Туровникова: Я бы хотела избавиться от страха. Какого-то глупого страха, который у нас присутствует у всех и крадет полжизни. Если я могу, пытаюсь его укрощать. Но вот если бы его можно было искоренить вообще… Пусть останется легкий элементик страха, какие-то мурашки. Но этот глобальный страх все-таки крадет у людей и себя, и желание быть другим, и чего-то добиваться и останавливает людей.
Молочников: Для меня, кстати, это главная движущая сила всегда. Страх облажаться тебя ведет дальше.
Билан: А я скажу, что страх, наверное, — это все равно производное соцсетей.
Молочников: До нашей эры еще начались эти соцсети.
Билан: Ну, мы ничего не изменим сейчас за этим круглым столом.
Молочников: Однозначно.
Билан: Но что-то внутри — может быть.
Долецкая: Никит? Чего бы хотелось, чтобы не было?
Кудрявцев: Если к моей основной деятельности обращаться, то некачественного кофе. Плохого кофе. А так я очень солидарен с Натальей. Страха.
Долецкая: Андрей?
Савельев: Очень глобально прозвучит, но чтобы ненависти не было. Сейчас ее столько! Она так пропагандируется, насаждается людям с таким остервенением, что они ею начинают питаться и сами становятся с какими-то перекореженными лицами. Перестают быть красивыми. Страх тоже связан, конечно, с ненавистью. Она очень меняет людей в плохую сторону. А людям надо просто выйти, посмотреть на солнышко, подумать: «Что полезного я могу сделать?»
Молочников: Не поспоришь.
Туровникова: А вы, Алён?
Долецкая: Я, как девушка, так сказать, алчная, собрала бы вот все… Мне тоже очень не нравится плохой кофе, не могу не согласиться никак с Никитой. Выключение, тотальное выключение — подчеркну — соцсетей меня бы порадовало невероятно! Я мечтаю вернуться к рукописным письмам! Я до сих пор безумно люблю, когда мне приходят цветы, а в них лежит не напечатанный за какое-то количество рублей в лаборатории по печати какой-то месседж, а когда там живой рукой, не всегда идеальным почерком написано то, что написано конкретно этим человеком и конкретно мне. Я не хочу брюзжать, потому что нам всем, как Андрюша сказал, нужны соцсети по работе. Но может быть, мы себе это придумали, что они нам так нужны по работе? А раньше что, так плохо работали? А что, когда не было Instagtram, WhatsApp, Telegram, Facebook, СМС и так далее, и так далее, кто-то хуже работал, что-то хуже придумывалось? Вот я просто озадачена этим на самом деле. Ну ладно, второй вопрос. Итак, чего очень хочется, чтобы пришло?
Билан: 100% знаю.
Долецкая: Любое — материальное, нематериальное. Какое угодно.
Молочников: У меня очень недальновидные мысли — я уже долго пишу киносценарий, и мне хочется, чтобы он, блин, наконец написался. И снять собственный фильм в августе.
Билан: Чтобы в нашу страну пришел тот самый климат, который насаждает настроение, прежде всего. И чтобы он был вот 350 дней в году, солнце! Пусть будет пасмурно, тучки, но давайте вот без грязи, без этого ужаса, из которого мы все время хотим вырваться, потому что это первично, как мне кажется, то, что мы видим глазами, то что мы чувствуем телом, температуру, да, это все влияет на наше настроение. Мне бы хотелось, чтобы вот это.
Долецкая: Чтобы было все время dolce.
Туровникова: И мы бы выращивали кофе.
Долецкая: Ну а что тебе хочется?
Туровникова: Благородства. Благородства в настоящем понимании. Благородство в отношениях, в семье, в любви, в работе. Благородство. Такое понятное, с одной стороны.
Долецкая: Никита, чего хочется, чтоб прибыло?
Кудрявцев: Ну, вот, наверное, продолжая мысли Дмитрия о климате, я бы сказал: умение понимать друг друга. Желание и умение понимать собеседника, вообще всех вокруг. Желание понимать и понять.
Долецкая: Меняется климат, тут все время солнце, и все эти кофейные рощи на Малой Дмитровке растут, Никита, значит, их поджимает, поджаривает — и всё это тут на месте.
Билан: Добавить можно? Чтобы уважали в нашей стране профессии по максимуму все.
Туровникова: Вот, так это и есть благородство. Мы сейчас благородство просто разбираем на какие-то части. То есть это отношение человека в очереди, отношение с человеком за столом переговоров, отношение с человеком, который тебя ненавидит, возможно. Вот этот вот элемент благородства, если каждый сможет чуть-чуть об этом подумать, мне кажется, он сможет изменить даже температуру воздуха.
Долецкая: Андрюша?
Савельев: Вот я послушал вас, вы все очень правильные говорите слова — и про благородство, и про климат, и про новые бленды. И мне захотелось объединить это все в моем желании. Я бы хотел, чтобы в нашу жизнь, а может быть, даже в помещение, где мы сейчас сидим, зашла Ида Рубинштейн.
Долецкая: И-и-и?
Савельев: Мне кажется, она бы спасла эту планету, если она появилась бы сейчас. Появилось бы изящество, какое-то впечатление полной оторванности от быта, которое присутствовало в ней. Ну, она та еще была, конечно, стерва. Но это было все равно очень красиво. Мне не хватает вот именно такой, какой-то внебытовой красоты, а для меня это — Ида Рубинштейн. И Алёна, и Дима, вы со мной, конечно же, согласитесь.
Долецкая: Конечно.
Савельев: Кто, как не Ида Рубинштейн сейчас могла бы помочь вообще всем.
Долецкая: Я бы тогда хотела, чтобы Ида Рубинштейн — забываем про возрастные, так сказать, проблемы — вошла бы под ручку с Екатериной Великой. Вот мне ее не хватает. Мне не хватает настоящего женского калибра. Не хватает вот такого просвещенного настоящего монарха с большой буквы с феноменальным чувством достоинства и благородства. Для тех, кто хотел бы знать побольше, Екатерина Великая построила за время своей карьеры в России больше 80 городов. Так просто — построила. Ей нравилось создавать, не рушить, а создавать. Эрмитаж, все это — мы опускаем. Вот просто город. Где живут люди, где они едят, где они влюбляются, где они засыпают, где они умирают.
