СМИ: срыв сделки по "Мистралям" обойдется Парижу в 5 млн евро в месяц 09:32 13.02.2015
Если "Мистрали" останутся во Франции, только оплата их охраны и технического обслуживания будет стоить 5 млн евро в месяц, пишет французская газета. К этой сумме добавится возврат уже заплаченных Москвой 890 млн евро и штраф за просрочку.
МОСКВА, 13 фев — РИА Новости. Неисполнение контракта по "Мистралям" может обернуться для Франции значительными убытками, пишет колумнист французской газеты L'Opinion Жан-Доминик Мерше.
"По нашей информации, — пишет автор статьи, — неисполнение договора поставки двух заказанных Россией вертолетоносцев типа "Мистраль", "Владивосток" и "Севастополь" будет стоить (Парижу — прим. ред.) 5 млн евро в месяц, и это только оплата охраны и технического обслуживания двух кораблей, которые останутся во Франции". Публицист подчеркивает, что в случае неисполнения контракта к этой сумме добавится возврат уже заплаченных Москвой 890 млн евро и штраф за просрочку, который растет с каждой неделей, хотя и ограничен 5% от общей стоимости контракта. При этом, по словам Жан-Доминика, гораздо большей может оказаться сумма, которую потребует Москва за возмещение убытков от сорванного контракта. "Сегодня никто не имеет ни малейшего понятия относительно объема этой выплаты, однако называются суммы от 500 млн до 5 млрд евро", — подчеркивает Мерше. Он также отмечает, что российская сторона может потребовать возмещения расходов, связанных с отправкой российских моряков в Сен-Назер или с инвестициями, потраченными на подготовку российского флота к принятию двух новых кораблей. РИА Новости http://ria.ru/world/20150213/1047461160 … z3Rbb2rOj0
9 минут назад | Политика | «Московский комсомолец» Песков: Путин повлиял на ополченцев и не выдвигал ультиматумов Порошенко
Киев и лидеры Донецкой и Луганской областей не общались напрямую. Пресс-секретарь президента России Дмитрий Песков признал, что переговоры «нормандской четверки» в Минске были очень жесткими и эмоциональными. По его словам, Путину «пришлось приложить изрядные усилия», чтобы убедить ополченцев подписать документ. Но несмотря на то, что каждый отстаивал свою позицию, никто никаких ультиматумов президенту Украины не предъявлял, отметил Песков.
Российская сторона была «сторонницей того, чтобы огонь был прекращен сразу», рассказал Песков газете «Коммерсант». Положение итогового документа о начале перемирия с полуночи 15 февраля было «пожеланием ополченцев», поскольку «эффективно добиться единовременного прекращения огня» затруднительно, отметил он.
Свернутый текст
Кроме того, Песков подтвердил заявление канцлера Германии Ангелы Меркель о том, что президент РФ Владимир Путин повлиял на лидеров ДНР и ЛНР Александра Захарченко и Игоря Плотницкого на переговорах в Минске, сообщает в четверг телеканал «Дождь». («Ближе к концу Путин оказал давление на сепаратистов, чтобы те согласились на подписание мирного договора», — сказала Меркель.).
«Это требовало от всех сторон изрядной гибкости, сохранения настойчивости, отстаивания своих интересов. И, безусловно, были моменты, которые не были приемлемы для ополченцев», — заявил Песков «Дождю».
По его словам, ситуация осложнялась нежеланием Киева вести прямой диалог с представителями самопровозглашенных республик. «Это существенно затрудняет, собственно, весь процесс общения. Дальнейшее жизнеспособное урегулирование, устойчивое урегулирование этого конфликта, наверное, вряд ли полностью возможно без прямых контактов», — сказал пресс-секретарь президента.
В то же время Песков опроверг заявления президента Украины о том, что на ночных переговорах «нормандской четверки» в Минске Порошенко выдвигали разного рода ультиматумы. «Переговоры были достаточно жесткие, они были очень сложные, ставки были очень высокие. Атмосфера была такая, что никто не поступался своими собственными интересами, все очень жестко настаивали на своих позициях, но я честно говоря не понимаю, о каких ультиматумах говорил президент Украины», — подчеркнул пресс-секретарь Путина.
Ранее 12 февраля Петр Порошенко заявил, что переговоры в «нормандском формате» в Минске проходили напряженно, и Украине выдвигали ультиматумы. «Это было непросто, и фактически нам выставляли всякие неприемлемые условия, отходы, сдачи. Мы не пошли ни на какие ультиматумы и четко проявили позицию, что прекращение огня должно произойти без предварительных условий», — заявил президент Украины.
В ночь на четверг в Минске проходили саммит «нормандской четверки» (Россия, Украина, Германия и Франция) и встреча контактной группы (стороны украинского конфликта при посредничестве России и ОБСЕ). В результате 16-часовых переговоров был согласован план мирного урегулирования по Украине. Он получил название «Комплекс мер по выполнению Минских соглашений».
Договоренности предполагают прекращение огня с 15 февраля 2015 года, отвод тяжелых вооружений от линии соприкосновения сторон конфликта, обмен пленными, амнистию для участников событий на востоке Украины, а также проведение местных выборов по украинскому законодательству, осуществление конституционной реформы по децентрализации до конца этого года и, после выборов, — восстановление украинского контроля над украинско-российской границей.
В тот день, когда лидеры России, Украины, Франции и Германии решали в Минске судьбы мира, в Донецке продолжали греметь выстрелы. Такого не было даже в августе. Но не только отчаяние, а и проблеск надежды — в новом донецком репортаже Марины Ахмедовой
Донецк. База батальона «Восток» Территория батальона «Восток» окружена забором. В воздухе — мороз и отдаленные раскаты «Градов». По дорожке идет полковой священник в подряснике и военной куртке.
— Батюшка! — окликает его высокий мужчина, и, приблизившись, склоняет для благословения голову. Отведя отца Бориса в сторонку, он тихо, давя на слова, говорит тому в ухо: — Я их спрашиваю: «Вы для чего сюда пришли? Учиться? Хотите быть солдатами, умейте ударить!» А они мне начинают рассказывать, какие они хорошие и не могут человека бить… А тут еще брат звонил, сказал: «Знал бы, что война будет, не пил бы, здоровье б берег…» Монах, — представляется он, заметив мой взгляд. — Бывший десантник, тренирую бойцов. Когда-то хотел стать монахом… А вообще-то тринадцатого декабря у меня погиб сын.
В лице отца Бориса ничего не меняется. Священник только кивает седой головой и продолжает молчать, когда Монах рассказывает подробности смерти своего сына.
Свернутый текст
— Они пошли за «двухсотым». Танк должен встать на поле так, чтобы раненого или убитого прикрыть, — руками он показывает местоположение машины, словно начинает инструктаж. — Развернуть ствол и пулемет так, чтобы высматривать с брони снайперов или гранатометы. Загрузить. Снайпер выстрелил сыну под правую лопатку. Если бы его вовремя привезли… но он истек кровью.
— Стоила жизнь вашего сына того, чтобы забрать другого убитого с поля боя? — спрашиваю его.
Монах поднимает к небу глаза, всем видом демонстрируя, что на любой ученический вопрос требуется, сохранив спокойствие, дать терпеливый ответ. Батюшка следит за ним цепкими голубыми глазами.
— Тело должно быть предано земле, — с расстановками отвечает Монах.
— Что вы чувствуете по отношению к тому снайперу?
— Он такой же солдат, как и я.
— Что вы вообще чувствуете?
— Я — образец военной подготовки, — снова подняв глаза к небу, чеканит он, — Железный Феликс, если хотите. Крепкий и несгибаемый… Поверьте, свои эмоции можно контролировать.
Но стоит ему произнести эти слова, как под нижние веки его темных глаз выходит влага, не похожая на слезы. Он шумно втягивает воздух и становится похож на человека, подвергаемого сейчас тяжелой пытке, которую он собирается перетерпеть молча.
— Поверьте, — криво ухмыляется он, — у меня дома лежит специальный платочек, четки и свечка… — дотронувшись до ножа, он уходит.
Батюшка идет дальше. Об отце, потерявшем сына, он говорит только одно: «Он хотел стать монахом, вот он им и стал».
К штабу ведет крыльцо, огороженное от плаца пристройкой из красного кирпича. Плац в движении — здесь курят и возвращаются в штаб, отсюда спешат за территорию базы машины, и ворота, открываясь и закрываясь, пропускают и выпускают новые. Со ступенек спускается рыжий мужчина лет пятидесяти с мягким одутловатым лицом.
— Володя… — тихо произносит священник, не обращаясь к нему. — Воин по духу, хотя простой шахтер. И я бывший шахтер. И вот мой друг Володя, — продолжает он, наблюдая с расстояния за мужчиной, — пережил страшные кошмары и страдания, когда уложил пятерых. Стрелял вплотную, а это — серьезная вещь. Пришел ко мне за помощью.
— И что вы ему сказали?
— А не знаю… Просто поговорили. К убийству не привыкнуть. Душа у него болела… В начале девяностых одна прихожанка привела меня к своему отцу — пособоровать и причастить его перед смертью. Он был летчиком во время Второй мировой, и он сказал мне: «Постепенно до меня дошло, что немцы тоже были людьми». Это очень непростые вещи, — он шумно и нетерпеливо вздыхает. — «А если бы те пятеро прошли?» — спросил я Володю. «Они бы убили и тебя, и твоих товарищей». Куда деваться? Мы вынуждены это делать. И это — не Володина вина, а наша общая — моя и ваша.
Заметив священника, Володя направляется к нему. Сложив руки, принимает благословение. На его лице, когда он поднимает голову, — мягкая осторожная улыбка. Они со священником обмениваются взглядами, и отец Борис кивком головы показывает ему: «Все знаю».
— Я подпустил их близко, — говорит Владимир, рассказывая о том бое. — Выстрелил, у него на шее пятнышко появилось, и кровь пошла из него струйкой. И остальных перестрелял. Потом гранату достал, а из нее чеку — для себя. Танки шли. А мне не стыдно было уходить — я свое дело сделал. Другой рукой крестик свой достал, поцеловал его. Молитв не знал, просто просил прощения у Бога. И тут мне так легко стало, и мысль пришла — танки стреляют, пыль идет, значит, в пыли можно побежать и спрятаться в зеленке. А потом вспомнил убитых, и слезы потекли… А батюшка сказал, что церковь не осуждает, — он прикрывает глаза и, запрокинув лицо вверх, чему-то мягко улыбается.
Кабинет священника находится прямо на базе. На его двери табличка — «Батюшка». Здесь есть два стула, тумба и стол, на котором стоит компьютер. Батюшка, сняв куртку, садится за него и углубляется в документ, высвечивающийся на экране — «В какой-то степени войну можно уподобить деторождению. Зачатие детей происходит в страсти, и поэтому каждый младенец подвержен первородному греху… Так и на войне православный христианин поднимает свой меч не чтобы спасти себя самого, а чтобы спасти свой народ, своих ближних, свою веру…»
Кальмиус скован льдом. Город прошивают залпы «Ураганов», которые похожи на огненный рык чудовища, засевшего за чертой города. Прохожие не замедляют крадущейся осторожной походки по набережной, покрытой коркой тонкого льда. Светятся стволы тонких берез. Белеют дутые головы фонарей. Скоро снаряд прилетит в очередь за гуманитарной помощью, которая выстроилась возле местного дома культуры. Погибнет двенадцать человек.
По улице Ильинская тянутся ряды одноэтажных частных домов. Некоторые разбиты, заборы держат куски шифера, слетевших с крыш. Посеченные фонарные столбы с повисшими проводами, поднимаясь выше черных деревьев, проходят через все небо, располосованное в серый, белый и серо-желтый, говорящий о том, что завтра будет солнечно. Дома, разворошенные снарядами, показывают бедное убранство здешней прежней жизни. В один из дворов ведет запертая дверь, но самого забора больше нет. Отсюда видны стены комнат, заклеенные желтыми обоями, почерневшая от огня треугольная крыша дома. Возле воронки во дворе — оконные рамки, двери, куски мебели и каркас ядовито-зеленой детской машинки. Здесь погиб ребенок, а его матери оторвало ногу.
По корке острого льда тонкими лапами скользит маленькая дворняга. За ней следует дед в мешковатых грязных штанах.
— Ее мамку спалило, — говорит он. — Она в будке родила щенков. Будку перевернуло, одна эта осталась, — он кивает на собаку, и та оборачивает к нему огромные светящиеся глаза. — Сейчас мы с ней в гости идем к соседу.
В заднем дворе у разбитого дома лает большая собака. По ее лаю не понять — она оставлена тут охранять разрушенное добро или забыта на цепи.
С другой стороны улицы молодой человек в гражданском моет забор жесткой щеткой. За забором растет высокий орех. Губы человека сжаты, отчего на щеке видна одутловатость.
— Там во дворе собака лает, — приближаюсь к нему. — Вы не знаете, она на цепи?
— Что собака, — поворачивается он. — У меня тут отец вышел к калитке, его положило. Вот отмываю калитку от его крови, — он снова берется за работу, макая щетку в ведро.
— Можно выразить вам соболезнования?
— А вы не из Украины?
— Из России. Показать паспорт?
— Покажите… Выражайте, — приняв соболезнования, он уходит в дом, но вскоре возвращается с пластиковой коробкой из-под круглого торта. Она заполнена осколками снаряда, попавшими в отца. — Он вышел покурить, — говорит молодой человек. — Открыл калитку вот эту вот, и все… Он сторожем работал в больнице, и мамка там же — медработником, — руками в вязанных рабочих перчатках он обнимает коробку. — А я работаю на хлебзаводе механиком. И, получается, вышел я на смену, мне сестра звонит — весь поселок сложило, у нас полдвора улетело, отец погиб. А брату его троюродному глаза повыбивало. Они вместе работали — меняли друг друга. Он подошел к окну, и ему осколками этими в глаза. Он в больнице лежит и спрашивает: «Почему мне Серега не звонит?» А ему не говорят, что батю положило сразу здесь. Ладно… пойду я заниматься делами. А Антону я позвоню насчет привязанной собаки, он родственник ихний, — показывает на тот двор. — У нас вон, видите, за столбом миска стоит, мать подкармливает всех этих собак.
Из двора выходит мать — в халате и накинутой поверх него куртке. От нее сильно пахнет валидолом. В глазу у нее — кровавый клубок лопнувших капилляров.
— Хуже уже не будет, — говорит она. — Я сейчас сижу на валидоле и корвалоле. Вон его куртка, — она поднимает глаза к дереву, на верхних ветвях которого висят клочки одежды. — Украсил он мне орех своей курткой. Все разлетелось. Голый остался.
В общежитии для беженцев отец Борис занимает небольшую комнату. Над входной дверью с той стороны висит бумажная икона Святителя Николая. Священник сидит в низком кресле, за бок которого заткнут старый черный дипломат. На голове у него — наушники для стрельбы из снайперской винтовки.
— Хорошие наушники, — поправляя их, говорит отец Борис. — Ребята подарили, чтобы лучше слышал. Я уже на церковном покое. Трудно мне службу служить из-за плохого слуха. Попросился сюда и здесь делаю то, что могу. Да все очень просто.
Над его головой висит картина — высокий ручей спускается между синих сосен. Через редкую тюлевую занавеску просвечивают верхушки деревьев.
— Церковь правильно делает, — продолжает он. — Вот сейчас идет гражданская война, и если церковь займет чью-то сторону, то это в принципе будет неправильно. Потому что люди равны. Злом зло не победить. Только добром. Только так и нужно. А другого пути нет… Я как-то беседовал с нашими ребятами, спросил их: «Что такое по-настоящему победить врага?» Они мне ответили: «Ну, взять его в плен, убить». «Нет, — сказал им я, — по-настоящему победить врага — это сделать его своим другом». Вот это будет настоящей победой… Видишь ли, — он спускает наушники за голову, — к религии я пришел осознанно. Я ведь и не верю в Бога. Я эту стадию прошел. Я — человек, который убедился и знает, что Бог есть. А к войне у меня однозначное отношение — в ней есть смысл и попущение Божие. Если б не было войны, было бы хуже. Конфликтов может не быть только в раю. А в этой жизни все перемешалось — добро и зло. Наши прародители Адам и Ева так захотели, а люди теперь разбираются. Когда конфликт в обществе по-другому решить нельзя, начинается война. И, как ни странно, она должна принести пользу. Одних война ставит, других — ломает. И там, и тут встречаются люди, для которых война — мать родна. Их натура — насилие и мародерство. Но все же задача общества — защита своей земли, образа жизни, без которого мы не можем. Иначе бы люди не пошли воевать. А она пошли вполне осознанно. И это стало важным очистительным и мобилизационным моментом. Люди потеряли дома, близких, но они находят в себе силы. Вот тебе мой отрешенный взгляд на войну, — его рыкающий голос, разделенный мерными паузами, разносится по маленькой комнате. Ободок наушников пригладил седую гриву. Священник похож на старого льва. — Подожди… я тебе скажу. К сожалению, война, если ее не остановить сейчас, пойдет дальше. И когда она закончится? Если б мы знали. И слава Богу, что не знаем. Ты вспомни, в каком состоянии Советский Союз вступил во Вторую мировую и в каком из нее вышел. На людях до войны еще сказывались отголоски гражданской войны, лагеря и все прочее. А за время войны произошло духовное переформатирование людей. Когда началась война, Сталин в первые дни не выступал с обращением, только через двадцать дней его голос прозвучал по радио, и начал он свою речь словами «Братья и сестры…» Война сплотила всех. Так и здесь, на Донбассе, происходит быстрое переформатирование людей. Мы не можем сейчас прекратить войну, это не в наших силах. Но мы за это боремся, становясь другими людьми. Ведь не только силой побеждают на войне, но и правильным отношением… Что такое Антихрист? Идея, да? Люди ее раскручивают. Чтобы познать добро и зло. А мир держится на любви.
— Любовь из этого города ушла, — произношу я.
— Любовь — тут! Любовь — на месте! Любовь — это жертва. Сын Божий показал нам, как надо жить, и принял смерть без вины. Это — высшая жертва любви к людям. Это реальность. Я покажу тебе, каким должен стать человек после войны. Приходи в понедельник на базу в восемь утра, и сама все увидишь.
Темная приемная морга ведет в длинный темный коридор, где в кисло-сладком запахе, завернутая в одеяло, лежит на каталке женщина. Видна грива ее каштановых волос. У стен стоят люди с бескоровными лицами. Женские головы украшены черными платками. На корточках сидит ополченец, прижимая к уху телефонную трубку.
— Носки, трусы, форма какая-нибудь летняя, чтобы красиво было в гроб Седого положить! — кричит он. — Чтоб по-нормальному! Десять дней назад погиб, до сих пор не можем похоронить пацана!
На двери, у которой он сидит, табличка — «Золото». Из темноты коридора появляется полный мужчина. Берется за ручку двери.
— Что вы хотели? — интересуется он. — Посмотреть на тела вчерашних погибших? — Золото входит в свой кабинет и лукаво улыбается оттуда. — Зачем? Вы ничем нам не поможете. Вы напишете, а войну-то не остановите. Знаете, еще почему нет — я не хочу, чтобы вы их фотографировали, а эти, на той стороне, радовались.
Асфальт перед моргом Калининской больницы — в буграх толстого льда. Дверь в морг открыта. Виден полированный гроб с золотыми ручками, в котором лежит немолодой мужчина в гражданском. Санитар опускает ему мокрую тряпку на лицо, а сверху покрывает ее пакетом. Над больницей высоко пролетает снаряд, сделав воздух на время своего полета шершавым. Гроб выносят и его молча принимают — следуя за ним к распахнутым дверцам микроавтобуса — женщины в черном.
— Я Роман. Вы меня спрашивали? — из дверей показывается молодой мужчина в медицинском костюме. Короткие рукава открывают его сильные, покрытые густыми темными волосами руки. — Заходите.
У входа в морг стоит корзинка, забитая пластиковыми бутылками и тряпками. Рядом на полу валяются грязные резиновые перчатки и слетевшие с чьих-то ног носки. Здесь, если посмотреть вправо, на столе лежит труп молодого мужчины, одетого в камуфляжные штаны. Роман следует дальше. В узком коридоре на каталке тело голого старика, который лежит, открыв рот и запрокинув голову с открытыми глазами к потолку. Сверху, выгнувшись на нем, лежит голая женщина средних лет. Ее половые органы тоже смотрят в потолок. Небритыми сморщенными ногами она обнимает лицо деда, борода которого — седа.
Плитка следующего отсека — в разводах запекшейся и свежей крови. На каталках — тела, у мутного окна — крупный мужчина с неестественно взбугрившийся грудной клеткой. Под окном свалены еще тела. Они лежат друг на друге, старые и молодые, смешав пятки, заляпанные кровью.
— Вот артобстрел, — идет дальше Роман. — И вот артобстрел.
В следующем отсеке трупы высятся от пола до середины стены. Они лежат, отвернув в сторону или задрав к потолку синие, желтые, свекольные лица. Руки и ноги выглядывают из общей кучи. Плотный запах жужжит гнилью. Сверху на куче стоит обрубок тела. Под ней валяются оторванные посиневшие руки и ноги — женские и мужские. Половые органы мужчин набухли, свесившись на бок, и кажутся неестественно большими для тел, ставших легкими и хрупкими после того, как их сразила смерть, которая как будто поставила на все лица одинаковую печать. Сделала лежащих тут похожими, напомнив о том, что все равны — и те, кто мог и хотел жить лучше, и те, кто не захотел или не сумел принять ценности европейской цивилизации.
— Поступил на исследование пластиковый пакет с фрагментами трупа, — слышится женский голос из прозекторской.
— Чего вы говорите? — наклоняется ко мне Роман. — Много?! Да вы много еще не видели! Половину сегодня утром забрали. Кладбища простреливаются. Только на двух сейчас можно хоронить. Вот артобстрел и вот, — показывает на тела, из которых выглядывает красное застывшее мясо. — А вон молодая женщина лежит — мать-одиночка. Дите у нее четырех лет осталось одно. А куда нам их класть?! Их каждый день так много, что нам просто некуда их класть! Вам надо было утром приехать, посмотрели бы… А мы тут еще успели полы помыть… Почему люди умирают? …Хм, ну, знаешь, этот вопрос как бы не к нам. Я бы на твоем месте этот вопрос осколкам задал и тем, кто стреляет. Только не «почему люди умирают», а «зачем людей убивают». Ты вопрос правильно ставь.
На ноги ополченца надевают маленького размера черные ботинки с круглыми носами. Завязывая шнурки, санитары тянут его ногу, и та дергается, шевелится на столе, словно ожив, но другой жизнью — мертвой. —
— Отвернись! Я кому сказал, быстро отвернись! — неживое гнилое пространство вспарывает мертвый треск. Подбородок ополченца дергается, ноги подтягиваются вперед. — А ну-ка, отверни-и-и-сь… — пальцы Романа взламывают ему рот, и тугое тело сопротивляется изо всех сил. Мельтешит черный кожаный ремешок, обхватывающий запястье сжатой в кулак руки. Сверху ее покрывает другая рука. Тело не расцепляет рук, оно трясет ими над грудью, словно мертвый молодой человек хочет сказать: «Хватит!»
— Да, ты права, живой человек — это чудо, — Роман хватает лезвие и проводит им по щекам мертвого. Холодный тупой скрежет проносится над открытыми глазами старика, лежащего на каталке, над ногами женщины, и скребется дальше — в прозекторскую, где из пакета сейчас вынимают фрагменты. И, кажется, что мертвым по-прежнему не все равно — они, не видя и не слыша, как будто ждут, когда и до них дойдет очередь быть на том столе, где обряжают.
— Будет у нас красивый, — продолжает скрести Роман. — Когда целовать будут, не будет колоться. Ха-ха-ха! — закатывается. — Прости, — говорит сквозь неудержимый смех. — Просто тут иначе нельзя.
Отсюда слышно, как по холодному небу проносится снаряд. Он глухой от того, что летит высоко. И воздух снова ощетинивается, а рука Романа продолжает двигаться, скрежет не прекращается и смерть продолжает говорить свои монотонные разговоры с живыми — через запах, который, поднимаясь от тел, забивается в волосы и поры, сладко проникает в носоглотки, кажется живым. И чем дольше лежат тут тела, тем осмысленней и громче разговоры смерти о конечности и тщетности всего.
— Это чтобы содержимое через естественные отверстия не вытекало, — говорит Роман, поднимая над трупом длинный отрез белой ткани. Сильными движениями он заталкивает ткань ему в рот. Вдруг раздается стон, и кажется, что ополченец долго сдерживался, прежде чем выдохнуть. Он сдержался и когда его убили, и когда лежал несколько дней в морге, гния, и когда ему сломали рот и отскребли бритвой щеки. И вот, наконец, испустил вздох, смирившись со смертью. Скоро вся ткань исчезает внутри тела.
— У меня брат в Москве сидит, — говорит Роман, — и считает, что я ненормальный. А у нас вон девчонка лежит. Дитю ее четыре года, из родных — никого. Может, завтра дальние родственники тело ее заберут.
*** В кабинете отца Бориса пахнет ладаном. Он сидит, касаясь локтем купели с крышкой, пробитой снарядом, — ее привезли из Иверского монастыря.
— После таких сцен утешение можно найти только в религии, — говорит он. — Я крестил больше двух тысяч человек и стольких же отпевал. Тела остаются, но души-то у Бога… Души-то у Бога, — со спокойной убежденностью повторяет он. — Просто тело разлучается с душой… Что говоришь? — он надевает наушники. — Тело некрасиво без души? Как будто — душа Богу, а тело — антихристу? …Я скажу тебе, как я считаю… Вот этот запах… Моешься и не можешь избавиться от него. Запах смерти — это ведь запах совсем другого плана. Согласна? Но благодать не в теле, благодать — в душе. Ты почувствовала этот запах. Просто когда с такими вещами сталкиваешься, меняется и отношение к миру, и отношение к самому себе. И это — самое правильное… Как — эти люди не нужны?! Как — не нужны?! Не соответствуют европейским ценностям? …Безгрешных людей нет. Те, кого ты видела, они искупили смертью своей твои грехи и мои. А кто и как погибнет — тем Господь ведает. Наша задача другая — предать тела погибших земле. Если мы знаем их имена, я молюсь, если нет, то… на то и воля Божия. Вот и все, что я могу тебе сказать. Послушай меня… вопрос не в том, сколько проживет человек, а где потом будет его душа. Они — невинные пролили свою кровь за то, чтобы пробудить наши души. Господь их забрал. Все.
Звонит телефон. Прижав трубку к уху, священник, кивая рыкает: «Хорошо… хорошо…» Он открывает дипломат, в котором оказываются церковные принадлежности, и рассовывает его содержимое по карманам — большой крест, восковые свечи, библию с подгоревшим боком. Спускается вниз, позвякивая кадилом. На плацу у входа в штаб стоит бордовый гроб, где под белым легким покрывалом на белой подушке с золотой каемкой лежит ополченец. Его руки бугрятся под белой тканью. Он лежит, отвернувшись лицом к штабу. Отец Борис подходит к нему и кладет икону ему на грудь. С той стороны, где стоит священник, видно фиолетовое ухо мертвеца, заострившийся почерневший нос и жалобное выражение лица заснувшего в обиде ребенка.
На плац то и дело выходят покурить камуфлированные мужчины. Заглядывая в гроб, он делают глубокие затяжки жесткими ртами. Из-под покрывала выглядывают маленькие ботинки. С крыши срываются голуби и, мокро хлопая крыльями, пролетают весь плац. Ветер хватает покрывало и отбрасывает его с тела, открыв руки, которые сжаты на груди в уже знакомом жесте. С посещения морга прошло два дня, и на третий сюда, к плацу, привезли того самого ополченца.
К гробу подходит мужчина в обвисших штанах и синих матерчатых дешевых сапожках. С опаской заглядывает в него. Оборачивает на отца Бориса глаза — жидкие, похожие на едва схватившийся холодец.
— Я болен раком, — говорит он, — я сто раз видел смерть. Но мне ничего не надо, у меня все есть, только сына у меня больше нет.
Отец Борис хранит молчание. Подъезжает машина, из него выходит женщина с букетом хризантем и гвоздик. Она подходит к гробу и наклоняется к нему. Целует мертвого, говоря: «Сыночек». И он, имея в груди большую белую простыню, а потому — сухие губы, не пачкает и не колет опухшие щеки матери. Как и обещал Роман, он лежит в гробу красивый.
Отец кладет на грудь сына цветы. Ветер берется за обертку. Отец поправляет ее. Справа от гроба висит щит «Служение народу — наивысший закон». Женщина тяжело дышит, а скоро начинает задыхаться.
— Тише мать, тише, — говорит отец, сжимающий в карманах кулаки. Женщина прекращает.
Раздается рыканье «Града». Отец Борис затягивает молитву. Звенят цепи кадила. Возле гроба выстраиваются шеренгой военные в касках и бронежилетах. У изголовья стоит молодой человек с мутными голубыми глазами. Опустив плечи, он смотрит мимо гроба. Но если смотреть с его стороны — от двери штаба — то левая сторона лица мертвого, в отличие от правой, выражает страдание. Голос отца Бориса крепнет и от этого дрожит, словно он точно знает, кто сейчас выслушивает его просьбу принять ополченца на вечный покой.
— Помилуй… прими… — говорит он.
Белый микроавтобус автобус с гробом выезжает из ворот базы и следует к кладбищу. Серое небо стоит над городом. Низко летают крупные вороны. На пути встают закрытые магазины и развлекательные центры. Один из них зазывно обращен к дороге — «Остров Сокровищ». За деревьями появляются верхушки терриконов — автобус движется в сторону Марьинки, к линии фронта. Прохожие двигаются словно в тумане, который складывается из мороси, нередких раскатов града и карканья птиц. Женщины медленно катят перед собой коляски. Тянутся почерневшие заборы. Разбомбленные дома. Разбитая детская площадка. И все это, встав на пути автобуса с мертвым телом, складывается в картину, которая, кажется, написана только для того, чтобы показать смотрящему — все гибло и тленно.
На кладбище гроб ставят на две деревянные табуретки перед вырытой у самого края ямы, которая чернотой своей свидетельствует — земля здесь богатая, жирная. Бойцы в касках и бронежилетах выстраиваются спиной к окраине кладбища, где нет могил, а только высокие деревья путаются с электрическими столбами. Лают собаки. Кричат вороны. Возле гроба шеренгой стоят отец, мать, сестра и ее муж. Больше никто из родственников на это кладбище не пришел.
— Сыночек мой! — голос матери смелеет. — Сыночек! Как мы жили?! Как мы жили, сынок?!
— Что ты матери… — склоняется отец. — Ну что ты матери… Сынок…
— Ха-а-а… Ха-а-а… — выдыхает в гроб сестра, плотно запечатав себе рот ладонью.
Они говорят по очереди, и это прощание навек заканчивается слишком быстро, продлившись слишком долго для линии фронта. Отец пытается расцепить сжатые руки сына. Но те сцеплены намертво в посмертном жесте, который как будто говорит — «Лады, ребята, хорошо». Как будто этот мертвый еще при жизни добровольно согласился на раннюю смерть. Принес себя в жертву, а, как говорит отец Борис, там, где добровольная смерть — там и любовь.
Гроб заколачивают — «тук-тук-тук» по каждому краю. Один из бойцов поднимает руку:
— Огонь!
Автоматные очереди.
— Огонь!
Очереди.
И так — трижды.
Отец хватает горсть черной земли. Кашляет хныкая, как это делают неизлечимо больные.
— Я сам, — приговаривает он, бросая землю в гроб, и, взобравшись на кучу, хватает еще. — Я сам, сыночек мой. Своими руками, сам.
— Он родился в Марьинке, погиб на блокпосту, — говорит человек с мутными глазами. — Я — его командир… Как это все надоело.
*** Открывается замок решетки, и отец Борис входит в камеру, где, сгрудившись на полу, сидят на несвежих матрасах пленные. Только один лежит на кровати с перебинтованными ногами. Синие стены украшены прошлогодними бумажными снежинками. Солнце бьется в зарешеченное окно. Пленные поднимают на священника мрачные лица.
— Ребята… — начинает священник, — вы можете обращаться ко мне по любому поводу, и я вам обещаю, что если даже вы пожалуетесь, то вам ничего не будет…
Пленные молчат.
— У нас все есть, — наконец произносит один. — Нам дают каждый день звонить родителям. Лекарства для него приносят, — он кивает на лежащего. — Одно страшно… когда мы теперь, находясь тут, каждый день узнаем, сколько мирных погибло в городе.
— Нас же когда мобилизовали, мы не знали, что тут такие обстрелы.
— Мы — из Днепропетровска. На блокпосту стояли… Нас поставили на самое пекло, ты стоишь и не знаешь, куда бежать…
— Не знаешь, стрелять или застрелиться, — поднимает от колен светло-русую голову молодой мужчина. У него такое лицо, какие изображаются на картинках с русскими богатырями. — Назад пойдешь — свои застрелят. Вперед пойдешь — убьют тут.
— Ребята… — вздрагивает отец Борис. — Я ведь с вами по-нормальному разговариваю, ребята? Правда же, ребята? Мне вас искренне жаль. Я не хочу, чтобы ваши люди гибли. Мы что, уже вообще того?! Сейчас нужен мир — всем нам. Почему мы встали друг против друга? Ну, хотелось вам беситься на Майдане — да беситесь! Это — ваш выбор. Но вы — люди. И вы — наши люди. Не ясно, что ли? Вы — нормальные люди. Но почему же вы нас убиваете? Мы просто вынуждены защищаться. Вы поймите. Ну не хотим мы в Европу. А вы — идите. Но мы с вами все равно едины, мы — славяне. У меня к вам нет никаких претензий, но нельзя же ездить по городу на машинах и из минометов шпарить!
— Нельзя…
— Ребята, вот вчера отпевал ополченца. Приехал его больной раком отец. Говорит, их род на сыне закончился.
— Батюшка, что же это такое? — плюхается на корточки охранник. — Батюшка, что происходит? Обхохочешься, — ладонью он вытирает изможденное узкое лицо. — Блин. Брат на брата пошел. Прямо как в Библии. Режем друг друга, как баранов. Меня самого недавно обменяли. Били там. Весь в шрамах. Но я же не мщу. Зачем уподобляться? Батюшка… — снова зовет он, — но они же — все равно наши братья?
— Я никогда не думал, что доживу до такого, — отец Борис опускается на табурет. — Я не знаю, о чем вы думаете, ребята, но мне необходимо это понять. Закончим войну, и разбирайтесь со своей Европой сами. Делайте что хотите. У вас своя земля есть.
— Какая жизнь началась… — говорит охранник. — Не дай Бог… Не дай Бог…
— Но ведь не хочется же убивать, правда?! — отец Борис цепко оглядывает все лица. — Ведь не хочется! Война не закончится без нас. Мы сами ее должны закончить. А куда деваться? Ведь война — это не люди, это идеи, которые хапают людей. Мы должны покончить с этими идеями. Правда? Ну ведь правда! Победишь себя — победишь войну. Мы должны в первую очередь стать людьми — сильными людьми. Мы с вами должны стать друзьями.
Спустившись вниз и встав на плацу на том месте, где вчера стоял гроб, священник задумчиво произносит: «А мы за что воюем? Трудно сказать. Просто мы не можем согласиться с ними».
Понедельник. В проходной штаба отец Борис расстилает на столе цветное полотенце. Кладет на него библию, свечи, ставит иконы.
— Ты сейчас сама все увидишь, — говорит он. — Они относятся ко мне с огромным уважением, но они будут проходить мимо. А знаешь, это что? Показатель нашего состояния. Вот когда они встанут на молебен, тогда мы победим. Это произойдет не сейчас, но я это должен делать уже сейчас. Мы должны победить не силой оружия, а силой любви. Сила духа — в любви. Ты наблюдай, а я спокойно буду делать свое дело, не навязывая.
Бойцы мельтешат в проходной. Они не останавливаются, когда отец Борис сильным голосом, в котором все же слышится волнение, затягивает: «Господу помолимся…»
— А, извини! Елки-палки, не того набрал! — проносится мужчина с телефоном.
Кто-то, окинув спину отца Бориса равнодушным взглядом, спешит дальше по лестнице. Кто-то тормозит и чиркает на себе размазанный крест. А кто-то проносится, ничего перед собой не видя, поправляя на ходу кожаный планшет.
Влетает группа бойцов. Их командир резко тормозит. Останавливается. Останавливаются и шедшие за ним. Крестятся. Спешат, но ненадолго задерживаются. Уходят. А отец Борис, несмотря на суету за своей спиной, в целом спокоен. Как человек, который знает — то, чего он ждет, непременно случится. Может быть, не сейчас. И, может быть, не при его жизни. Но случится все равно.
ЮГО-ВОСТОК! ЕНОТЫ 2.0 Канерва: Польша и Литва оказывали военную помощь Украине
Глава Парламентской ассамблеи ОБСЕ Илкка Канерва заявил, что Польша и Литва поставляли оружие на Украину. Об этом, как передаёт ТАСС, политик сообщил газете «Кескисуомалайнен». http://novorossia.su/ru/node/14704
13.02.2015, 10:01 Путин призвал наращивать потенциал российских добровольческих организаций
Необходимо развивать потенциал добровольческих организаций России, расширять спектр их деятельности и привлекать к работе молодежь, заявил глава российского государства Владимир Путин. Как передает ТАСС, об этом говорится в приветствии президента участникам и гостям Всероссийского форума добровольцев, который открывается 13 февраля в Сочи.
В нем примут участие более 400 делегатов добровольческих организаций и волонтерских центров из всех 85 субъектов России.
«Традиции добровольчества, волонтерства имеют в нашей стране глубокие исторические корни. Во все времена представители разных сословий, возрастов, взглядов бескорыстно служили Отечеству, людям, активно участвовали в делах просвещения и благотворительности, содействовали решению общественно значимых проблем в сфере образования, здравоохранения, культуры, экологии», — заявил российский лидер.
Свернутый текст
По его словам, в настоящее время можно с уверенностью говорить о том, что добровольческое движение в стране развивается, обогащается новыми идеями, замыслами, проектами: «Ярким, убедительным подтверждением этому служит большой, поистине уникальный вклад волонтеров в успешное проведение Универсиады в Казани, Олимпийских и Паралимпийских игр в Сочи».
«Подчеркну: нельзя останавливаться на достигнутом, необходимо наращивать потенциал добровольческих организаций, расширять спектр их деятельности, активнее привлекать молодежь», — сказал Путин.
Он добавил, что это «особенно актуально в преддверии 70-летия Великой Победы, которое мы будем отмечать в нынешнем году».
Деятельное участие добровольцев в подготовке данного юбилея, в работе недавно созданного Всероссийского Волонтерского корпуса 70-летия Победы будет в высшей степени востребовано, считает президент.
Кроме того, Путин пожелал участникам встречи воплощения в жизнь намеченных планов.
В книге английского историка Николаса Хаггера «Синдикат. История мирового правительства» описывается, как возникла идея евроинтеграции.
В 1919 году англичанин Лайонелл Кертис, секретарь лорда Мильнера разработал для «Круглого стола» (одна из аналитических организаций, созданных на деньги Ротшильдов) фронтальную систему, которая вошла в историю как Королевский институт международных отношений. Иногда его называли ещё и «Исследовательская группа Чэтем-Хаус», или просто Чэтем-Хаус. Первым руководителем этой организации стал всемирно известный историк Арнольд Тойнби. В этом же году в США был основан «Институт международных отношений», возглавляемый Хаусом – полковником и советником президента США Вильсона. Оба института работали над воплощением на практике идеи клана Ротшильдов о Всемирном правительстве. При этом тот же Хаус был марксистом.
- «Он мечтал о построении социализма, каким его мечтал видеть Карл Маркс – с мировым правительством и подоходным налогом», – пишет Хаггер.
В Лондоне в Чэтем-хаусе первоначальной задачей ставили превращение Британской империи в мировую. Но в середине 1920-х институт переключился на другую идею: создание Объединённой Европы. И причиной этому послужили события на Востоке Европы.
В 1926 году Сталин публично произнёс: «Нужно создать Федеративные Штаты Европы, куда мог бы войти Советский Союз и Англия. Как только Англия будет поглощена, Советский Союз станет ведущей силой». Такая озабоченность Сталина делами Европы объяснялась просто: клан Рокфеллеров (конкурент Ротшильдам в глобальном масштабе) принял решение о «накачивании» СССР и Германии. В Советском Союзе Рокфеллеры в тот год начали подготовку к масштабной индустриализации страны, а в Германии они приступили к финансированию нацистов (делая ставку не их скорый приход к власти). В идеале Рокфеллеры стремились к созданию конфедерации Германии и России (с поглощением обеими странами восточноевропейских «карликов»).
Тойнби едет в США, где поступает под начало Таскера Блисса (начальника американского Генштаба времён Первой Мировой войны), Джона Фостера Даллеса и его брата Аллена Даллеса. Тогда же, в конце 1920-х, Арнольд Тойнби и Джон Фостер Даллес сформулировали цель: национальные государства в Европе должны умереть. При этом взгляды их расходились: Даллес был республиканцем, считавшим, что конец национальных государств Европы станет залогом мира, а Тойнби считал себя марксистом и отрицал национальное государства по идеологическим соображениям.
В Чэтем-хаусе Тойнби играл ведущую роль до 1955 года (к тому же он ещё и был профессором Лондонской школы экономики). 12-томный труд «Постижение истории» принёс ему мировую славу. Своё влияние он использовал для пропаганды идеи разрушения национальных государств и замены его крупными межгосударственными блоками. Тойнби считал, что Европа утратила влияние на Китай и Южную Африку, и ей надо сосредоточиться на своём регионе, а дальние территории мира отдать под контроль США. К середине 1930-х этими идеями был «заражён» весь британский истеблишмент. К примеру, Клемент Эттли, лидер британской лейбористской партии, на съезде в 1934 году заявлял: «Мы сознательно ставим верность мировому порядку выше верности собственной стране».
Команду Тойнби, которая работала над теоретическими основами будущего Евросоюза составили: британские марксисты Р.Х.Тауни и Уильям Темпл (ставший впоследствии архиепископом Кентерберийским), поддерживавшие создание федеральных и региональных организаций и объединение Европы, которое должно было поглотить 25 суверенных государств. Ещё одним членом команды Тойнби стал экуменист Вистер т’Хоофт, генеральный секретарь Всемирного совета церквей.
Фактически Вторая Мировая война стала битвой двух идей, где главная цель у каждой стороны была одна: Объединённая Европа. Победил в итоге план Арнольда Тойнби и Джона Фостера Даллеса.
Евросоюз, который мы сейчас знаем – основанный на идеях марксизма (евросоциализма) и существования надсувереного руководящего органа – тем не менее, не окончательная конструкция.
Трёхсторонная комиссия, основанная Дэвидом Рокфелерром в 1972 году (сам он занимал пост главы Федерального резервного банка Нью-Йорка), ещё в начале 90-х годов выдвинула новый план переустройства Европы. Он был оглашён устами члена Трёхсторонней комиссии и по совместительству главой пивоваренной компании Heiniken Фредди Хайнекеном: создание в Европе десятков новых государств. Каждое из них должно быть с численностью населения 5-10 млн. человек. На этой карте видно, как тогда могла бы выглядеть Европа:
Хайнекен основывал своё предложение на том, что мононациональные государства более эффективны. Также он приводил в пример работы американского историка Леопольда Кора (марксиста по убеждениям), что именно небольшие по численности американские штаты и явились одной из главных причин процветания США (его теория, что маленькими субъектами федеральным органам управлять легче).
Пока в Европе идея уже ныне покойного Хайнекена считается маргинальной. Но такой же маргинальной в начале 1920-х выглядела идея Тойнби создать на континенте Евросоюз.
1. Расследование Би-би-си: стрельбу на Майдане могли начать протестующие
Насилие на Майдане 20 февраля 2014 года могло начаться со стрельбы протестующих в представителей органов охраны правопорядка, показывает расследование BBC.
"Лидеры протестного движения, многие из которых сейчас занимают посты при новой украинской власти, настаивают на том, что ответственность за стрельбу несут органы правопорядка, действовавшие от имени предыдущего правительства. Однако год спустя некоторые свидетельства начинают говорить об обратном", — пишет BBC.
Собеседник журналиста компании по имени Сергей заявил, что стрелял в полицейских вместе с другим стрелком из здания консерватории, находившейся тогда под контролем протестующих, и что именно его выстрелы в сотрудников "Беркута" заставили полицейских перейти к отступлению.
По его словам, он был рекрутирован как "потенциальный стрелок" в начале января мужчиной, которого он описывает как "офицера в отставке". Сам Сергей являлся бывшим военнослужащим. Он отмечает, что бывший офицер отговорил его от участия в каком-либо активном боевом подразделении Майдана.
"Не то что бы мы сели за стол и разработали план. Но мы говорили об этом с глазу на глаз, и он готовил меня к этому", — рассказал собеседник издания.
Би-би-си отмечает, что по-прежнему достаточно много информации остается неизвестной и до сих пор нельзя с точностью сказать, кто инициировал стрельбу на Майдане 20 февраля 2014 года.
Свернутый текст
2. Amnesty International обеспокоена будущим мирных жителей на Украине
Правозащитная организация Amnesty International призвала обе стороны украинского конфликта прекратить убивать мирных жителей и принять немедленные меры по защите их до момента вступления в силу перемирия, договоренность о котором была достигнута в четверг в Минске.
"Amnesty International после сделанного сегодня в Минске объявления о перемирии призывает обе стороны конфликта на востоке Украины немедленно принять меры по защите мирных жителей в дни до того, как перемирие вступит в силу", — говорится в заявлении организации.
"И украинские правительственные силы, и военные силы сепаратистов должны прекратить неразборчивые нападения, в ходе которых гибнут мирные жители, и должны позволить гражданским лицам покинуть зоны военных действий, подобных Дебальцево", — подчеркивает правозащитная организация.
Amnesty International отмечает, что, учитывая тот факт, что перемирие вступит в силу лишь в субботу, риск для мирных жителей, в первую очередь, для находящихся в зоне военных действий, остается крайне высоким. Это, по мнению организации, связано с тем, что обе стороны конфликта пытаются до наступления перемирия успеть отвоевать территории.
3. Французский аналитик: ЕС должен убедить США и Киев признать ДНР и ЛНР
Европе следует воспользоваться ролью посредника в украинском конфликте и заставить киевские власти начать прямые переговоры с ополченцами о предоставлении автономии Донбассу, пишет французский специалист по международным отношениям Адриан Десюин в статье для газеты Le Figaro.
По словам французского эксперта, "европейские мечты на Украине уже причинили немало вреда" и пришло время подписать настоящий мирный договор для окончательного урегулирования проблемы русскоговорящего населения восточной Украины.
"Для этого европейская дипломатия должна убедить американцев и Порошенко начать прямые переговоры. Что равноценно их признанию. Донбассу необходимо предоставить широкую автономию, в том числе военную, под двойным контролем со стороны России и Европы, в противном случае Донбасс ожидает сценарий Осетии и Абхазии", — пишет Адриан Десюин.
ЮГО-ВОСТОК! ЕНОТЫ 2.0 «В Дебальцево все хреново» — известный активист «АТО» жалуется на состояние дел в окруженной группировке ВСУ и вводит в обиход новый термин «дебальцевский мешок»
Руководитель движения «Армия SОS» Юрий Касьянов признает, что трасса не контролируется, боеприпасы не подвозятся, после вступления в силу минских договоренностей вырваться из окружения станет невозможно. А также жалуется на «слив» и критикует киевские власти.
* * * «Из Дебальцево пишут… Ситуация хреновая. Сдаваться, конечно никто не думает, но без регулярного подвоза снарядов дело может дойти до рукопашной. Оккупантов тьма — военная техника и бравые тверские „ополченцы“ прибывают постоянно. И сколько бы раз их не выбивали из Логвиново — толку не будет. Сил для непрерывного контроля всей трассы у нас нет. У врага же есть время до воскресенья, когда вступит в силу соглашение о прекращении огня. К этому моменту наша группировка в Дебальцево может действительно оказаться в окружении. И попытки вырваться из мешка или деблокировать войска извне будут уже нарушением очередных „мирных“ соглашений… Прошлое „перемирие“ завершилось еще бОльшей войной. И где теперь все те умники, утверждавшие, что мир с оккупантами — благо? Что, несмотря на сотни „мирных“ жертв, мы укрепим нашу армию, и уж тогда добьем врага на раз-два… Укрепили. Добили… Хочется верить, что умники сейчас на передовой.
Свернутый текст
Сил по-прежнему не хватает — ни людей, ни техники, а теперь еще и снарядов… По-прежнему совершенно не хватает смелости и мудрости — ведь воители всё те же. И потому, в частности, буксует мобилизация — зачем идти воевать, если войны „как бы нет“?.. Если допустимо пожимать ручку путину, и обещать амнистию бандитам и террористам. Если под мудрым командованием у нас случаются поражения за поражением… Я — за мобилизацию. За честность на войне и в политике. Войну надо назвать войной. Объявить ее цели — защита Украины, освобождение наших людей и земель. И никаких переговоров с оккупантами. С этими мира не будет. Если только мы не согласимся на смерть и унизительный плен для нескольких тысяч наших солдат и офицеров в потенциальном дебальцевском мешке.
И на всякий случай — я против майданов, революций и мятежей. Во-первых, это на руку путину. Во-вторых, у нас нет сегодня человека, готового и способного стать во главе армии и государства. Увы. Главная наша беда — не путинское нашествие, а серость, убогость, бесталанность руководителей. Время у нас такое — время серых людей во власти. Бравых распиаренных комбатов не предлагать».
13.02.2015, 11:02 WSJ: компаниям США сложно соблюдать санкционный режим из-за перепродажи активов в России
Американским компаниям стало сложнее соблюдать санкционный режим в отношении России из-за того, что попавшие под санкции россияне продают активы, пишет The Wall Street Journal. В качестве примера газета приводит Бориса и Аркадия Ротенбергов. Ранее сообщалось, что старший сын Аркадия Ротенберга Игорь выкупил у своего отца долю в «ТПС Недвижимости» и компанию «Газпром бурение».
Издание отмечает, что подобные сделки затрудняют компаниям из США соблюдать и без того сложные своды правил, касающихся фирм, связанных с Россией и Крымом. Не исключено, что американские компании могут теперь свободно заниматься бизнесом с этими проданными фирмами, но некоторые эксперты заявляют, что многие с осторожностью относятся к такой перспективе, говорится в статье.
Свернутый текст
Как напоминает газета, с марта США включили в санкционный список 57 компаний и 74 персоны. По оценке WSJ, некоторые из попавших в этот перечень избавились от активов. Американское правительство не предоставляет достаточных рекомендаций о том, могут ли компании из США вести дела с фирмами, доли в которых недавно принадлежали компаниям и лицам из санкционного списка, отмечает издание со ссылкой на экспертов.
В свою очередь, пресс-секретарь департамента контроля над иностранными активами Минфина США заявила, что с частным сектором была проведена серьезная работа по прояснению санкций против России.
Издание также приводит в пример Геннадия Тимченко, попавшего в санкционный список и владеющего долей в 12,5% в СОГАЗ через компанию «Кордекс». В марте-апреле Тимченко и Банк «Россия» владели в СОГАЗ долей в более 50%, отмечается в статье. Пресс-секретарь Тимченко сказал, что бизнесмену принадлежит в СОГАЗ миноритарный пакет. В августе СОГАЗ заявил, что Банк «Россия» уменьшил долю в компании до 32,3%, добавляет газета и отмечает, что в результате совокупная доля попавших под санкции сократилась до примерно 45%. В сентябре Банк «Россия» вышел из компании «Аброс», которая тоже находится под санкциями, пишет издание.
В Банке «Россия» на запрос о комментарии не ответили. Пресс-секретарь СОГАЗ подтвердил нынешнее владение долями в «Кордекс» и «Аброс», но комментировать информацию о конечных владельцах фирм или о недавних продажах отказался.
