А возьму-ка я её себе, — тогда подумала я, но собака рванула к больнице и села возле окна детского отделения. Я подошла и заглянула в окно. Мне стало любопытно, и я зашла в палату, а они там одни, плачут. Увидели меня, ручонки тянут. Я не выдержала. Взяла одну, а потом другую. Они потихоньку стали успокаиваться. Уткнулись мне в шею, я что-то бормочу, они всхлипывают. И тогда я поняла, что больше никогда с ними не расстанусь.
Вот так в 39 лет я стала мамой сразу для троих. Двух детей и одной собаки. Гаврюша, так я назвала собаку, прожила с нами 8 лет и умерла от старости. А горе-мамашу тогда нашли, осудили и лишили родительских прав.

Вот такая вот история, друзья. Честно признаться, пока я её писал, то в некоторых моментах ревел как девчонка. Простая дворняга в миллионный раз убедила меня, что она человечнее многих людей. А ещё я низко кланяюсь этой по-настоящему мужественной женщине.

Я не имею права взять авторство этой истории, я лишь автор этого текста, и некоторые слова — это слова этой женщины, ведь так написать может только настоящая мама.
Хорошего вам настроения!
На этих фотографиях та самая собака и те самые дети.

Ваш Игорь Шихов.

Годы спустя их связь обернётся неожиданным поворотом. Когда Барановского не стало, его вдова Елена Владимировна осталась одна. Однажды Алексей встретил её на улице — подавленную, потерянную, словно она не знала, куда идти дальше. Он не мог пройти мимо. Женщина, которая была частью его прошлого, нуждалась в помощи, и он протянул руку. Сначала это была забота и поддержка. Но когда сплетни начали множиться, он решил положить им конец. Алексей предложил Елене Владимировне выйти за него замуж. Это был шаг, который он объяснял для себя как долг — перед наставником, перед женщиной, которая стала ему близка. Но любви в этом браке, как он сам позже признавался, не было. Они прожили вместе 15 лет, словно два друга, поддерживающих друг друга в этом сложном мире.

Настоящая любовь пришла позже и вновь перевернула его жизнь. Алексей встретил Изольду Апинь — молодую женщину, ассистентку режиссёра на "Мосфильме". Их брак стал новым началом, но и он оказался хрупким. Изольда подарила ему сына, маленького Лёшу, но их союз долго не продлился. После развода Грибов оставил всё — и квартиру, и комфортную жизнь — жене и ребёнку, а сам вернулся в коммуналку. В этих скромных условиях он продолжал жить, словно доказывая самому себе, что материальное не определяет человека.

Но судьба вновь дала ему шанс на семейное счастье. Наталья Валендина, его последняя спутница, стала для него тихой гаванью. У неё было двое дочерей от первого брака, и Алексей, несмотря на разницу в возрасте в два десятилетия, стал для них настоящим отцом. Эти 20 лет он прожил не в громких ролях, а в тихой радости семейного уюта.

А сцена тем временем продолжала требовать своего. Грибов был словно создан для театра. Его называли мастером перевоплощений, актёром, который проживал каждую роль, как свою собственную жизнь. Но у театра есть свои законы: он не терпит слабостей. В 1974 году, прямо во время спектакля "Три сестры", Алексею стало плохо. Инсульт стал для него роковым ударом. После долгого лечения он больше не вышел на сцену. Но и это не сломило его. Он передавал свой опыт студентам, находя радость в том, чтобы учить других.

Через три года после первого инсульта случился второй. И в этот раз судьба не оставила ему шанса. Алексей Грибов ушёл из жизни, оставив после себя не только десятки ролей, но и множество вопросов. Что двигало им, когда он женился на вдове наставника? Почему он так часто оставлял всё, что у него было, чтобы начать заново? И кем он был на самом деле — героем своих ролей или человеком, который пытался прожить свою жизнь честно, как умел?

Кажется, даже после его ухода Грибов продолжает играть свою последнюю роль — роль человека, которого невозможно понять до конца.

 

Она не оправдывалась. Только однажды сказала: «Я знаю цену себе. И мне не нужно никому ничего доказывать». Её мама, когда-то оставившая мечту о сцене, только обняла дочку: «Ты идёшь своим путём. И это главное».

Она не растворилась в Тодоровском. В его фильмах её эпизоды — огонь, вспышка, как в «Стилягах», где её Марго затмила главных героев. Даже злопыхатели признали: «Это не жена режиссёра. Это явление». Её героини были не просто ролями, а отражениями её внутреннего мира: сильными, ранимыми, смелыми. С каждым кадром она словно заново объясняла — быть женщиной значит быть целой вселенной.

Между континентами: чемоданное существование

Когда родилась дочь Зоя, семья обосновалась в Лос-Анджелесе. Но «осела» — не значит «устроилась». Их жизнь превратилась в бесконечную логистику: репетиции в Москве, кастинги в США, перелёты, разлуки. Женя летала как птица — с чемоданом, в котором всегда был её костюм, дневник и что-нибудь из детства. Например, носовой платочек с вышитым инициалом «Ж».

Женя мастерски собирала чемоданы за 10 минут. В одном из них всегда лежали туфли на каблуке, плюшевый мишка Зои и баночка русской горчицы.

В доме — смесь стилей: картины советской школы, американские диваны, и игрушки, разбросанные до самой террасы. На холодильнике — фотографии с красных дорожек и детские рисунки. Дом, который был больше похож на съёмочную площадку, но в нём всегда звучал смех.
С дочерью она говорила на смеси языков: «Please, не трогай кисти — это для Пушкина!» Зоя не понимала, кто это. Женя объясняла: «Поэт. Как Эминем, только в цилиндре». И добавляла: «Но он писал про любовь лучше всех».

Каждое воскресенье — русская школа. Там Женя подолгу сидела у окна, наблюдая, как Зоя рисует. Один раз девочка спросила: «Мама, почему у всех матрёшек грустные глаза?» Женя ответила: «Потому что они скучают друг по другу. Как я по тебе, когда уезжаю».

Молчание как защита

Когда пришёл диагноз, Женя молчала. Даже перед мужем. Даже перед подругами. Она сделала выбор: сыграть последнюю роль — не героини, а обычной женщины, которая живёт как будто всё в порядке. Съёмки стали её укрытием. Кино — якорем, который не позволял ей исчезнуть.

Её волосы начали выпадать — она постриглась под «Римские каникулы». Выложила фото в соцсетях:

«Время перемен!» Её хвалили за стиль. Только близкая подруга поняла — и написала: «Жень, это…?» — «Да. Но молчи. Я хочу остаться красивой».

Она просыпалась с болью, но улыбалась. «Женя, может отдохнёшь?» — спрашивал Валера. — «Я не могу. Камера ждёт». Она готовила завтрак, собирала Зою в школу, и уходила на съёмки. Там, на площадке, она была снова собой. Без страха. Без болезни. Только актриса. Только Женя.

Праздник наперекор боли

На 40-летие — Италия. Арендованная вилла, друзья, вино, смех. Валерий предлагал всё отменить, но она была непреклонна: «Я ещё здесь. Я живая. Пусть это будет праздник, не поминки». Съёмки тогда были отложены. Вечеринка прошла под музыку 60-х, Женя в чёрном платье с открытой спиной смеялась так, будто впереди у неё ещё десятки лет.

Ночью, уже без гостей, она написала дочери письмо:

«Если ты читаешь это — значит, я проиграла. Но знай, каждая минута с тобой — это была моя победа».

Февраль 2022-го.

Утром она не проснулась. В соседней комнате спала Зоя. На тумбочке — билет в Санкт-Петербург, тетрадь с записями к новой роли и детский рисунок:

«Мама, ты моя звезда». Там же лежала записка, короткая, как шёпот: «Прости, солнышко. Я устала».

Похороны прошли тихо. Тодоровский молчал. Обручальное кольцо так и не снял. Журналистам ответил: «Она уже всё сказала. Просто вы не услышали».

И после титров

Её больше нет. Но остались фильмы. Остались сцены, в которых она светится — не игрой, а самой собой. Осталась Зоя, которая до сих пор носит её старые платья. Остался дом, в котором пахнет горчицей, солью океана и словами, не сказанными вслух.

И остался ветер у океана, который будто бы всё ещё шепчет: «Женя…»