Сегодня Николай Бурляев – гость «Столетия».
– Николай Петрович, как родился замысел вашего фильма, и сразу ли пришло такое название?
– Замысел вынашивался почти 62 года, с тех пор, как я в первый раз увидел Андрея Тарковского и до глубины души проникся личностью этого человека. Став старше, я начал вести дневниковые записи, и, пока Андрей Арсеньевич жил в России, описывал наши встречи, совместную работу, чувствуя, что, быть может, когда-нибудь это понадобится. И, поскольку Андрей Тарковский человек моей судьбы, я не мог не сказать о нём то, что мог сказать только я.
О Тарковском написано множество исследований, интервью, снято сотни фильмов, всё это раскрывает личность Тарковского, но особенность моего фильма в том, что это впервые повествование о духовной составляющей творчества великого режиссёра. О драмах его жизни говорят многие, а вот что двигало им через все эти драмы и трагедии, мы впервые пытаемся проанализировать и представить в фильме «Боже! Чувствую приближение Твое». Это первая строка молитвы Тарковского, его обращение к Создателю, и именно эта фраза стала двигателем лично для меня, поскольку после «Андрея Рублёва», я чувствовал, что Тарковский человек верующий. Но об этом тогда не принято было говорить.
Свидетельства пришли, когда Тарковский покинул этот бренный мир и перешёл в вечность. Мне предложили читать отрывок из его дневника на вечере памяти в Доме кино, текст дали перед самим выступлением, и, прочитав его, я увидел их. «Боже! Чувствую приближение Твое, чувствую руку Твою на затылке моем, и только тяжесть грехов и злоба низменной души моей не дают мне творить Твою волю. Верую, Господи, и хочу видеть мир и людей такими, как Ты их создал, ничего не прошу, Господи, помоги и прости…». Когда я это прочитал, а у меня уже была собрана книга именно о духовной и религиозной жизни Андрея Тарковского, для которой я написал большое исследование, а также привлёк статьи людей, писавших о духовной жизни Андрея. Это Кшиштоф Занусси, митрополит Черногорский Амфилохий, Шавкат Абдусаламов, западные актёры и многие другие авторы.
– Какое впечатление произвёл на вас Тарковский при первой встрече, и, как вы думаете, что он увидел в вас, сказав в интервью, что не стал бы снимать «Иваново детство», не будь Коли Бурляева?
– При первом же общении Андрей Тарковский, которому было 28, а мне 14, произвел особое впечатление. На разных людей наша душа реагирует по-разному, на Андрея я отреагировал на интуитивном уровне, и, поскольку эмоции от первого общения сохранил до сих пор, понимаю, почему осознал тогда, что передо мной стоит необыкновенный человек. Он вроде и присутствовал здесь, а по глазам было видно, что он где-то там, очень высоко, где живут его творения. И я, как с первого взгляда принял этого человека в своё сердце, так до сих пор и несу, и поминаю его больше, чем кого-либо даже из ушедших близких. Андрей постоянно присутствует в моей душе. Именно о нём думаю: говорю ли, пишу ли, или смотрю фильм. Каждое утро молюсь об Андрее, иногда он приходит ко мне во сне, и мы беседуем так сердечно, как никогда не говорили при его жизни. Для меня это очень важно, потому что он был человеком достаточно жёстким, не позволял никакой лирики. Самой большой его похвалой, когда я делал удачный дубль, было – «Это сыр!», а если он говорил: «Это рокфор!» – это означало – гениально.
– А в интервью, тем не менее, сказал: «Без Коли снимать не буду».
– Это было потом, а во время кинопроб я не знал, что он был уверен во мне, потому что всё пробовал и пробовал меня, то с Зубковым, то с Ивашовым, то с Жариковым, то с каким-то хрипатым Володей, оказавшимся Высоцким. Я думал, он сомневается во мне, и каково же было моё удивление, когда несколько лет назад мне прислали запись интервью Тарковского 1979 года в Риге, где он отвечает на вопрос, почему взялся за кинопроект «Иваново детство», который запорол предыдущий режиссёр, истратив половину бюджета и «съев» время.
Помню, на просмотре своего курсового фильма «Мальчик и голубь», в котором я сыграл первую в жизни роль, я сидел в зале за парой молодых людей, и девушка то и дело оглядывалась и смотрела на меня. И когда я спросил её, почему она так на меня смотрит, она сказала: «А ты мне понравился». «Вы мне тоже», – ответил я. Оказывается, этой парой были Андрей Тарковский и его жена Ирина, и это был решающий момент в моей судьбе. Андрей решал в эти дни, браться ли ему за создание «Иванова детства», и в этом зале он понял, что у него есть герой. Поэтому и сказал в интервью, что взялся за «Иваново детство», потому что у него уже был Коля Бурляев, которого он знал.
– В том же интервью режиссёр отметил, что для него было очень важным противопоставить будни Ивана его снам, почему такое значение он придавал снам, и вы тоже в своем фильме?
– Поразительно, но люди, посмотревшие наш фильм, говорили, что, по их ощущению, это утаённый от зрителей фильм самого Тарковского. Значит, нам с Дмитрием Чернецовым удалось выдержать его стиль: не подражая, а не теряя ни на секунду сущности души Андрея. И получилось это, думаю, потому, что мой соавтор, один из лучших документалистов нашего времени, как и я, любит Тарковского и Вадима Юсова, оператора «Иванова детства» и «Андрея Рублёва» своего учителя, и это наше отношение и позволило нам создать искренний фильм. Сны там, действительно, играют большую роль.
Тарковский, как немногие пророки России, через сны и дневниковые записи свидетельствовал о том, что был в Горнем мире, подобно Пушкину и Лермонтову, единственным из поэтов, позволившим себе написать стихотворения под названием – «Пророк». «С тех пор, как вечный судия\Мне дал всеведенье пророка», пишет Лермонтов о том, что получил от Создателя «всеведенье» пророка… И дальше у него строки: «Есть чувство правды в сердце человека\ Святое вечности зерно: \Пространство без границ, теченье века \Объемлет в краткий миг оно». Сон Тарковского про «светлое кипящее небо» – об этом же. Утверждаю, потому что испытывал эти же чувства, когда в «краткий миг» улетала и моя душа, и мне было открыто всё, что было, есть и будет. Тарковский описал какую-то малую часть того, что видел, потому что невозможно точно описать ту гармонию, которая открывается Там.
Для меня было важно передать в фильме чувство радости Тарковского, потому что все исследователи делают акцент на драмах его жизни, всё это было, но неожиданно я нашёл в дневнике слова о счастье, о громыхающем чувстве радости. Вот что, оказывается, он испытывал в конце жизни, когда уже знал, что уходит (на Западе об этом принято объявлять человеку). Он уходит и буквально в последние дни жизни пишет о том, что сегодня, с самого утра, радость на сердце, и не потому, что он видит солнышко в окошке, а потому, что он чувствует Господа. Радость пред уходом в Вечность – вот эти чувства, эти духовные опоры были для меня самым главным.
Тарковский пишет, что все истинные поэты люди верующие и что смерти нет, и это для меня было очень важно, потому что и я знаю, что смерти нет, прожив отрезок краткой временной жизни, мы рождаемся в жизнь Вечную, именно об этом пишет Тарковский, об этом все его фильмы. Андрей говорил: «Цель искусства – подготовить человека к смерти», то есть к переходу в жизнь Вечную, чтобы он понимал, что предела нет, душа твоя продолжит жить дальше.
– Как родился образ подводного мира в картине: дом деда Тарковского в Завражье действительно опустился на дно?
– Да, изба в селе Завражье, в которой родился Тарковский, была затоплена, мир детства Тарковского, как и распутинская Матёра, ушёл под воду навечно. Это породило у нас с Дмитрием замысел о создании подводного мира, куда ушло прошлое Андрея Тарковского и, как Матёра, легло на дно. Так появился образ подводного мира, для съёмок которого пригласили даже оператора-подводника. Всё было сложно, и сделать это можно было только любя своего героя, и страстно желая рассказать о нём.
– В начале фильма вы, воодушевлённый, едете в Завражье, скажите, добавила ли вам та поездка новых знаний о натуре вашего друга?
– В Завражье я бывал не раз, а в тот раз меня интересовали места, где рождаются гении, и тогда мне явилось ясное понимание того, как же похожи окрестности Завражья с шукшинскими Сростками, есенинским Константиново, с оврагами и рекой Соротью Пушкинского Михайловского. Возможно, и у Ломоносова были такие же просторы на Севере, именно в таких местах, кажется, рождаются гении. Снимая фильм, я ощущал, что это место – беспредельная Волга, разливающаяся, как море, эти леса и холмы, неоглядные дали, – действительно родина гения.
– Какие высказывания вашего учителя вам особенно близки?
– Вы знаете, когда хотят задеть художника, ему говорят, что он тенденциозен, например, мне инкриминировали такое «преступление» в связи с моим фильмом «Лермонтов». Но у меня есть ответ: в искусстве всё тенденциозно, важно, какую тенденцию ты преследуешь. Для фильма я отбирал то, что мне было нужно для выражения идеи, но отбирал через самого Тарковского: он это говорил или написал, или говорили о нём, ничего придуманного. Здесь важна твоя тенденция, и я выбирал то, что будет «отыгрывать» главную для меня задачу – впервые представить духовную составляющую творчества Тарковского: он смог создать такие фильмы, потому что верил в Бога.
А дальше был отбор фактов, которые лягут в основу фильма, я общался с Мариной Арсеньевной Тарковской, с Ириной Яковлевной, первой женой Андрея, спрашивал про его отношение к религии. Ирина Тарковская рассказывала, что в 1962 году он привёз из Италии Евангелие, что было небезопасно в то время, и читал ей запоем. Позднее я прочитал у Тарковского: «После того, что мне было открыто, я не могу не измениться». И он начал меняться уже там, хотя крещён был в младенчестве, вырос в семье не очень воцерковлённой, но всё равно в нём жил Бог, он пронёс это через всю жизнь. И смог через искусство стать режиссёром номер один на планете, как говорили о нём крупнейшие мастера кино: Анджей Вайда, Кшиштоф Занусси, Тео Ангелопулос, Бернардо Бертолуччи, Эмир Кустурица. «Чтобы понять, что такое режиссура, – говорил мне Кустурица, – я тысячу раз прокручивал на монтажном столе вашу новеллу «Колокол», а Бергман, почитаемый Тарковским, также, как Феллини, Антониони, Куросава, Брессон, Бунюэль, из советских Довженко и Барнет, автор «Окраины», однажды написал: «Когда я увидел фильмы этого молодого русского режиссёра, я понял, что он имеет ключи от той тайной комнаты, в которую я хотел бы попасть, но не мог, а он чувствовал себя там, как дома». Тарковский выразил сокровенное – мир своей божественной души, а не то плоское, бездуховное, что видим сегодня в российском кинопрокате, ставшем отделением американского. Там вообще нет речи о высшем измерении души, а Тарковский говорил именно об этом.
Думаю, наш фильм будет полезен чиновникам, которые говорят, что культуру нужно подвинуть на панель, гнаться за рынком, за деньгами, за успехом первого уикенда. Это всего семь дней, а «Андрея Рублёва» Тарковского положили на полку на семь лет – какой успех?! Только потом за полвека фильм перекрыл все кассовые кино-рекорды, на нём вырастали поколения, которые познавали историю, открывали для себя, кто такой Андрей Рублёв, воцерковлялись. Возможно, фильм «Андрей Рублёв» подвиг к прославлению имени художника в лике святых. Пример для наших чиновников, далёких от культуры: вот так жил, так снимал великий Андрей Тарковский, так может жить и снимать наш кинематограф, удивляя мир глубинами духа.
– Вы говорили, что на съёмках «Андрея Рублёва» нельзя было отделить от Тарковского-режиссёра Юсова-оператора, как это выглядело?
– Иногда ещё на «Ивановом детстве» мне казалось, что главный на площадке Вадим Юсов, потому что Андрей всегда ожидал от него окончательной команды – «Можно!» Оператор выстраивал кадр тщательнейшим образом, используя разные приборы и приспособления, а у него более 150 кино-изобретений, это он изобрёл на «Ивановом детстве» пролёт с обрыва. Как лететь, на чём, тогда не было квадрокоптеров, и Юсов придумал канат, протянутый над обрывом, к нему подвешивали кинокамеру, рассчитав, чтобы она плавно ехала с определённой скоростью. А под камерой Юсов прицепил мешок с песком, продырявил в нём дно, чтобы песочек высыпался, и движение было ровным.
Киноязык они вырабатывали вместе с Андреем, и очень любили друг друга. Когда я как режиссёр начал делать фильм о Сергии Радонежском, пригласил оператором Вадима Юсова. И мы всё время говорили об Андрее... Помню забавный эпизод на съемках «Рублёва»: Юсов с камерой наверху, камера «смотрит» вниз, массовка разведена, готовность номер один. И вдруг, запыхавшись, с двумя гусями под мышкой, на колокольню поднимается Андрей… Юсов ничего не понимает, зачем это, ни о чём подобном мы не говорили… А Андрей: «Сейчас, сейчас, подожди, это будет сыр, только ты, пожалуйста, сделай замедленную съёмку, зарапидь движение… Мотор, начали!». И Андрей выбросил этих гусей вниз, и они полетели плавно, как во сне, махая крыльями.
– Насколько созвучны, по-вашему, фильмы «Ностальгия» и «Жертвоприношение» первым двум – «Иванову детству» и «Андрею Рублёву»?
– Как всякий истинный художник, Тарковский имел одну песню души и воплощал её в каждом фильме, его главная идея – это жертвоприношение человека. «Иваново детство» – жертвоприношение Ивана, «Андрей Рублёв» – Рублёва и Бориски, «Солярис» – Хари, «Зеркало» – самого автора, его прямая исповедь, в «Сталкере» – Сталкера, в «Ностальгии» – главного героя Горчакова, а последний фильм так и назван – «Жертвоприношение». К слову сказать, Никита Михалков говорил: у него ощущение, что он всё время делает один фильм. Иначе и быть не может: ты такой, какой есть, в каждый фильм ты вкладываешь себя, поёшь песню своей души.
– Актуально ли высказывание мэтра о кино, которое звучит в фильме?
– Устами Тарковского говорит истина: современное кино такое же печальное, как и в его времена. Правда сказана Тарковским о продюсерах, которым нет дела до души, им главное быстро что-то смонтировать, склепать и получить деньги. А настоящий режиссёр, по убеждению Тарковского, всегда поэт, и он однозначно говорил, что кино должно быть поэтическим. Мы с Андреем Арсеньевичем никогда не говорили об этом подробно, но на пресс-конференции кинофорума «Золотой Витязь» я сказал, что белый квадрат киноэкрана должен стремиться быть похожим на икону, возвышающую человека, уводить его в Горний мир, а не в преисподнюю, куда ведёт нынешнее кино всего мира. Катастрофическое положение сейчас в кино: чего боялся Тарковский, то и произошло. Он говорил, что в кино придёт торгаш, и мы никому не будем нужны. Именно об этом говорили они в Риме в известной беседе с Федерико Феллини.
– Какой из музеев Тарковского вам люб?
– Мне дорог музей в Завражье, где Андрей родился, был крещён и наречён в честь Андрея Первозванного, а также его музей в Юрьевце, где он жил в годы войны, и где закладывалась основа фильма «Иваново детство». Фильм «Иваново детство» он делал о себе. Когда во время войны жил в Юрьевце, он был в таком же возрасте, как Иван в «Ивановом детстве», и вполне мог стать этим маленьким разведчиком. 1.jpgЯ пытаюсь чем-то помогать музеям, которым пока уделяется недостаточно внимания. Говоря с представителями местных властей, стараюсь донести до их понимания, что Тарковский для России, что Гёте и Бах для Германии, Леонардо и Данте для Италии, Шекспир и Байрон для Англии, это огромная величина, пророк, человек, который, подобно Пушкину и Лермонтову, прошёл свой Русский крестный путь. С губернатором Костромской области мы вместе посещали Завражье, отреставрировали музей и привели в порядок дорогу, решили восстанавливать храм. К 90-летию Тарковского открыли его бюст в Завражье.
А в Москве, пока власти собирались открыть Дом-музей Тарковских в 1-м Щипковском переулке, здание разрушилось, теперь там голое место. Надеюсь, что рано или поздно мы обретём достойных руководителей культуры, понимающих, кем Тарковский является для России и мира.
– Правда ли, что фраза: «Как бы трудно ни было, надо жить и работать в России» – принадлежит Андрею Тарковскому?
– Именно эту фразу он твердил на каждом из наших дружеских застолий, когда наши сотоварищи больше слушали «Голос Америки», чем думали о России. И перед отъездом он говорил своей сестре: «Они меня отсюда не выпихнут». Выпихнули… Хотите спросить, вернулся ли бы Тарковский, не сложись всё так трагически? Безусловно, да. Его с интервалом в полгода видели в Италии два моих друга – оператор Вадим Юсов и режиссёр Глеб Панфилов, оба говорили одними и теми же словами. Юсов: «Видел Андрея, усталый, бледный, говорит: «Я не могу здесь больше жить, каждую ночь вижу во сне свой домик под Рязанью». Домик этот он создал для себя, чтобы там жить и творить, я был в этой избе, она вся напитана духом Тарковского, он привёз туда зеркало, мосфильмовский реквизит, создав свой мир. Глеб Панфилов тоже вспоминал слова Андрея о домике под Рязанью. Но ближайшее окружение Тарковского твердило о том, что нужно ехать в Лондон, поправлять финансовые дела, его убеждали, что на Западе он будет свободен.
– В чём автор «Жертвоприношения» видел спасение человечества от Апокалипсиса?
– Он говорил, что Апокалипсис наступит раньше, чем может упасть атомная бомба, наступит тогда, когда умрёт последний человек, верующий в Создателя. Он считал веру самым главным, что может спасти людей, и был прав.
Беседу вела Нина Катаева
P.S. Николай Бурляев – известный советский и российский актёр, кинорежиссёр, писатель, общественный деятель. Лауреат премии Ленинского комсомола. Член Союза писателей России и Патриаршего Совета по культуре. Депутат Госдумы VIII созыва, член фракции «Справедливая Россия – За правду».
Президент Международного кинофорума «Золотой Витязь» с 1992 года, а с 2010 года Международного Славянского форума искусств. Награждён орденами Дружбы, Почёта и Александра Невского.
