Сапер отключает мину и говорит удивленно: «О! А тут еще сейсмодатчик стоит». Мудило. На аэропорт начинают падать минометки, и Сема Пегов, как строевой конь, услыхавший сигнальный рожок, начинает ломиться на улицу. Крепко хватаю его за куртку. Мимо входа пролетают красные трассеры, бьют куда-то в туман с «позиции Пореченкова».
Горловка. Открываем дверь из подъезда и сразу закрываем — во двор падает мина. Сидим два часа, как бомжи, под первым лестничным пролетом — единственное место в «хрущобе», где можно укрыться полноценно.
Как крыса мечусь по улице, не могу найти вход в подвальный магазин, а рядом падает и падает. Ближе к вечеру бросаем сумки в машину и мчим из Горловки прочь, но по пути встречаем Моторолу с Вохой — останавливаемся и цепляемся языками, как ни в чем не бывало. Они едут в Углегорск. Углегорск будут брать.
Улица частного сектора, слева укропы и справа укропы. Танк выкатывается, стреляет и вкатывается. Сидим под забором в снегу. Бежит куда-то по улице большой белый алабай с батоном в зубах. Двух мальчишек медиков инструктируют, как объехать обстреливаемый изгиб дороги. Через час их сожгут вместе с машиной, набитой ранеными.
Берут Логвиново — затыкают горловину. Мы идем по полю к передовым позициям. Слева, в 50 метрах от нас падает минометка. Колпачок у нее не сняли специально — чтобы рвать перекрытые ямы. Поэтому мы не получаем ни ударной волны, ни осколков. Просто в желто-белом поле образуется дымящаяся черная яма.
Коц комментирует мультипликационным голосом: «ой-ой-ой». Ополченец идущий сзади толкает меня в спину и говорит: «Браток, поспеши». Пропускаю его вперед. На гребне холма — сгоревшая броня, гребень пристрелян. С окраины Дебальцево возвращаюсь сидя в багажнике машины, видел, так драпали грузины из Гори, по трое в багажник усаживались.
Лицо запорошено снегом и угольной пылью. Только что были на сдаче почти сотни укровоенов. Видел, как несли труп в плащ-палатке, труп был без головы. В вагончике медпункта, на рассыпанных порнографических игральных картах еще один труп — стреляли в упор. Кто стрелял, чей труп? Даже сейчас неинтересно. Только жутко и неприятно вспоминать.
Пробили два колеса в Дебальцево, роюсь в разграбленном автосервисе, на бензозаправке, в багажниках брошенных машин — ищу запаску. Три раза за день чуть не пристрелили свои. В одной из машин нахожу платформу с каким-то мощным обезболивающим и рачительно прибираю в карман. И почти сразу начинают болеть зубы, причем все. Карма! Платформа с обезболивающим улетает за два дня…
Из Дебальцево не выехать, дорогу обкладывают. Едем через поселок «Октябрь», прямо по насыпям железной дороги, рискуя нарваться на остаточные группы окруженцев. По пустой улице Октября нам навстречу двигается серая толпа, огромная толпа — старики и старухи, которых на время боев вывезли в Луганск.
В Москву еду с уколом кетанова в шею. Погибаю почти две недели, разваливаюсь на куски. Ночью в Фейсбук пишет вдова убитого украинского солдата, которого я снял на видео в Логвиново. Его записали в «без вести пропавшие», как могу помогаю вдове. Она мне пишет иногда, но я боюсь читать ее письма. Пишет, что молится за меня и я боюсь ее молитв…
Светлый и теплый май, в Донецк ко мне приезжает моя Юлька. На розовом «Матизе». На границе фурор, находится множество провожатых, но я ее встречаю с «донецкой стороны». Не хочет уезжать. «Хочет увидеть войну».
Провожу ее по трассе от Донецка до Красного партизана, узнает место из нашего видео, где лежала куча трупов накрытых украинским флагом. Трупов уже нет давным-давно, я снимал, как батюшка-униат грузил их в машину и никто не хотел ему помогать. А вот надпись на стене угловой хаты «Здесь был Квася» — осталась, и детские рисунки на стенах — «украинским воинам от украинских детей». Юле достаточно войны.
Вывозим из Саханки из-под обстрелов, контуженную и невменяемую 8-летнюю девочку Настю. Уже в Новоазовске мать ее признается, что у Насти порок сердца. До администрации Новоазовска Настя держит меня за руку. Самая теплая ладошка в этом году. Может быть потому что у меня в шлице бронежилета сидит мишка, который я отжал у дочки? Мишка располагает.
Вечер, едем зигзагами в Широкино, видим как стартует ПТУР — как ракета-шутиха, с таким огненным хвостом. ПТУР летит воистину чорт знает куда! Бьют по отдельным машинам, но в нашу не попадают. Попадут только через две недели. Просыпаемся от стонов. Раненый в шею говорит — «А хорошо что не в голову! Единственное хорошее в это утро».
Идем к морю, на передовую. Падает мина, лежим вдоль забора. Сема Пегов с Мелом и ополченцем метрах в двадцати от нас. Мина не срабатывает, идем дальше. Август, самый мирный месяц на Донбассе в моей жизни. Прокатились на машине времени, съездили к староверам в Ольховатку. Приняли как родных, ели в трапезной все с одной посуды.
Оказалось, осенью мы вывезли из Никишино женщину и мальчика Никитку, они были старой веры. В общине узнали, и читали нас всю зиму, весну и лето. Ночь в Горловке на шахте 6/17, тишина…
Война все? Нет. У нас началась старая война. Душный Дамаск, октябрь +35. Воздух пахнет ацетоном. Ночью звоню Юльке с крыши нашего дома и получаю по глазам лазером. В одной из высоток, в пентхаузе, ночная пятничная дискотека. С горы Карачун, прямо над высоткой пролетают снаряды и падают почти у границ Старого города, в районе Джобар. Какой знакомый расклад…
Мы над Джобаром, на 15-ом этаже. Без броников — думали лифт не работает, а спуститься за ними уже некогда. В соседней комнате зенитка К61 образца 1937 года бьет одиночными. Каждый выстрел — как удар в темя молотом и одновременно — ладошами по ухам. Но камера в руках не дрожит, на съемке все ровно.
Горы Латакии, Сальма. Вершина горного хребта. Какой-то генерал с чуть подрагивающими губами, говорит что все воины только что с**бались с позиций — кто-то кому-то сказал, что сейчас по нашему хребту влупят «Градами». И все дали по тапкам. Какой-то городок под Идлибом, выставил камеру в окно машины — вышло чистых 12 минут разрушенных домов и ни одного человека.
Авиабаза «Хмеймим», на драном вертолете летим разбрасывать листовки над игиловцами. Мучаюсь трусливой дилеммой — каску оставить на голове или сесть на нее попой? Каску оставляю где была. Мужык, кремень! Наши самолеты садятся и взлетают каждый пять минут, «Воздушный цирк Монти Пайтона».
Забываю в гостинице кепку и получаю на башке страшный солнечный ожог. Опять позиции под Сальмой — едем без тормозов, не касаясь педали, которая зажжет предательские красные лампочки. Дорога тыловая, но на участке в 1,5 километров простреливается метров с 500. Хараста — фантастическое зрелище — ДШК лупит в темень трассерами. Спим на слое бетонной пыли, грязные до омерзения. Туалет в комнатах ниже этажом — выбирай любую. Воруем белые гранаты из-за забора брошенного дома.
Вкус года. Набиваю чемодан подарками. Три кило молотого кофе — 700 рублей. Детская военная форма для Женьки — 500 руб. Четыре блока «Житана» — 100 мм, три тысячи рублей. Оставляем в Дамске каски и бронежилеты, как якоря на грунте. Для Новороссии у нас есть еще по комплекту. В крайний день в Сирии в Фейсбук пишет ополченец. В мае 2014 года я подарил ему очки «Полароид», которые купил в 2013 в дьюти-фри «Домодедово», улетая в Сирию. Ополченец жив, здоров, только ранен. Круг замкнулся.
Вот и снотворное подействовало. Спокойной ночи, счастливого Нового года!"
