канцлером Меркель изначально тоже складывались не лучшим образом: Олланд пообещал «переориентацию» европейской политики, отказ от жесткой экономии, «евробонды», «пересмотр» договоров...
В 2012-2014 годах отношения Франции с Меркель и Германией становились только хуже по мере обострения дефицита бюджета, несдержанных обещаний и все новых просьб об отсрочках с французской стороны. Незадолго до начала предвыборной кампании в Германии Олланд принял в Елисейском дворце лидера социал-демократов Зигмара Габриэля, который затем проиграл Меркель и стал ее вице-канцлером. А когда Париж предложил кандидатуру министра экономики Пьера Московиси на пост европейского комиссара по финансам, немецкая пресса подняла на смех прославившегося дефицитами управленца.
Путин и его авторитарная Россия тоже не значились среди приоритетов президента. Франко-российские связи практически сошли на нет, потому что новый президент не горел особым желанием, да и не знал, как выстраивать отношения с российским коллегой. Все выглядело так, словно Франсуа Олланд согласился на негласное распределение ролей: Парижу — средиземноморский регион, Берлину — Восточная Европа.
Во время первого международного кризиса президентского срока Олланда, то есть вмешательства в Мали в начале 2013 года, Россия в любом случае была вне игры, а Франция играла роль самостоятельно, почти без внешней поддержки. Россия любит представлять себя нашим партнером в борьбе с радикальным исламизмом и могла бы воспользоваться этой возможностью, чтобы подтвердить слово делом (как в Чаде в 2008 году). Тем не менее она ничего так и не сделала. Хотя нужно сказать, что Париж, США и Европа никак ее к этому не подталкивали.
Как бы то ни было, когда режим Башара Асада применил химическое оружие в Сирии (это случилось летом 2013 года), Олланд заявил, что его нужно «наказать» бомбардировками. Помешала ему в этом только резкая смена курса администрации Обамы: Олланду тогда пришлось пройти через унизительный урок зачастую хаотичных колебаний американской внешней политики. Но, несмотря на такую пощечину, Олланд не отказался от хвостизма по отношению к США (в Ираке) и нежелания обсуждать с Россией сирийский кризис, хотя она и Ирак играют ключевые роли в урегулировании ситуации в Сирии, а также Ираке и Ливане.
В тот момент разгорелся украинский кризис. После долгих метаний, вопреки мнению России и при полной поддержке США Европейская комиссия подписала в июле 2013 года готовившееся долгие годы соглашение об ассоциации с Киевом. Известный близостью к Кремлю президент Янукович затягивал процесс. Путин же был настроен на этот счет откровенно враждебно: с учетом связей (в том числе газовых) между российской и украинской экономикой, прочных людских контактов и опасения того, что освобождение украинского общества может натолкнуть на определенные мысли и россиян, ему совершенно не хотелось сближения Украины с Европейским Союзом (похожие чувства вызывало у него и данное Украине и Грузии на саммите в Бухаресте в апреле 2008 года обещание о вступлении в НАТО).
Во время последовавшего за этим открытого кризиса (беспорядки на Майдане, бегство Януковича) Франция практически полностью игнорировала этот важнейший для стабильности всего континента вопрос. Так, например, за те полгода, что протестующие удерживали Майдан, в Киеве не побывал ни один французский министр. Ваш покорный слуга, наверное, был одним из немногих, если не единственным представителем французских властей, который тогда отправился в Киев... Не было никаких встреч и между Олландом и Путиным. Лоран Фабиус всего на несколько часов залетел в Киев, чтобы подписать соглашение с Януковичем, а затем сразу же отправился в Китай. И это несмотря на то, что на следующий день бегство президента создало опасный политический вакуум, которым Кремль воспользовался, чтобы подтолкнуть Украину к войне.
Все выглядело так, словно французская дипломатия отдала Украину на откуп Германии или даже Польше и Прибалтике, которой вторила американская администрация (она окончательно сбилась с толку и лишилась воли из-за провала «перезагрузки» отношений с Москвой).
Все это время Франция рассматривала проблему лишь через призму продажи «Мистралей». Эти суда были отягощающим наследием, но в то же время и потенциальным рычагом влияния, который команда Олланда не сумела использовать: сначала она всячески подчеркивала независимость «решений Франции» от давления Америки, Великобритании, Польши и Прибалтики... но затем совершила оборот на 180 градусов накануне саммита НАТО в сентябре 2014 года, в результате чего сложилось ощущение, что давление все-таки оказалось сильнее.
Продолжение прекрасно всем известно. Кремль очень быстро воспользовался вакуумом власти на Украине с помощью сепаратистов и спецподразделений, которые были развернуты сначала в Крыму (в марте полуостров аннексировали меньше чем за две недели), а затем, в апреле, уже и в Донбассе, где градус насилия докатился аж до уничтожения гражданского самолета Malaysia Airlines в июле 2014 года.
Елисейский дворец предпринял какие-то инициативы в отношении сторон конфликта только в июне 2014 на мероприятиях по случаю 60-летия высадки в Нормандии. Однако формирование «Нормандской четверки» (Германия, Франция, Россия, Украина) лишь подчеркнуло усиление позиций Германии по отношению к Франции. Кроме того, краткая беседа Олланда и Путина во Внуково 6 декабря прошлого года в лучшем случае ничего не дала, а в худшем помогла Кремлю воспользоваться Францией против теряющей некогда благожелательный настрой Германии. Тут сразу вспоминается его: «Не думаю, что Владимир Путин собирается аннексировать восток Украины. Он сам мне об этом сказал». Как будто Крым к тому моменту никто к рукам еще не прибрал...
В любом случае, «Нормандская четверка» и минские соглашения не стали препятствием для дальнейшего обострения гражданской войны на Украине: число погибших мирных жителей перевалило за 5 000, а украинская армия оказалась на грани развала, несмотря на 15 лет реформ в сотрудничестве с НАТО. Все это на фоне подъема национализма с обеих сторон: российская общественность сплотилась вокруг президента, а Украина поднялась против России за неустойчивым тандемом президента Порошенко и премьера Яценюка.
Тем временем позиция американского политического класса стала жестче: после десяти с лишним лет нескончаемых войн на Ближнем Востоке без малейшей надежды на успех, части американцев захотелось холодной войны в центре Европы... Короче говоря, в результате небрежности и попустительства (виновата тут не только Франция, но ей все же удалось блеснуть тут своим легкомыслием), мы снова оказались лицом к лицу с эскалацией, исход которой пока совершенно неясен.
Полное бездействие в начале кризиса (в противовес решительным и быстрым инициативам президента Саркози в начале войны в Грузии в 2008 году) и нежелание вести диалог в тот момент, когда тот мог принести плоды, привели нас к тому, что у нас не остается иного выбора, кроме как признать территориальные приобретения России и ее союзников-сепаратистов.
В бытность офицером КГБ Путин долгое время работал в ГДР и как никто другой понимает военную и моральную неподготовленность Европы: у нее нет ни оружия, ни желания сражаться в Донбассе за восстановление территориальной целостности Украины. Или тем более - переигрывать Крымскую войну 1853-1856 годов, когда за две красивые победы на Альме и при Севастополе французской армии пришлось отдать 100 000 жизней. Что еще серьезнее, в Европе царит раскол, а общественное мнение разрывается на части между опасениями насчет последствий введенных против Москвы санкций и подъемом популистов (вроде венгерского «Йоббика», Партии независимости Соединенного Королевства, Национального фронта и СИРИЗА), которые сегодня не скрывают близости к предоставившему им поддержку Кремлю.
Сегодня мантра Европы (и в первую очередь, Франции и Германии) сводится к невозможности военного решения украинского кризиса. Только вот Владимир Путин считает себя наследником Петра Великого и Екатерины II и назубок знает историю России. Он открыто назвал распад Советского Союза главной геополитической катастрофой ХХ века, а после аннексии Крыма в марте 2014 года назвал русских и украинцев одним народом, вспомнив о Киевской Руси.
Путину прекрасно известно, что вся Украина была поглощена петровской Россией в 1722 году, что в период с 1710 по 1795 годы та же судьба постигла Эстонию, Латвию и Литву, тогда как Крым в 1774 году отошел туркам по Кючук-Кайнарджийскому миру, но был возвращен Екатериной II в 1792 году. Эта история, как и история Польши, которую трижды стирали с политической карты, неотделима от происходящего сейчас на Украине в сознании нынешнего кремлевского руководства, охваченного ностальгией по империи. Если перефразировать Бжезинского, Путин знает, что с Украиной Россия — империя, а без нее — просто страна.
В соответствии с националистическим регрессом внешней политики Кремля цель Москвы заключается в том, чтобы подорвать поддержанный большинством украинцев европейский выбор Киева. Предложение России по выходу из кризиса предельно прозрачно: нейтрализация/федерализация Украины с, как минимум, особым статусом для двух юго-восточных областей с широкими полномочиями во внешней политике и закрытием натовских перспектив для Украины. Если конкретнее, Москва намеревается использовать имеющиеся у нее в распоряжении на Украине внутренние рычаги, чтобы дестабилизировать правительство и добиться от международного сообщества признания Украины несостоявшимся государством.
Если Запад примет подобный сценарий под предлогом неблагоприятного для украинцев соотношения сил и приоритетности исламистской угрозы, он не даст украинцам свободно выбрать собственную судьбу и создаст огромный риск для европейской безопасности. От этого проиграли бы украинцы, европейцы, а в перспективе - и сами россияне. Двойственная политика жесткости и открытости представляет собой единственное возможное средство помочь россиянам и украинцам выйти из тупика, в который они сами загнали себя в Донецке и Луганске, и не допустить возникновения нового замороженного конфликта у европейских границ.
Грамотное решение кризиса, безусловно, потребует компромисса с российской позицией. В обмен на нейтрализацию Украины от России можно было бы потребовать обязательство уважать ее отношения с ЕС. В этой связи ЕС правильно пошел на усиление санкций, последствия которых могут объяснять нынешнюю готовность Москвы к диалогу. В то же время открытость по отношению к России сформирует перспективу урегулирования (отмены санкций) и даст второй шанс некогда упущенным возможностям (партнерство по энергоэффективности, личные связи, вопросы безопасности).
Если у нас не получится быстро прийти к прочному и устойчивому решению переговорным путем, возникшее у России стремление к силовому изменению границ может перекинуться на другие государства с русскоязычными меньшинствами и в результате вмешательства США повлечь за собой эскалацию с непредсказуемыми последствиями. Если гибридные и асимметричные методы Кремля получат продолжение в виде попыток дестабилизации Прибалтики (в Латвии проживает существенное русскоязычное меньшинство), вступит ли в силу пятая статья Североатлантического договора? Сложившая ситуация может привести к самым разным просчетам.
Если Франция хочет добиться ощутимых результатов в работе с российской политикой, ей нужно играть более активную и независимую роль. Отказаться от пронизанного холодной войной курса НАТО, не путать франко-немецкий дуэт с лидерством Германии на востоке, заявить о себе как о лидере ЕС, помимо треугольника Вашингтон-Берлин-Москва. За годы Пятой Республики президентам Франции удалось выстроить взвешенную позицию между Лондоном-Вашингтоном с одной стороны и Берлином с другой. Относительно украинского кризиса Франция допустила бы огромную ошибку, если бы не воспользовалась теми рычагами в Европе, которые, как ни парадоксально, оставила ей холодная война.
