- Ты подала заявление? – опухший и помятый супруг развалился на диване, а довольно свежая и деловитая супруга закручивала волосы в хвост и стягивала резинкой.
- Подала, - ответила она.
- И когда нас разведут?
- В течение месяца.
- А когда?
На это Алиана ответить не смогла, и Сашка Масленица, названный так в связи с блиноподобной формой лица, продолжил атаку:
- Алиана, тебе трудно было фотографии Роберта скинуть? Алиан!
Гундосый гундел долго, говорил, что он пока еще отец, что ему нужны фотографии Роберта и что Алиана должна показывать ему ребёнка, не ездить же ему для этого в Волгоград, а потом начал требовать отдать ему сына на неделю. Алиана отвечала, что они в бракоразводном процессе, что все вопросы - через юристов, а не через неё, а потом вдруг оказалась в общей мужской спальне, где мужики расселись по койко-местам и задавали ей вопросы. Алиана повторила все по нотам: ребенок не игрушка, по грязным бабам с луноликим и грязным папашей она его не отпустит, а видеться позволит легко и с радостью - по графику, который установит суд. И это звучало логично и спокойно.

Волшебный фонарь мигнул, и всё изменилось. В мужской светёлке типа «барак модифицированный с несущими колоннами» уже переодевался оплывающий супруг Алианы, тускло отсвечивая серой землистой кожей дряблого торса, а супруги его Алианы простыл и след. Расспросив барачных жителей и услышав, что Алиана отзывается о нем холодно и без эмоций, свиномордый горец притворно погоревал, глумливо взялся за гитару и исполнил экспромтом песенку. Песенка получилась занятная, да и кончилась оригинально:

- Я не буду с ней никогда-никогда,
Буду горевать теперь всегда,
Потому что она меня бросила.
Сука, чтоб тебе письку отморозило!

Над лобным кружил снег. Когда почетная женщина-прораб Ксюша Бородина объявила, что до предъявления бумажки о разводе супруги отлучаются от проекта, Сашку передернуло, а снег, зараза, повалил еще гуще, словно намекая Стрекозе на холодную и неуютную зиму.

У каждого мужика болит сердце о его детях. Это все отцы подтвердят. Отмахнувшись от колючих снежинок и тревожных ассоциаций, Сашка запричитал:
- Конечно, мы должны развестись! Единственное ради нашего сына должны какие-то остаться… нормы! Я там никогда там не откажусь там естественно, сколько б не было алиментов, все равно буду там… и помимо этого… потому что, к сожалению, у нас в России процент алиментов маленький…
- А процент неплательщиков большой, - подумала Алиана, юмористически ухмыляясь при мысли о занятых у неё супругом немалых деньгах.
- Я как буду всегда обеспечивать своего ребёнка, - и тут я подумал, что мечтаю отдельным определением суда запретить Масленице говорить вслух «ребёнка», «избёнка», «маслёнка» и вообще все слова, где после гласного звука идёт сочетание «нк», настолько мерзко звучит носовой звук в исполнении разводящегося супруга. Это очень похоже на произнесение диграфа «nk» в английском слове «monkey», только стократ мерзее. Если вы не учили английского, то послушайте Сашку сами, но я вам не советую! Знаю, что маниловщина, что никто и никогда не станет выносить такие определения, но мечтать имею право, иначе как жить-то вообще?! Но я отвлёкся…
- Я как буду всегда обеспечивать своего ребёnkа… - тут Сашка замолчал, испугавшись слишком обязывающего словосочетания «буду всегда», но вступила ласковая Ксюша:
- Вы договоритесь о какой-то сумме, и она будет зафиксирована документально? – серп пришелся четко по ним, по самым уязвимым Сашкиным частям. Ксюша невозмутимо вытерла кровь с серпа свежим снегом и добродушно ждала ответа.
- Ну, алименты… они будут точно зафиксированы, - Сашка суетливо ощупывал сквозь карманы повреждения жизненно важных частей организма и бормотал, корчась от боли и ужаса: - Сколько они там есть… по своей возможности, да, там… находясь здесь или за периметром… естественно, я как бы буду всегда… помогать…
- Если не секрет, какая сумма, Саш? – серп ведущей свистнул опять, и теперь уже пришелся совсем под корень.
- Я думаю, что я не откажусь! Я не знаю! - захрипел Масленица, зажимая руками то, что с такой легкостью наделала с ним Ксюша. – Завтра жизнь может так случиться, что мы уйдём за периметр, да?… Я всё-таки дом строю ещё… Но в любом случае Алиана и ребёнок там не будут остава… Точнее, не Алиана! Не Алиане я буду помогать, я буду помогать своему ребёnkу!
- Главное ребёнок, конечно, - холодно поддакнула понимающая Ксюша, поигрывая острым серпом. Резать было уже совсем нечего, и она умолкла, предоставив Сашке корчиться одному.
- Да, - Сашка втянул слюну на всхлипе, - хотелось бы, конечно, чтобы ребёнок мог там гостевать, находиться, приезжать, расти… как и с мамой, так и с папой…
Озвучивание Сашкой суммы грядущих и завидных алиментов грозило затянуться до темноты, и Ксюша дала слово матери самого обеспеченного будущими алиментами ребенка.
Алиана была немногословна, конкретна, и повторять её слова нет никакой нужды: не верю его словам, поверю делам, уйду на месяц за периметр, буду заниматься разводом, а этого... хотите - держите здесь, хотите – серп ему в спину и пусть катится, дело ваше!

К концу сюжета Масленица несколько ожил. Боль от ран несколько притупилась, и он гундосо зачирикал:
- Мы уйдём сегодня с Алианой вместе. Я не покидаю проект, и буду держать всех в курсе, периодически приезжать и рассказывать, что и как!
Алиана тихонько рассмеялась: она уже выучила это «периодически», поскольку запойные подвиги всё-таки регулярно требовали от супруга восстановить силы и где-то отлежаться, и желательно – на халяву, поскольку он ещё и строит дом.
- Я буду оставаться в Одинцово, здесь, в Москве, потому что я один даже не могу заходить в ВИП-дом, потому что я прихожу, а там детские игрушки Роберта, и ребята всё это видят и прекрасно знают, - Масленица попытался горько наморщить блин, но на поверхности плоского лба обозначилась лишь скромная ижица между бровями. Алиана закатила глаза и многозначительно посмотрела на Ксюшу, ухмыляясь ей отраженной ухмылкой. – Мне, конечно, тяжело, но я попытаюсь успокоиться и поеду на развод в Волгоград…
- Ты такой сентиментальный, - сдержалась Ксюша. Ей очень хотелось добавить «Эт-то что-то!» из «Здравствуйте, я ваша тётя!», но она только прищурилась.
- Мы разведёмся – и всё, - простодушный Масленица, воспитанный самоотверженный бапкой-матерью, таил простой и очевидный план развода. Не зря Масленица то там, то тут вбрасывал на камеру бапкины фразы о том, что Алиане плевать на интересы ребёnkа, что он места себе не находит, что бапка ночами не спит, горюя и плача, одна её маршировка с куклой Робика на руках чего стоила, разрыв сердца даже у бессердечных… А «Нью Барбаросса» заключается в следующем: во время развода страдающий отец собирается предъявить права на ребёnkа, потребовать его себе, поскольку бапка Пятачок ждёт Золотого Внука с распростёртыми копытцами, и… автоматически уже не он, Масленица, а скверная мать-кукушка должна платить ему алименты на содержание Робика. «Хей-гей-гей!!! Хали-гали! Э-гей-гей, цоб-цобэ!..» Мысль о том, как ему будут кланяться алчные швейцары гостиниц в Пятигорске и окрестностях, щедро прикормленные Алианкиными деньгами, будоражила Сашку до такой степени, что он начинал покусывать губы, чтобы не ухмыляться точно так же, как Бородина и Алина. Это было бы очень неосмотрительно.

- Смеются, дуры… Смейтесь, смейтесь, - семафорили глаза Масленицы из-под припухших от постоянных переживаний век. – Я с одних алиментов с Алианкиных рекламных барышей такой особняк себе отгрохаю, так его обмою – ещё ахнете! Все узнаете, какой я мужик!
А неисправимые дуры, понимая всю Сашкину с Пятачком «Барбароссу» насквозь, веселились и перемигивались, слушая покаянную речь тропического Лягушонка Кузи о том, как трудно, практически невозможно увидеться с собственным ребенком, когда тебе это и на фиг не надо. А что им, дурам? Вырастят, воспитают: и не первые они, и далеко не последние. Пускай веселятся.
Аминь