На вид ему было около двенадцати лет. Поблескивая в темноте перепуганными глазами, он держал в дрожащих руках винтовку, черное дуло которого было направлено прямо в грудь Василия.
— Слышишь, парень? Понимаешь по-русски? Я говорю — положь ружье свое! Как там по вашему? Хенде хох, говорю!
Мальчик не двигался.
— Вот гаденыш, а! Я ж тебя пристрелю сейчас, парень! Не дури! — Василий поудобнее перехватил свою винтовку, — ты понимаешь, что война уже всё?.. Как там? Война — капут, понимаешь? Гитлер тоже капут. Кончай уже дурить.
Никакой реакции. Только винтовка в руках пацана затряслась еще больше.
— Чтоб тебя… Совсем дурной что ли… — пробормотал себе под нос Василий, — мамка где твоя, парень? Мама, понимаешь? Как же это по-немецки? Да, наверное, так и будет — мама. Где мама твоя?
Парень всхлипнул, но винтовку не опустил.
— Будет она тебя искать везде. А тебя нет нигде. Мама твоя, понимаешь? Ферштейн? Положь ружье и иди домой. Война закончится, пойдешь в школу опять. Учиться будешь, маму радовать хорошими оценками. Положи, малый, не глупи.
Немного привыкнув к темноте, Василий уже мог различить черты лица парня. Огромные испуганные глаза смотрели на него, практически не моргая. Вжавшись в угол, он неумело держал перед собой оружие, но палец, тем не менее, лежал на спусковом крючке.
— Что ж ты делаешь, окаянный? — со лба Василия капнула капелька пота, — пристрелю же! Ей-богу, пристрелю! И не найдет тебя тут никто. Тебе это зачем? Что ты, жить что ли не хочешь, а? Хочешь ведь. По глазам вижу, что хочешь. Так ты и живи. Положи ружье и живи. Я в тебя стрелять не буду. Я ж не изверг. Понимаешь меня? Я же не фашист.
Парень, видимо расслышав в голосе солдата какие-то миролюбивые нотки, немного опустил ствол и снова всхлипнул.
— Вот так. Молодец, хлопец. Ты не бойся. Я тебя обманывать не собираюсь. Слово красноармейца! Это значит, что как сказал, так и сделаю. Не бойся. Не трону я тебя.
Ствол опустился еще на несколько сантиметров.
— Пойдешь сейчас домой, скажешь мамке своей, что война скоро закончится. Скажи ей, что нас пусть не боится. Мы люди мирные. Мы сюда не зверствовать пришли. Добьем фашистов и всё. Домой, — Василий внимательно наблюдал за мальчиком, — я же тоже домой хочу, понимаешь? У меня там тоже мама есть.
Винтовка в руках парня уже смотрела куда-то в пол перед ногами Василия. Он облегченно вздохнул и сделал маленький шаг навстречу.

Говорят, что в критических ситуациях, время как-будто останавливается. Но все, что произошло в следующую секунду, молниеносно пронеслось перед глазами Василия. Сзади раздался грохот и дверь, державшаяся на одном честном слове, рухнула на бетонный пол. Раздался выстрел. Пуля противно прожужжала мимо его уха и уткнулась куда-то за его спиной. Василий, одним прыжком преодолев расстояние, разделяющее его с парнем, схватился за винтовку и, резким движением вырвав ее из рук пацана, обернулся к двери. В проеме стоял солдат с автоматом, направленным в его сторону.
— Сашка, свои!
— Вась, ты что ли? — боец прищурился, привыкая к темноте.
— Нет, мать твою, архангел Михаил! — ругнулся Василий.
— Ты чего в меня стреляешь-то, дурака кусок? А если б попал?
— Не я это. Да и не в тебя. Это вот… — Василий отошел на шаг в сторону и показал рукой на обезоруженного парня.
— Ах ты ж тварь такая! — Сашка приблизился и посмотрел на пацана, — это ж этот, наверное… Как его? Гитлерюгенд. А ну отойди, Вась. Сейчас я его шлепну.
— Не трожь пацана!
— Да ты чего, Вася? — солдат посмотрел на него широко открытыми глазами, — эти выродки вчера двоих наших уложили. Ты их что, жалеть будешь, что ли?
— Я сказал, пацана не трожь. Посмотри на него, Саш. Он же совсем еще малой.
— Да какая разница? — повысил голос солдат, — как нам в спину стрелять, так они не малые все, а как прижмет, так все сразу мамку зовут и в штаны дудонят! Мы сюда не на прогулку пришли, а фашистов бить. До конца! Он в тебя только что выстрелил, что ты его жалеешь? Взял в руки винтовку, значит всё… Не хотел бы стрелять, сидел бы дома. А ну отойди!
Василий положил руку на автомат солдата и посмотрел ему в глаза.
— Сашка, родной. Мы ж с тобой от самой Москвы сюда шли. А зачем? Чтобы не было в мире больше людей, которые могли руку на ребенка поднять. Чтобы не было тех, кто людей заживо сжигает. Чтобы детишки во всем мире мамам своим цветы приносили, а не похоронки. Чтобы жизнь была, понимаешь? Не смерть, а жизнь! — Василий зажмурился и протер глаза, — неужели мы с тобой, братец, так оскотинились, что готовы ребенка застрелить? Неужели эта война проклятая из нас из самих зверей сделала? Скажи мне, Саш, это ведь не так? Не так, Сашка? Ответь мне!
Василий не замечал, как тряс своего друга, схватившись рукой за его шинель. Сашка встряхнул головой, как-будто стряхивая с нее морок, окутавший ее со всех сторон.
— Не так, Вась… Не так.
— Мы же не фашисты, Сашка! Не звери! — Василий еще крепче схватил своего друга за шинель, — мы же за правду… Сколько наших по полям, да лесочкам лежат? Сколько мы с тобой похоронили? Сашка… Чтобы мир… Чтобы никогда…
Комок подкатил к его горлу и он замолчал.
— Я понял. Понял я тебя, Вася. Всё, отпусти! Да отпусти, говорю!
Сашка освободился от пальцев друга и присел перед парнем, пристально уставившись в его глаза.
— Живи, малой. Живи. Я тебя об одном прошу. Мы уйдем, а ты останешься. Ты вырастешь, у тебя появятся свои дети, внуки. Расскажи им об этой войне. Расскажи всю правду. Скажи им, чтобы они никогда ее не забывали. А мы свои расскажем. Ферштейн?
Парень испуганно затряс головой.
— Пойдем, Вася. Мы еще не всё сделали.
Два солдата подобрали винтовку и исчезли в проеме двери.

***
…Старик закончил рассказ и посмотрел на своего внука. Тот стоял молча и, каким-то повзрослевшим взглядом рассматривал памятник, возвышавшийся посередине парка.
— Больше я их никогда не видел. Я не знаю, вернулись ли они домой или остались здесь навсегда. Я не знаю, что мне тогда говорили эти двое русских. Я не знал их языка, — старик вздохнул, — посмотри на этот памятник. Ты видишь? Это русский солдат. Он держит в одной руке ребенка. Я часто прихожу сюда, и мне кажется, что это тот самый солдат держит в руках меня… Мы пришли сюда для того, чтобы ты знал, кому обязан своей жизнью. Ведь именно они подарили ее тебе, сохранив мою.
Старик протянул внуку две красные гвоздики, которые он держал в руке.
— Ты вырастешь, у тебя появятся свои дети, внуки. Расскажи им об этой войне. Расскажи всю правду. Скажи им, чтобы они никогда ее не забывали… И ты помни.
Мальчик взял цветы и молча положил их к ногам каменного солдата. Он не видел, как за его спиной у старика беззвучно затряслись плечи.