Как отмечается, данная мера стала ответом КНДР на усилившуюся пропаганду со стороны Южной Кореи. После того как Пхеньян заявил об успешном испытании термоядерной бомбы, Южная Корея возобновила пропагандистское вещание на КНДР через установленные на границе между двумя странами 11 громкоговорителей. В свою очередь Пхеньян с момента испытания водородной бомбы, вызвавшего обострение в отношениях с Южной Кореей, разбросал на ее территории более миллиона листовок.

Летом 2015 года Южная Корея впервые за 11 лет возобновила в районе демилитаризованной зоны работу громкоговорителей для пропагандистского вещания. Этому решению предшествовал инцидент с участием двух южнокорейских военных, которые получили ранения, подорвавшись на мине в демилитаризованной зоне. В Сеуле обвинили Пхеньян в ее минировании, в КНДР эти обвинения отвергли.

Выполнять поставленную передо мною задачу «главного по беспокойствам» не всегда легко. Иногда просто мало что меня может по-настоящему обеспокоить, по крайней мере, ничего нового. Но на днях мне на глаза попалось как раз то, что нужно, и чем больше я об этом думаю, тем больше меня это тревожит. Я беспокоюсь о возможности того, что режим в России при Владимире Путине станет, или, возможно, уже является, «сумасшедшим государством» (crazy state), как его описывал в январе 1980 года в своей монографии израильский ученый Ехецкель Дрор (Yehezkel Dror).

Сумасшедшие государства опасны. Нормальные политики не способны найти общий язык с лидерами, глубоко погруженными в собственные параноидальные теории заговора. Последние, как правило, разжигают войны. Сумасшедшие государства, обладающие ядерным оружием, очевидно, еще более опасны, правда (оставим в стороне Северную Корею!) это все сплошные умозрительные размышления, поскольку сумасшедшей ядерной сверхдержавы не существовало… пока.

Почему я поставил в конце предыдущего параграфа «пока»? Ранее в этом месяце, а если быть точным, 12 января, мой друг Иван Крастев опубликовал в New York Times небольшое эссе под названием «Why Putin Loves Trump» («Почему Путин любит Трампа»). В этой статье Крастев описывает показанный в прошлом месяце на российском государственном телевидении документальный фильм «Миропорядок», который сам называет длящимся более двух часов манифестом. В первом же кадре фильма звучит вопрос: «Владимир Владимирович, война будет?» И оставшаяся часть документального фильма, щедро начиненного, как пишет Крастев, «дипломатами, политическими аналитиками, теоретиками заговора и иностранными государственными деятелями в отставке», пытается дать ответ, который выливается в неявное «да». НАТО и США — «фундаментальные угрозы для будущего России, и, если в ближайшие месяцы ничего не изменится, Большой Войны не миновать».

Как сообщает Крастев, всего несколько дней спустя после выхода фильма Кремль обнародовал новую стратегию национальной безопасности, которая отчетливо и сильно опирается на ядерное оружие. Можно интерпретировать документальный фильм как своего рода ненавязчивую подготовку общественности к принятию этой новой стратегии. Другими словами, можно увидеть здесь чисто манипулятивную пропаганду, а не, как предполагает Крастев, «мощное выражение нынешних умонастроений Кремля», который видит мир «на грани коллапса, хаотичным и опасным, где международные институты, заложники амбиций и заблуждений Запада, не справляются со своими обязанностями». Опять же вполне возможно, что Кремль действительно верит в собственную пропаганду, как утверждает Крастев. Если это так, то нам уже известны случаи, когда перенасыщенный чиновниками высшего уровня реакционный авторитарный режим начинает верить в собственную пустую болтовню — что всего вероятнее. Может быть, Путин на самом деле видит себя праведным популистом глобальных масштабов, противостоящим лицемерию и вычурной постмодернистской морали высокомерного Запада. «Запад может рассуждать о ценностях и принципах, — передает Крастев ход путинских мыслей, — но за всем этим скрывается реальная политика, нацеленная на мировое господство».За последние годы мы уже привыкли к новой постсоветской версии российской «большой лжи», и мы знаем, что такого рода вещи необходимы, чтобы отвести глаза от внутренних неудач и растущей паники в связи с их совокупным воздействием. Мы, как правило, стараемся не принимать это всерьез, а тем более отвечать в том же духе. Но здесь появляется что-то новое, и именно это уловило мое беспокойное чутье: Крастев указывает на то, что «Миропорядок» изобличает центральное противоречие. Кремль не может «примирить свои настойчивые уверения в том, что Америка пребывает в упадке, с тенденцией объяснять все происходящее в мире как результат действий американской внешней политики. Вашингтону не удается обеспечить стабильность на Ближнем Востоке? Или поддерживать в регионе нестабильность и есть его истинная цель? Немыслимо, но Москва верит и в то, и в другое».

«Верит и в то, и в другое, верит и в то, и в другое», — пробормотал я по крайней мере семь или восемь раз, пытаясь выудить из памяти случай такого же сумасшествия на высшем уровне, с которым мне уже приходилось сталкиваться. И вдруг меня осенило: эта склонность к противоречию в рамках теории заговора повторяет с большой степенью точности резкие выпады Йозефа Геббельса, Генриха Гиммлера и Адольфа Гитлера в адрес евреев. Является ли Америка таким же козлом отпущения для Путина, каким евреи были для Гитлера?

Если это так, у нас есть все причины для беспокойства, и вот почему. Когда в высших кругах государственной власти обнаруживается психическое расстройство, связанное с поисками козлов отпущения, можно быть уверенным, что назревает что-то решительно скверное. Джонатан Сакс (Jonathan Sacks) среди прочего так описывает это явление в жирардистском ключе:

«… Особое сочетание теории заговора и замещающей жертвы, участвующих в создании козла отпущения, требует ловкого ментального трюка. Вы должны верить в то, что козел отпущения всемогущ и беспомощен одновременно. Если бы козел отпущения на самом деле обладал силой, он бы не мог больше выполнять свою основную функцию жертвы-насилия-без-риска-возмездия… Но если козла отпущения считать бессильным, тогда его невозможно убедительно представить как причину наших нынешних бед… Одновременное наличие противоречивых верований является верным признаком активного присутствия в культуре механизма козла отпущения» (Jonathan Sacks, Not in God´s Name (Schoken, 2015), p. 76).

Америка при Бараке Обаме идеально этот механизм оттеняет. Да, Соединенные Штаты — это очень мощное государство, достаточно мощное, чтобы унизить русский народ. Но оно также слабо и пассивно, не в состоянии противостоять утверждению российских ценностей. Это запускает механизм, необходимый для того, чтобы синдром козла отпущения сработал: если вам нужно устрашить врага — пожалуйста; если вам нужно представить его слабаком — тоже пожалуйста.

Сакс описывает полный расцвет этого механизма, фактическая цель которого всегда заключается в том, чтобы заблокировать взаимные обвинения и насилие внутри группы в том случае, когда что-то явно идет не так, — как кульминацию процесса, который начинается с дегуманизации потенциального козла отпущения, а затем переходит к виктимизации дискурса о себе самом. Что касается последнего, то послушайте, как Крастев описывает Путина, увиденного им в «Миропорядке»:

«… Фильм ставит под сомнение широко распространенной взгляд на г-на Путина как на хладнокровного реалиста, циника, который не верит ни во что, кроме власти, и проводит свои дни, углубившись в карты и свои банковские выписки. В «Миропорядке» мы наблюдаем Путина — негодующего моралиста, который, подобно европейским популистам и радикалам третьего мира, смотрит на мир через призму унижения и исключения. Близкий советник Путина Владислав Сурков как-то отметил: «Мы похожи на все тех же парней с рабочих окраин, внезапно оказавшихся в деловом квартале города… Обороняемся — только бы не надули. Надуют обязательно, если и дальше будем пятиться и разевать рот».

Наконец, в анализе Сакса для механизма козла отпущения характерен дуализм, коренное разделение мира на добро и зло. Дуализм, ересь этического монотеизма, является условием того, что он называет альтруистическим насилием, которое в свою очередь основано на вере в то, что убивать других людей есть акт самообороны, и что лишенный всего человеческого другой настолько мерзок, что его убийство равносильно служению божеству. В Mein Kampf Гитлер писал, что, истребляя евреев, «я делаю работу Господа». И он на самом деле в это верил. Такую же веру испытывают дуалистические фанатики «Исламского Государства», когда обезглавливают, сжигают или подвергают массовым убийствам своих врагов. Вопрос в том, способен ли Владимир Путин, держащий палец на кнопке спускового устройства, готового запустить по крайней мере 1,9 тысяч ядерных боеголовок в нашем общем направлении, тоже поверить в нечто подобное? Вероятно, более точно вопрос прозвучит так: может ли человек с почти абсолютной властью, но без каких-либо решений в свете резкого упадка своей страны стать узником своей собственной пропаганды?

Я не знаю и не имею представления, как мог бы это узнать. Но подумайте: американцы и русские (и другие, конечно) пережили гонку ядерных вооружений в разгар холодной войны, и, несмотря на ряд опасных ситуаций, большого взрыва не произошло. Не будет ли это иронией судьбы, если сейчас, когда идеологические внутренности прежних дней иссохли и сморщились, а арсенал с обеих сторон значительно сократился в объеме, опасность обмена ядерными ударами окажется намного выше, чем большинство из нас полагает?

В общем, как писал Э. М. Чоран в «Трактате о разложении основ» (1949): «История — это ирония судьбы в движении». Любой студент-историк знает, что это так. И потому, вероятно, наихудшая из мыслимых ироний фактически становится довольно хорошим поводом для пари. Я, именно я этим обеспокоен. Это моя работа. Моя жена? Ха! — ничуть.