«...Как при подписании протокола следствия за день до суда, когда мне были предъявлены впервые материалы показаний по обвинению меня в измене Родине и шпионаже, так и на суде, продолжавшемся несколько минут, в условиях военной обстановки, мною было заявлено категорически о том, что это обвинение построено на небылицах, лживых фактах и клевете, ни в коей мере не подтверждённых следствием...»

***

ПЕРВЫЕ лекции, первые занятия на опытных делянках, первые экспедиции... И первый научный доклад, посвящённый, кстати, коренным проблемам естествознания, – «Дарвинизм и экспериментальная морфология». Его тянет к обобщениям, его манит «философия бытия». Девушке, которая скоро станет его женой, пишет: «Не скрою от вас и того, что стремлюсь, имею нескромное хотение посвятить себя Erforschung Weg» – то есть дороге исканий.

После окончания академии его оставляют на кафедре Прянишникова «для подготовки к профессорской деятельности», где следует окончательный научный выбор: физиология растений и, в частности, тайны иммунитета. Почему именно это? Да потому, пожалуй, что, влюблённый в жизнь, он стремился жизнь защитить, одолеть всякие напасти, ей угрожающие. В самом деле: разве, допустим, молодые всходы пшеницы – это не жизнь? Но её губят ржавчина, мучнистая роса и прочее, и прочее... Вавилов задумался: как уже сейчас, немедленно, использовать естественную природную невосприимчивость некоторых форм растений для выведения новых, не подверженных болезням сортов? Для этого надо было, прежде всего, эти формы выявить. И выяснить: возможно ли передать их стойкость новым сортам по наследству? А тут уж никак не обойтись без генетики. И молодой учёный засел за эту, только-только нарождавшуюся науку...

Всё лето, с рассвета дотемна, – в поле. Тысяча делянок, на которых молодой исследователь проверял шестьсот пятьдесят сортов пшеницы и триста пятьдесят сортов овса, – размах поистине богатырский! Руководитель станции профессор Рудзинский, «дедушка русской селекции», как его окрестили, позднее писал Вавилову: «Мне очень совестно, когда Вы называете меня своим учителем. Я во много раз заимствовал больше от Вас, чем Вы от меня...»

***

СЫН ВСПОМИНАЕТ, что был у них дома большой глобус, сплошь испещрённый жирными линиями: так, «вечным пером», обозначал отец маршруты своих экспедиций. Куда только не приводили его эти неспокойные дороги – и к ледяным вершинам; и к висящим над ущельями мостикам из веток, про которые говорили: «Путник, ты здесь, как слеза на реснице...»; и в пустыню Сахару, где после вынужденной посадки к их самолётику пожаловал лев... Заглянем в его дневник: «Караван передвигается с трудом. Лошадей приходится вести, люди и лошади вязнут в снегу…» – вот тебе и «тихая» жизнь ботаника, растениевода...

Да, тихой жизни он не искал никогда. Например, в 1917-м спокойно отказался от солидной профессорской должности и отправился в Саратов – преподавать на сельхозкурсах. Там его ждало Дело. Что же касается многочисленных питомцев Вавилова (их весёлое и шумное общежитие-коммуну метко окрестили «Вавилоном»), то они со своим учителем за шесть лет тщательно изучили одной лишь мягкой пшеницы 1700 образцов!

Именно в этих исследованиях открывался Николаю Ивановичу знаменитый «Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости». Так у биологов появился свой Менделеев: ведь сей закон подсказывал ботаникам и селекционерам, что им следует искать, какие формы растений они могут обнаружить – как Периодическая система Менделеева предсказывала, на открытие каких элементов могут рассчитывать химики. К тому же Николай Иванович разработал «Теорию центров происхождения культурных растений». Только этих двух открытий было бы уже достаточно, чтобы считать Вавилова крупнейшим биологом своего времени... Через некоторое время он организует Всесоюзный институт растениеводства и Всесоюзную академию сельскохозяйственных наук. Два десятилетия будет оставаться по существу первым агрономом, растениеводом и ботаником Советского Союза. В поисках нужных стране культурных растений объедет пятьдесят две страны, пять континентов. Коллекция, собранная им и его сотрудниками, достигнет более двухсот тысяч образцов!

Мне довелось увидеть некоторую часть этой коллекции. Жестяные коробочки на стеллажах – около шестидесяти тысяч! – тянутся к самому потолку: отдел пшеницы, яровая группа. В соседнем помещении их ещё примерно столько же: это уже группа озимая. За стеной – группа овса... Ярчайшей страницей в летопись ленинградской блокады вошла история о том, как усилием мужества, воли и доброты, падая от голода, сотрудники ВИРа в неприкосновенности сохранили знаменитое собрание мировых растительных ресурсов – так уж они были воспитаны Николаем Ивановичем Вавиловым, таков уж в этом человеке и его коллегах был нравственный стержень...

С таким же тщанием сберегли эти люди архив учёного, что в пору, когда Вавилова объявили «врагом народа», было, согласимся, актом большого гражданского мужества. Значительную часть архива составляют письма.
О, его письма достойны отдельного разговора! В напряжённейшей деятельности учёного, чей рабочий день составлял 16-18 часов, причём отпуска он не использовал ни разу, переписка занимала очень важное место: ведь связывала Вавилова со всем земным шаром, позволяла всегда быть «на уровне глобуса» – то есть самого нового, что происходит в науке. Его послания получали учёные почти ста стран! Владея двадцатью двумя языками и местными диалектами, Николай Иванович сам писал только на языке адресата...

***

А В МОСКВЕ с Юрием Николаевичем перебирали мы листочки, которые отец адресовал его маме, Елене Ивановне Берулиной. Такие, например, строки:

«14 января 1927 г. Красное море. Дорогая! Входим в тропики... Джентльмены и леди на пароходе облачились в белое. Написал вчера доклад для апрельского международного конгресса. Красное море, по счастью, спокойнее Средиземного, и можно не терять времени...»

А вот – яркая открытка с видом Монтевидео:

«14 XII- 32, Уругвай. Теперь, Юра, надо начинать учить географию. Спроси маму, где Южная Америка. Когда приеду в феврале, буду тебя экзаменовать. Папа».

Так, без излишнего сюсюканья, разговаривал отец с сыном, которому было всего четыре года...

Юрий Николаевич задумчиво смотрит на портрет отца:

– Очень похож... Таким и врезался в память – крепкий, коренастый, лицо чаще всего загорелое, лоб высокий, глаза тёмные, живые...

Всемирно известный его отец, почётный член многих зарубежных академий вызывал уважение во всём просвещённом мире. Недаром же американский генетик, лауреат Нобелевской премии Герман Меллер утверждал:
«Вавилов был поистине великим в самых разнообразных проявлениях – как учёный, как администратор, как человек... Обладая глубокими познаниями, он был при этом более жизнелюбивым и жизнеутверждающим, чем кто-либо, кого я когда-нибудь знал...»

И на пути этого великого таланта встала воинствующая серость...

***

«...Я был заключен в камеру смертников, где и нахожусь по сей день. Тяжёлые условия (отсутствие прогулки, ларька, передач, мыла, лишение чтения книг и т.д.) привели уже к заболеванию цингой...»

***

УСЛЫШАВ в 1927-м о Трофиме Лысенко, Вавилов, естественно, захотел прочесть его труды, но опубликовать тот ещё ничего не успел. Однако в газете появился очерк, в котором рассказывалось, что «босоногий профессор» решил задачу «удобрения земли без удобрительных и минеральных туков». Посланный для знакомства с «босоногим профессором» сотрудник ВИРа вскоре поведал Вавилову: экспериментатор малообразован и крайне самолюбив, считает себя новым мессией биологической науки...

Так начинался путь Лысенко в президенты и «народные академики», приведший потом, в августе 1948-го, к позорной сессии ВАСХНИЛ, к тому самому разгрому «вейсманистов-морганистов», который столь разительно напоминает пресловутый шабаш ведьм. Но Вавилов до 1948-го не дожил...

***

«...Мне 54 года. Имея большой опыт и знания, владея свободно главнейшими европейскими языками, я был бы счастлив отдать себя полностью моей Родине, умереть за полезной работой для моей страны...»

***

В АВГУСТЕ 1939-го председатель Совета народных комиссаров Молотов получил донос, заверенный подписью Лысенко, где в частности говорилось: «Хору капиталистических шавок от генетики в последнее время начали подпевать и наши отечественные морганисты. Вавилов в ряде публичных выступлений заявляет, что "мы пойдем на костёр", изображая дело так, будто бы в нашей стране возрождены времена Галилея...» Перепутав Галилея с Джордано Бруно, автор доноса, тем не менее, своего добился: Сталин признал «нежелательным» и празднование 25-летия творческой деятельности Вавилова, и проведение Международного генетического конгресса в СССР. Ну а в 1940-м, 6 августа, Николай Иванович был арестован...

После его письма на имя Берии смертную казнь «милостиво» заменили двадцатью годами лишения свободы, однако узник из этого срока прожил совсем немного: 26 января 1943 года Николай Иванович Вавилов скончался в Саратовской тюрьме № 1 и был погребён в общей могиле для заключённых на Воскресенском кладбище.

Президент академии наук СССР Сергей Иванович Вавилов, так и не дождавшись реабилитации брата, умер в 1951-м, в годовщину его кончины, день в день... Старший сын Николая Ивановича, Олег, трагически погиб. Младший, у которого я побывал в гостях, стал доктором физико-математических наук. Юрия Николаевича не стало в 2018-м. А одна из внучек Николая Ивановича – Лена – занимается генетикой микроорганизмов...

Ну а ВИР носит ныне имя своего создателя. И есть под этой крышей мемориальный кабинет, где всё сохранено, как было при нём: его стол, его кресло, его шкафы, его лампа... И приходят молодые наследники его Дела, чтобы принять участие в торжественном ритуале посвящения в учёные – именно здесь. Именно здесь...

***

P.S.

В ДЕКАБРЕ 1985-го, по инициативе ряда московских учёных, в Центральном лектории Всесоюзного общества «Знание» в Политехническом музее происходила демонстрация фильма «Звезда Вавилова». А потом – обсуждение. Так вот, после выступления всех ораторов на сцену буквально выбежал известный генетик Владимир Павлович Эфроимсон, который был одним из самых смелых борцов с лысенковщиной, за что с 1949-го по 1955-й вторично провёл в тюремных застенках. Свою речь в микрофон он буквально прокричал. Вот оттуда лишь фрагмент:

– Авторы фильма скромно сказали: «погиб в Саратовской тюрьме»… Он не погиб. Он – сдох! Сдох как собака. Сдох от пеллагры – это такая болезнь, которая вызывается абсолютным, запредельным истощением. Именно от этой болезни издыхают бездомные собаки. Так вот: великий ученый, гений мирового ранга, гордость отечественной науки, академик Николай Иванович Вавилов сдох, как собака, в Саратовской тюрьме… И надо, чтобы все, кто собрался здесь, знали и помнили это… Я – старый человек, перенёс два инфаркта, более двадцати лет провёл в лагерях, ссылке, на фронте. Может быть, завтра умру. И поэтому очень спешу вам сказать, что вряд ли среди вас, сидящих в этом зале, найдутся двое, трое, которые, оказавшись в застенках КГБ, подвергнувшись тем бесчеловечным и диким издевательствам, не сломались бы, не отказались бы от любых своих мыслей, не отреклись бы от любых своих убеждений… Палачи, которые правили нашей страной, не наказаны. И до тех пор, пока за собачью смерть Вавилова, за собачью смерть миллионов узников, за собачью смерть миллионов умерших от голода крестьян, сотен тысяч военнопленных, пока за эти смерти не упал ни один волос с головы ни одного из палачей, – никто из нас не застрахован от повторения пройденного…

Лев СИДОРОВСКИЙ