Майк произвёл некоторые мелкие изменения в документе о военной стратегии и согласился придержать его до выборов.

14 октября президент Буш в последний раз посетил Пентагон для встречи с командующими и со мной на Совете. Это была сессия размышлений, каждый из командующих говорил о том, как изменилась его служба за время президентства Буша. Начал Муллен, сказав, что этот период представляет собой крупнейшие перемены в войсках США со времён Второй Мировой. У нас теперь наиболее проверенные боями, опытные экспедиционные силы в истории, и если мы сохраним молодых руководителей, то будем готовы к будущему. Он сказал, что наши силы более сбалансированы, более новаторские, более подвижные и лучше интегрированы и организованы, чем когда-либо ранее. Я вступил в разговор, сказав, что наибольшая опасность для военных в том, что на следующую администрацию будет давить Конгресс, стремясь сократить количество военнослужащих и закупки военно-технического имущества. Джордж Кейси говорил о переходе армии от соединений, подготовленных вести эпизодические войны в стиле холодной войны, к меньшим по составу «модульным бригадам», способным действовать более гибко, и ещё он сказал об изменениях в вооружениях и технике. Когда Кейси сказал, что армия от восьми беспилотных летательных аппаратов в 2003-м дошла в 2008 году в Ираке до 1700, президент воскликнул: «В самом деле? Вы меня разыгрываете».

Адмирал Гари Рухед сказал Бушу, что в 2001 году флот мог вывести в море одновременно лишь четверть наших авианосцев, а теперь — половину. Он подвёл итог вклада Флота в Ираке и Афганистане, равно как и отметил успех в развитии противоракетной обороны морского базирования. Чейни спросил о китайской ракетной угрозе нашим авианосцам, и Рухед ответил ему: «У нас есть прогресс». Генерал Конвей сказал, что морская пехота приветствует  увеличение численности корпуса, рекомендованного мной и одобренного президентом, и ещё он сказал, что корпус достигнет планируемой численности через три года, а не через пять, как предполагалось ранее. Он сказал, что у морпехов нет проблем со снаряжением.  Он доложил об успеха с летательным аппаратом «Оспри» (эту программу Чейни пытался зарубить из-за перерасхода средств и проблем с развитием в начале 1990-х, когда он был министром), и вице-президент со смешком пожелал морпехам всего наилучшего. И, наконец, генерал Шварц доложил, что в ВВС численность операторов беспилотников возрастёт с 300 до 1100, подчеркнув, что его служба в итоге воспользуется возможностями аппаратов в будущем. Он завершил выступление, попросив президента и вице-президента до ухода с поста посетить базу бомбардировочной авиации или ракетную базу, чтобы произнести речь о значении ядерного сдерживания. В финале адмирал Эрик Олсон говорил о командовании специальных операций (которое несёт ответственность за подготовку и оснащение войск специального назначения, вроде «морских котиков» и «Дельты» для всех военных служб), которые с численностью в 55 000 стали на 30% больше, чем в 2001 году. Он сказал, что в то утро сотрудники его службы проснулись, чтобы приступить к работе в 61-й стране. Президент и Олсон оба отметили, что эти элитные подразделения понесли большие потери. (Предшественник Олсона восемнадцатью месяцами ранее говорил мне, что отряд «Дельта» потерял 50% состава ранеными и убитыми).

Прежде чем Буш завершил встречу, он сказал, что не думает, что нынешняя стратегия способности сражаться в двух крупных региональных конфликтах одновременно была полезна, ведь мы «вероятно, не должны этого делать». Он продолжил: «Если таков стандарт готовности, мы никогда не будем готовы». Он также сказал, что нам необходимо сфокусироваться на «формировании государственности» там, где «мы разорвали нацию на части и несём ответственность, но меня очень тревожат и другие места. Сопротивление следующей группе, которая хочет это сделать — это сфера ответственности Госдепартамента, хотя вы (военные) можете лучше с этим справиться».

Никто в Совете в тот день не знал, что шансы на моё продолжение работы с тем же высшим командным составом при новом президенте выросли. Из лагеря Обамы со мной связались в частном порядке. 24 июля сенатор-демократ от Род-Айленда Джек Рид сказал мне, что он ненадолго едет с Обамой в Ирак, проведёт с ним много времени и хотел бы знать, если Обама заинтересован в том, чтобы я остался в министерстве обороны, мне бы стоило над этим подумать. Я сказал Джеку, одному из горстки членов Конгресса, которых я искренне уважал, что «если он полагает, что стране необходимо, чтобы я остался, я бы хотел это обсудить». Второй раз это случилось 3 октября, когда Рид спросил, не хотел бы я встретиться с Обамой. Я сказал, что не думаю, что мне стоит это делать до выборов, но хотел бы встретиться с ним позже. Я сказал Риду, что подготовлю несколько вопросов, чтобы сконцентрироваться на потенциальном обсуждении после выборов.

После звонка Рида я попросил Стива Хэдли сказать президенту Бушу, что мне закидывали удочку на предмет согласия остаться. Стив перезвонил и сказал, что президент этим доволен и надеется, что если меня попросят, я останусь, поскольку это пойдёт стране на пользу. Я позвонил Риду 15 октября, чтобы договориться передать мои вопросы и через несколько дней Роберт Рэнджер передал ему их в запечатанном конверте.

29 октября Рид сказал мне, что вопросы вызвали крайне положительную реакцию и даже ещё больший интерес Обамы к разговору со мной. Он сказал, что Обама спросил, хочу ли я получить ответы в письменной форме, или он передаст их Риду, который затем передаст мне, или вопросы должны послужить основой обсуждения. Я сказал, что последнее. Рид ответил, что Обама «захочет поговорить сразу после выборов». Чем больше я думал об этих контактах, тем больше понимал, насколько они чрезвычайны, поистине беспрецедентны. Возможно, наиболее необычным аспектом было то, что возможный претендент отправлял возможному будущему претенденту список вопросов, которые требуют ответа. Потенциальные кандидатуры на пост вице-президента, вероятные члены кабинета министров и другие возможные назначенцы — всегда именно они должны отвечать на вопросы избираемого президента или на подготовленные его помощниками вопросы.

Мои вопросы могли показаться несколько бесцеремонными, если не нахальными. Но Обама и я, мы оба отправлялись в неизведанное посреди двух войн. Таких прецедентов не было с момента создания Национального военного ведомства в 1947 году, случаев, когда прежний министр оставался бы при новой избранной администрации, пусть даже в Белом Доме оставалась прежняя партия. Пока мы обдумывали такой исторический шаг, я написал Обаме: «Я думаю, это будет сложнее, чем может показаться. Вопросы … имеют целью помочь нам обоим продумать ответы на них». Если такие отношения сложатся и пойдут на пользу стране, нам с самого начала надо друг друга хорошо понимать. Мне необходимо знать, что я могу ставить жёсткие вопросы и получать прямые ответы, и что он будет приветствовать открытый разговор и искренность. И честно говоря, поскольку я не хотел оставаться на посту, я ощущал, что волен давить на него и относительно моей роли и по сложным проблемам, с которыми мы столкнулись. Что мне было терять?

Через несколько дней после выборов мне дали телефонный номер Марка Липперта, одного из ближайших помощников Обамы, чтобы договориться о встрече с избранным президентом. Я связался с Липертом и попросил его проработать время и место встрепи с Рэнджелом. Как и моё собеседование с Бушем, встреча оказалась тайной. Мы договорились встретиться в пожарной части вблизи терминала  авиации общего назначения в Национальном Аэропорту имени Рейгана 10 ноября.

В тот день Обама отправлялся обратно в Чикаго. Его самолет стоял на бетонированной площадке перед ангаром в аэропорту. Моим сотрудникам было сказано, что я буду присутствовать на частной встрече «за закрытыми дверями», и я шагнул в отдельный лифт и спустился из своего кабинета на парковку у метро, забрался на заднее сиденье бронированного  «Субару» и отправился в аэропорт. Встреча была назначена на 3-30, я прибыл чуть раньше. Все пожарные машины были удалены со станции, чтобы туда могли въехать два наших кортежа. Как только мы прибыли, двери были закрыты. Пустая, чистая, без единого пятнышка пожарная станция казалась пустой и гулкой. Меня проводили в небольшой конференц-зал, педантично подготовленный одним из помощников Обамы к встрече. В углу стоял американский флаг. На столе — бутылки с водой, миндальные орешки, пара бананов, два яблока и бутылка зелёного чая. Я присел за стол, думая о пути к этой встрече. У меня было ясное представление, как всё это закончится, частично потому, что я знал, что если он попросит меня остаться, я соглашусь. Я написал своей семье на следующий день после выборов и предсказал, что случится: «Вне зависимости от личных политических предпочтений вчера был великий день для Америки — и в стране, и в мире. Земля, где мечты становятся явью. Где афроамериканец может стать президентом и где ребенок из Канзаса, чей дед ребенком отправился на Запад в крытом фургоне... стал министром обороны самый влиятельной нации в мире. В какой-то момент в следующие несколько дней будет принято важное решение. Помолимся, чтобы оно были верным. Но есть ещё и долг перед Отцами-основателями, который необходимо заплатить».

Обама прибыл с опозданием почти на двадцать пять минут. Я услышал снаружи суматоху, затем он вошел в комнату. Это была наша первая встреча. Мы пожали друг другу руки, он снял пиджак, я тоже. К делу он перешёл сразу, достав из кармана пиджака свою копию с вопросами, направленными мною. Первый вопрос был совсем простым: «Почему вы хотите, чтобы я остался?» Он сказал, что, во-первых, из-за моей прекрасной работы на министерском посту и, во-вторых, поскольку ему нужно в первые шесть месяцев или около того  сконцентрироваться на экономике, необходима непрерывность и стабильность в вопросах обороны. Мой второй вопрос был: «Насколько долго вы хотите меня оставить на посту?». Я добавил мимоходом, что думал оптимальным был бы год, чтобы в области обороны оказалась полностью команда Обамы — да и в любой области национальной безопасности — подтвердив и полностью будучи в курсе своей работы. Слова «около года» не превращали меня в хромую утку, но и не ограничивали ни одного из нас. Обама ответил — давайте отставим этот вопрос совершенно открытым, в частном порядке признав срок около года. Мой третий вопрос: «Мы друг друга не знаем. Вы готовы доверять мне с первого же дня и включить в ваш самый узкий круг советников по вопросам национальной безопасности?» Он ответил: «Я бы не стал просить вас остаться, если бы не доверял вам. Вы будете там при обсуждении всех основных вопросов и решений — и не столь крупных, если захотите».

Мой четвёртый вопрос касался того, каков будет состав команды по национальной безопасности. (Я долго полагал, что на фронтах национальной безопасности президент должен рассматривать ключевые посты в совокупности — состоится ли хорошая команда? Я видел слишком много администраций, где высшие должностные лица — госсекретари и министры обороны — недолюбливали друг друга или не могли вместе работать). Я думаю, он был со мной очень открыт. Он сказал, что не сможет назначить Чака Хейгела (бывшего республиканского сенатора от Небраски) на высокий пост, если я останусь, так что он подумал о Джиме Джонсе (генерале морской пехоты в отставке и бывшем верховном главнокомандующем союзными силами в Европе) на посту советника по национальной безопасности или госсекретаря. Он упомянул о Хиллари Клинтон на посту Госсекретаря, отметив, что она меня уважает, но политика её мужа была потенциально запутанной. Я сказал, что Джонс был бы лучше в Совете по национальной безопасности, а не на посту госсекретаря, поскольку назначение отставного генерала создало бы впечатление милитаризации внешней политики. (Тут я был неправ. Два генерала, которые побывали госсекретарями — Джордж Маршалл и Колин Пауэлл, первый — мой герой, второй — мой добрый друг многие годы — никогда не выглядели «милитаризующими» внешнюю политику, совсем наоборот). Я сказал, что директором национальной разведки должен стать кто-то, кому он безоглядно доверяет, кто-то без политической программы.

Пятый вопрос касался того, как избежать моей изоляции (как переназначенного на второй срок) в администрации и в министерстве обороны. Помимо прочего, какова будет моя роль в отборе тех, кого назначить в министерство? Среди вопросов, отправленных мной Обаме, я написал, что не представляю, как я смогу усилить ответственность, если назначаемые не знали, что я играл роль при отборе и могу их уволить. Я добавил, что знаю, гражданское руководство должно быть командой Обамы, я буду открыт к рекомендациям его самого и его советников, но мне нужна свобода отвергнуть кандидата. Кроме того, поскольку мы находимся в состоянии войны и нужно сохранить ровную работу министерства, я спросил, смогу ли я сохранить некоторых сотрудников на своих местах до тех пор, пока кандидаты Обамы не получат подтверждения назначения. Он сказал, что это вполне возможно.

Шестой вопрос касался заместителя министра обороны и его роли. Я рекомендовал Джона Хэмра, председателя правления совета по политике в области обороны, который был заместителем министра в администрации Клинтона. Я сказал избранному президенту, что не думаю, возьмётся ли Хэмр снова за работу заместителя без хорошего шанса унаследовать от меня должность министра. «Мой высший приоритет  в отношении любого альтернативного кандидата — опыт управления, лучше всего крупным предприятием», сказал я. Обама сказал, что не видит Хэмра заместителем министра, и упомянул Ричарда Дэнцига (министра флота при Клинтоне), но сказал, что как бы то ни было, он будет консультироваться со мной. Он сказал, что хотел бы заполучить Джека Рида, но у Род-Айленда губернатор-республиканец, который займет его место в Сенате. Далее он сказал: «К чему придёт Род-Айленд с губернатором-республиканцем? Я получил в этом штате шестьдесят пять процентов голосов».

Мой седьмой вопрос — смогу ли я сохранить двух-трех нынешних сотрудников, по крайней мере, на время моего пребывания на посту. Я назвал Пита Герена, министра сухопутных войск, Джима Клэппера, заместителя по разведке и Джона Янга, заместителя по закупкам, технологиям и логистике. Обама сказал, что на первый взгляд всё выглядит убедительно, и он подумает над этим. Ещё я сказал, что хотел бы сохранить нынешний персонал своего офиса и пресс-секретаря.

Восьмой вопрос был таков: «Предусматриваете ли вы какие-либо существенные изменения уровня оборонного бюджета в первый год работы вашей администрации?». Он ответил, что вёл кампанию на основе мощного оборонного бюджета , но это было до экономического кризиса: «Я не могу принимать резких решений по внутренним организациям — против моих сторонников — и оставить министерство обороны неприкосновенным». Я напомнил ему о больших сокращениях в министерстве после каждого конфликта за прошедшее столетие, и что восстановление от подобных сокращений стоило большой крови и денег. И ещё я напомнил о своих словах Бушу 43, что в Конгрессе будут сделаны шаги с целью сокращения численности войск для защиты рабочих мест дома, связанных с приобретением снаряжения и оружия — большая ошибка по-моему. Обама уверил меня, что крупных сокращений не будет, но министерство обороны должно продемонстрировать дисциплину и принимать жёсткие решения.

Последний реальный вопрос, заданный мной, постулировал, что мы двое , вероятно, «одинаково настроены в отношении» Афганистана, но мне необходимо знать, «есть ли гибкость в том, как мы достигнем наших целей в Ираке, чтобы наилучшим образом сохранить приобретения последних восемнадцати месяцев, и потому Ирак в 2009-2010 года не обесценится». Обама сказал, что готов быть гибким. Я спросил, согласен ли он, что важно преследовать жестоких экстремистов до их стен, а не наших». Обама ответил: «Да, я не пацифист ни в коем случае».

Мы говорили пятьдесят минут. Наконец, я ему сказал: Если вы хотите, чтобы я остался на год, я это сделаю». Он улыбнулся, протянул руку и сказал: «Я хочу».

После окончания письменных вопросов я предложил ему подтверждение: «Я задал вам некоторые вопросы, чреватые серьёзными последствиями. В свою очередь, я хочу, чтобы вы знали, что если я останусь, вам никогда не придется тревожиться насчёт того, что я работаю по другой программе. Как и с другими президентами, я буду давать вам лучшие с моей точки зрения советы и самые искренние. Если вы решите пойти другим путём, я либо поддержу вас, либо уйду. Я не буду нелоялен».  Я повторил это обещание в конце встречи, и держал его следующие два с половиной года.

Следующие три недели были как минимум неловкими. Я рассказал президенту Бушу почти сразу же, что меня попросили остаться. Я тревожился, что он мог подумать обо мне плохо из-за желания работать с кем-то, чья кампания полностью была сфокусирована на нападках на него и всё, что он сделал и во внутренних, и в иностранных делах. Но наоборот, Буш был очень доволен. Я подозреваю, что он оценил шансы сохранить то, что было достигнуто такой дорогой ценой в Ираке, как улучшающиеся, если я останусь министром обороны. Я сказал только троим об этой встрече (помимо Бекки) — Рэнджеру, генерал-лейтенанту Дэвиду «Роду» Родригесу (который  в июле занял пост Чиарелли в качестве моего старшего помощника) и моему доверенному помощнику Делони Генри. Я был убеждён, что больше об этом никто не знал, но не принял в расчёт аналитические навыки двух моих военных помощников, которые, наблюдая прибытие кортежа избранного президента в аэропорт по телевидению, а затем развернувшегося от его самолета к зданию, проверили, заглянув в глазок, мой кабинет, увидели, что в кабинете никого нет после так называемой частной встречи, вышедшей за пределы предусмотренного времени, и пришли к выводу, что я ускользнул, чтобы встретиться с Обамой. К счастью, они ни с кем не поделились догадками. После встречи с Обамой я сказал Рэнджеру, пресс-секретарю Джеффу Морреллу и Генри, что хочу, чтобы они остались со мной, если таково их собственное желание. Рэнджер — республиканец до мозга костей, он был директором по персоналу в комиссии палаты представителей по делам ВС когда у республиканцев было большинство, но он и другие ключевые члены администрации, в том числе Райан МакКристи и Кристиан Мэррон согласились остаться вместе со мной. Они должны были быть верны новому президенту и быть неплохими игроками в команде, но нельзя сказать, что периодически не было частного ворчания «внутри семьи» относительно кое-кого из нового персонала Белого Дома, политики внешней, внутренней политики и  непрерывных атак на Буша — которого они все поддерживали и хорошо при нем работали. Когда я сказал Майку Муллену, что останусь, он выглядел довольным и успокоенным.

12 ноября, когда руководители переходной команды Обамы прибыли в Пентагон, чтобы приступить к делам, возникла неловкая ситуация. Я был в поездке за рубежом. Неважно, насколько хорошо организована команда, сколь добрые и благие у нее намерения, её прибытие в кабинеты департамента после выборов носит ауру вражеского захвата. Мы пришли, вы уходите. Теперь мы наладим всё, что вы наворотили за прошедшие четыре или восемь лет. Зачастую за улыбками вполне заметно самодовольное высокомерие. К счастью, лидерами переходной команды Обамы были Мишель Флоурной и Джон Уайт, они служили в министерстве обороны при администрации Клинтона и сразу же вошли в курс дела и двигались прямо к цели. Чего они не знали, так это что Обама уже попросил меня остаться, так что этот переход не был похож ни на какой другой в истории министерства обороны. Рэнджер сказал им, что Пентагон поддержит их усилия. Он сказал, что наш департамент хотел бы сконцентрироваться на их нуждах и обладает специализированным персоналом и достаточным количеством кабинетов, равно как и материалами, чтобы помочь новой команде в первые месяцы её работы. Рэнджер ещё сказал им, что некоторые сотрудники готовы оставаться на своих местах, пока ключевые выдвиженцы Обамы не пройдут процесс утверждения, хотя всё полностью предоставлялось решать приходящей администрации. Он предложил, чтобы они назначили старшего, кто присоединится к нашей администрации и сможет быстро взяться за проблемы и кризисы, с которыми мы работали, понаблюдать процесс принятия решений и, следовательно, суметь лучше понять ситуацию в мире, которую Обама унаследует 20 января.

По возвращении я встретился с Флоурной и Уайтом 20 ноября. Впоследствии Флоурной направила Рэнджеру список вопросов относительно текущих операций и возможных непредвиденных осложнений. Они хотели получить глобальный обзор нынешних военных операций, как мы балансируем риски Ирака и Афганистана и других проблем по всему миру, нашу стратегию и операции по борьбе с терроризмом, будущие непредвиденные последствия, которые Обама должен узнать до 20 января, перечень кибер-угроз, варианты действий с Ираном, варианты действий с Россией и запланированное изменение глобальной военной позиции США. Она попросила чтобы мы проводили обсуждения с персоналом на «секретном» уровне, что позволит вести информированное обсуждение по большему числу вопросов не слишком деликатных. Проблему для меня и моих сотрудников на тот момент представляло то, что мы понятия не имели, кто именно из переходной команды в итоге окажется на высших постах; я не намеревался информировать по деликатным военным вопросам людей, которые находились в здании в ноябре и декабре, но могли не быть уже там после 20 января. Кроме того, допуск к высшему уровню секретности надо было ещё получить. Буш и Стив Хэдли были весьма разборчивы в том, чтобы не раскрывать дверей перед переходной командой в отношении нынешних контр-террористических, разведывательных и связанных с Ираном и Пакистаном операций.

Я согласился с требованием Флоурной с несколькими оговорками. Я не хотел, чтобы переходная команда проводила брифинги по обзорам афганской политики и вырабатываемой стратегии, пока мы не запросим у Объединенного КНШ список операций, которые можно обсуждать на секретном уровне и мы не определим ключевые оперативные планы — не входя в детали — которые требуют приоритетного внимания приходящей команды. Я попросил Рэнджера дать понять Флоурной, что любые обсуждения вариантов по Ирану «будут неполными» из-за уровня секретности.

Однако самым важным во время переходного периода было длинное письмо о практических переходных проблемах, связанных с тем, что я остаюсь, которое я отправил 23 ноября Джону Подесте, главе всей переходной команды Обамы. Во-первых, я сказал ему, что раз уж меня публично назвали, то переходная команда должна докладывать и ему и мне, чтобы я знал, какие вопросы, варианты и рекомендации они выстраивают и иметь возможность придать определённую форму тому, что они делают — или добавить мои собственные мысли избранному президенту. Я сказал, что я понимаю, это будет министерство обороны Обамы и что помимо моего личного административного персонала — спичрайтеры, пресс-секретарь и остальные — единственным старшим сотрудником, которого я бы хотел попытаться убедить остаться, был Джим Клэппер. Я сказал, что мой единственный критерий для потенциального назначенца — компетентность в работе. Я хотел провести собеседования с рассматриваемыми кандидатами и дать рекомендации избранному президенту для принятия решения. Как я говорил Обаме на нашей встрече: «Если мне доведется возглавить министерство и возложить на сотрудников ответственность, то самым высшим работникам необходимо знать, что я их рекомендовал на эту работу». Я рекомендовал, как уже ранее отмечал, что уполномочен просить сотрудников оставаться на своих местах, пока их преемники не будут утверждены (на что могли уйти месяцы). Это был редкий, если не беспрецедентный шаг. Фактически всегда считалось, что политические назначенцы уходящего президента после 20 января оставляют посты.

Я получил ответ от Подесты через несколько часов. Он не видел проблемы в договорённости о совместном докладе для переходной команды, и сам лично считал, что предложенный мной процесс превосходен. Он пообещал решить вопрос с Клэппером через несколько дней. Он сказал, что, возможно, захочет рассмотреть вопрос с сотрудниками с каждым по отдельности и, возможно, предпочтёт назвать некоторых «действующими» сотрудниками. Только один момент он несколько отодвинул, с пресс-секретарем. Он сказал, что ему необходимо перезвонить мне, поскольку когда речь идет об общении с прессой, «команда Обамы стремится контролировать фриков». Я написал ему, что Моррелл аполитичен и «я очень настроен его сохранить на посту». «Думаю, я был весьма гибок в смысле персонала», писал я, «но я доверяю этому парню и говорю, чего я хочу , а я хочу, чтобы он остался». Подеста быстро перезвонил: «Я расчистил путь».  Я хотел, чтобы Моррелл остался не только из-за его компетентности в работе и замечательной сети друзей-журналистов и других по всему Вашингтону, желавших передавать ему конфиденциальные любопытные детали, услышанные от коллег и правительственных чиновников, но ещё и потому, что он был одним из той группки, на которую я мог рассчитывать, что они будут критиковать меня в лицо, скажут мне, когда я дал плохой ответ на вопрос, подвергнут сомнению мое терпение (или нетерпение) с другими сотрудниками в Пентагоне и будут сомневаться в решении. Он был одним из очень немногих вокруг, с кем я мог быть самим собой, высказываться, не тревожась за утечку и просто расслабиться. И ещё он мог меня рассмешить. Честно говоря, я не мог представить продолжение работы без него, Рэнджера и Генри.

На встрече в пожарной станции Обама мне сказал, что намерен сначала назвать свою экономическую команду, но надеется назвать команду по национальной безопасности до Дня Благодарения. Как оказалось, заявление было сделано утром в понедельник, 1 декабря в Чикаго. Мы с Бекки проводили День Благодарения дома, в Нортвесте, и в воскресенье отправились самолётом в Чикаго. На следующее утро мы поехали в чикагский отель «Хилтон» и впервые встретились с новой командой: Хиллари Клинтон, назначенной Госсекретарем, генералом Джимом Джонсом, назначенным советником по национальной безопасности, Джанет Наполитано, назначенной секретарем по внутренней безопасности, Эриком Холдером, предложенным на пост генерального прокурора и Сьюзан Райс, предложенной на пост посла в ООН. Джонс был единственным, кого я знал.

Президент вошёл,  и каждому из нас была уделена минута на выступление. Я был единственным, кто уложился точно в минуту, и моё выступление отражало мои самые сокровенные чувства:

«Для меня большая честь, что избранный президент попросил меня продолжать работать министром обороны.

Помня, что мы ведём две войны и сталкиваемся с другими серьёзными вызовами у себя дома и в мире, и с чувством личной ответственности и ради наших мужчин и женщин в форме и их семей, я обязан выполнить свой долг — как и они свой. И как я могу поступить иначе?

Работа на этом посту уже почти два года — и особенно возможность возглавлять наших отважных солдат, моряков, пилотов, морпехов и гражданских лиц в сфере обороны — стала самым благодарным опытом за всю мою жизнь. Мне оказана честь продолжить служить им и нашей стране, и я буду с честью служить избранному президенту Обаме».

Я покинул Чикаго сразу же после пресс-конференции, и вылетел на авиабазу Майнот в Северной Дакоте, где базировались межконтинентальные баллистические ракеты «Минитмен» и бомбардировщики Б-2, чтобы представить заранее подготовленное сообщение для пилотов о значимости их работы. Майнот был частью проблемы, которая привела к тому, что я отправил в отставку министра и начальника штаба ВВС. Я хотел воодушевить пилотов. Сам визит стал для меня освежающим. Вид наших мужчин и женщин в форме сразу же после пресс-конференции стал для меня ярким напоминанием о том, почему мне пришлось остаться на посту.

Я провёл собственную пресс-конференцию на следующий день, чтобы прояснить, что у меня нет никаких намерений  быть «министром-смотрителем». Лита Балдор из  Associated Press задала мне вопрос, который никогда не задавали публично: «Вы зарегистрировались, как республиканец?». Я тут же понят, что если скажу, что я независимый министр, я разозлю сразу двух президентов — того, кто назначил меня, считая республиканцем, и нового, который хотел иметь республиканца в своей команде национальной безопасности и полагал меня именно таковым. Я сказал, что не регистрировался, но всегда считал себя республиканцем. Она ещё спросила, переставил ли я свои часы, и я сказал, что выкинул эту чёртову штуку, поскольку она очевидно бесполезна. Я сказал, что избранный президент и я оставили вопрос сколько я буду на посту открытым. Ещё один репортер хотел узнать, насколько эффективно я мог бы работать с новой гражданской командой, все члены которой мне незнакомы. Я ему напомнил, что пришёл в Пентагон в декабре 2006-го, чтобы работать с группой незнакомцев, и, кажется, сработало-то все неплохо. Я сказал, что меня впечатлил избранный президент, когда он обратился к Майку Муллену, и желание Мишель Обамы работать с семьями военных.

Оставшуюся часть недели я совещался с основными сотрудниками, работавшими над тем, как должен выглядеть «Гейтс второго издания» в министерстве обороны, и каковы будут мои приоритеты на следующие восемнадцать месяцев или около того (тогда я думал именно так). Я сказал, что не хочу повторить ошибку Джимми Картера со слишком большим количеством приоритетов:  бронемашины с усиленной противоминной защитой должны быть убраны с моего стола, но не разведка, наблюдение и рекогносцировка, и определённо не усилия по улучшению обслуживания раненых, которое, по моему мнению, было всё ещё просто в беспорядке.

У меня оставалась глубокая озабоченность приобретением вооружения и техники, которое я считал «неразрешимой проблемой». У нас была стратегия строительства кораблей, которая, по-видимому, должна была измениться, как только сменится министр флота или глава морских операций. Надо было создать совместную службу закупок, чтобы избежать конкуренции бюджетных приоритетов или дублирования. Нам надо было сбалансировать развитие передовых технологий с возможностями закупки большего количества кораблей, самолётов и другой техники. Нам надо было добраться до вершины процесса закупок, предупредил я, поскольку если мы этого не сделаем, «Конгресс пошлет нас к чёрту». Нам не нужно больше разбираться, как закупать более эффективно — у нас этого добра навалом, но ничего толком это не дало. Нас необходимо, сказал я, сконцентрироваться на принятии решений, их исполнении и умении вести переговоры. Я сказал, что нам необходимо показать новой администрации путь к закрытию Гуантанамо, поскольку, по-моему, они недооценивали «правовую и политическую запутанность передачи заключённых отдельным государствам». Это потребует законодательных актов, кроме того, «чисто правовое принуждение — не тот метод».

В сам переходный период мне нужна была помощь со связями с совершенно другими игроками на арене национальной безопасности. Каково было их мнение по таким проблемам, как Гуантанамо, закупки, бюджет? Мои сотрудники и я сам шутили — в некотором смысле — насчёт того, как мне разбираться со всеми крупными проблемами, которые я оставил себе. Я хотел, чтобы переходная программа работала со мной так же, как и с избранным президентом, и я хотел убедиться, что мои отметки были для них окончательным решением, а не параграфом, привязанный в самом конце. Я назначил Райана МакКарти, чтобы он присоединился к переходной команде, чтобы обеспечить именно это.

В пятницу 5 декабря ночью, отдав должное мартини, стейкам и красному вину, — доказанной формуле для глубоких размышлений, — моя рабочая группа и я согласились, что мне нужно минимизировать зарубежные турне в течение первых девяноста дней работы новой администрации, чтобы я мог узнать её и установить прочные отношения с новой командой национальной безопасности и сфокусироваться на бюджете 2010 года.

Я сказал, что бывший заместитель министра обороны Джон Хэмри был извещён Полорм Волкером, что в течение первых двух лет Обама будет поддерживать расходы на оборону на довольно высоком уровне, и затем они снизятся (как оказалось, очень пророческий прогноз). Я намереваюсь уделять больше времени бюджетному процессу и программным решениям. Я думаю покончить с относительно крупными проблемами вроде производства боевого самолёта F-22 и грузового C-17. И я хочу, чтобы министры видов ВС совмещали по две роли — традиционную по защите интересов их служб, но также и помнили, что работают на меня и на президента и должны поддерживать то, что будет лучшим для министерства в целом и для страны. Я сказал, что представляю наши цели в Афганистане «слишком амбициозными, чтобы их достигнуть». Я предложил, чтобы мы сосредоточились на создании афганского правительства, которое могло противостоять Аль-Каиде и другим группировкам, всё ещё атакующим нас из убежищ в Афганистане и отложили более амбициозные цели управления и развития  на позднее время. Мы должны были сконцентрироваться на юге и востоке  Афганистана, районах, где позиции Талибана наиболее сильны. Я думаю, что все собравшиеся согласятся, что я должен продолжать продвигать заботу о раненых и, в более широком смысле, на медицинском обслуживании всех раненых, семей военных и ветеранов. Наконец, мы обсудили необходимость ускорить запланированное закрытие Гуантанамо.

На следующий день, когда я присутствовал на футбольном матче команды сухопутных войск с командой  военно-морского флота в Филадельфии, проявилась внутренняя противоречивость моей жизни в течение этих недель. В предыдущий понедельник я делил сцену с избранным президентом Обамой. В субботу я разгуливал по футбольному полю с Джорджем Бушем-младшим, когда он махал десяткам тысяч приветствующих его поклонников, военных и членов их семей. Между этими событиями журналист спросил меня, трудно ли работать у двух главнокомандующих. Я ответил, что единовременно существует только один главнокомандующий, но находиться  в полном распоряжении действующего и будущего президентов действительно несколько неловко с точки зрения разработки графика намеченных встреч.

На следующей неделе Майк Муллен и я отправились набраться опыта у Барака Обамы. Я хотел понять его подход к принятию решений, как он работал с советниками и каким он видел мир. Мы провели время с несколькими людьми, которые, по меньшей мере, утверждали, что имеют некое понимание взглядов нового президента. Мы назвали свои совещания «Обама 101», наши преподавателями были Скотт Грейшен (генерал ВВС в отставке, он был помощников в кампании Обамы), Ричард Данциг (министр флота при Клинтоне), Роберт Соул (тоже работал с Клинтоном) и Флоурной. Они сказали, что Обама «пытается выйти за границы возможного» в смысле более широкого контекста во внешней политике: Как все это собрать воедино? Чего достичь? Чего это мне будет стоить? Он был ориентирован на различия во мнениях, сказали они мне. Все они советовали прочитать его книгу «Мечты моего отца». Они сказали, что он — хороший слушатель и большое внимание уделяет ответственности. Он был, сказали они, скептично настроен в отношении ракетной обороны и «далеко впереди вас» по Гуантанамо. Данциг сослался на умение Обамы привлекать иностранных избирателей и спросил, стоит ли ему говорить с исламским миром.

Учитывая, что это были его советники, я предостерёг их не опускаться до наиболее общего знаменателя в обсуждениях с президентом, а настраивать на обсуждение. Если все его советники согласны, ему будет сложно с ними не согласиться. Используя механизм Совета Национальной Безопасности, я предложил отложить общие вопросы, чтобы взяться за настоящие проблемы и получить продуктивную дискуссию. Когда Грейшен сказал, что президент хотел вернуть принцип «не спрашивай, не говори», Муллен сказал, что слышал обратное. Я сказал, что нам придётся к этому обратиться, но лучше бы президенту заняться этим, когда наши силы не находятся под таким давлением. По Гуантанамо, я прямо сказал, что закрытие не так просто, как кажется. В конце встречи я сказал группе  об избранном президенте «мы целиком и полностью постараемся добиться для него успеха».

Я получил копию доклада переходной команды 11 декабря. Это было заключение на две с половиной страницы для избранного президента и доклад на семьдесят одну страницу для министра обороны. У нас было двадцать четыре часа, чтобы дать комментарии по черновику, и я решил не давать комментариев. Помимо прочего, в докладе были уничижительные утверждения об администрации Буша — например, «восстановить мудрое, ответственное и подотчётное руководство президента в национальной безопасности» — что я не намеревался одобрять. Флоурной и Уайт признали, что доклад для меня ценности не представляет — кроме утверждения приоритетов администрации Обамы — но послужит руководством для приходящего высшего состава сотрудников. Я про себя думал: ну, на самом-то деле я и буду служить руководством для приходящего персонала. Я нашёл, что проблема краткого изложения полезна для понимания взглядов команды Обамы по вопросам обороны.

Дополнительный документ, полученный мной, противоречил моей публичной позиции по отдельным вопросам. По Ираку наши позиции сблизились после подписания Соглашения о статусе войск, и синхронно по Афганистану, по большему финансированию Госдепартамента, контр-террористическим усилиям, увеличению численности корпуса армии и мерпехов, использованию Национальной Гвардии и резервистов, помощи раненым, поставке снаряжения и даже, в более крупном масштабе, по оборонному бюджету. У нас были разногласия  по необходимости новых ядерных боеголовок (на самом деле в октябре 2008 года в Институте Мира Карнеги я произнёс речь о необходимости ядерного оружия и модернизации имеющегося оружия, один из моих сотрудников впоследствии слышал от ребят из Карнеги, что я просто гарантировал, что меня Обама не попросит остаться), и он явно был более скептично настроен в отношении ПРО, чем я.

Первое собрание новой команды по национальной обороне прошло в штаб-квартире переходной команды в Чикаго 15 декабря. Как и другие, встреча проходила в офисном здании высокого класса — масса небольших комнаток и скромный конференц-зал. Когда я вошёл и увидел кофе и бублики, то подумал, что мы с этими ребятами прекрасно поладим. Дорога от аэропорта Мидуэй была ужасно загружена, и Хиллари Клинтон опоздала. Её сопровождал полицейский эскорт с маячками и сиренами, явно демонстрируя настроение избранного официального лица снести всех со своего пути. Помимо присутствующих на церемонии представления — Обамы, Байдена, Клинтон, Холдера, Наполитано, Джонс, Райс и меня — к нам присоединились Майк Муллен, директор национальной разведки Майк МакКоннелл, Рам Эмануэль (глава аппарата Белого Дома), Подеста, Тони Блинкен (советник по национальной безопасности Байдена), Грег Крейг (советник Белого Дома) Мона Сатфен (заместитель руководителя персонала, Том Донилон (будущий заместитель Джонса), Джим Стейнберг (заместитель в Госдепартаменте) и Майк Липперт с Денисом МакДоно (оба — в Совете Национальной Безопасности).

Я тщательно продумал, как подойти к этой и последующим встречам. Я видел достаточно периодов передачи президентской власти, чтобы понимать, что для сотрудника на любом уровне самое худшее в первое время — слишком много говорить и особенно озвучивать скептицизм относительно новых идей или инициатив. (Это не сработает — уже пытались и не удалось.) Опытный «всезнайка» — воистину скунс на вечеринке в саду. Итак, я говорил не часто, обычно только по вопросам фактическим и когда меня спрашивали. Мы с Мулленом сидели за столиками на пустой площадке напротив избранного  президента. Все мужчины были в пиджаках и при галстуках.

Обама начал с описания своего видения хода дискуссии и о своего стиля поиска информации и мнений. Байден предупредил, чтобы все спорили об оценках. Переходная команда подготовила документы, они были нам заранее разосланы, по большей части обсуждаемые вопросы с краткими выводами по каждому, обещаниями, сделанными во время президентской кампании и ключевыми проблемами. Я считал, что подготовленные документы были хорошего качества, основанными на фактах и без риторики кампании. По прошествии времени особенно интересен был документ, касающийся Афганистана, где отмечалось, что два урока оттуда — необходимость больших военных и гражданских ресурсов и центральная роль, которую там играет Пакистан. В документе определялось, что главным первым из решений нового президента должно стать определение численности войскового контингента. В свете последующего развития событий самым замечательным было последнее предложение в афганских материалах: «С самого начала работы новой администрации президенту и его ведущим советникам будет необходимо твёрдо показать, что США намерены победить в этой войне и у них есть для этого терпение и решимость».

Обратившись к программе, Джонс предоставил консультации по Совету Национальной Безопасности и внутренний для агентства процесс, затем последовала часовая дискуссия по Ираку. Затем у нас был час на Афганистан, Пакистан и Индию. Пакистан был представлен как «крупнейшая и самая опасная ситуация». Во время ланча мы потратили час на Ближний Восток. Мы завершили обсуждение первоначальных действий, в том числе зарубежных поездок, первых встреч с лидерами иностранных государств, темы национальной безопасности для инаугурационной речи, новых указов и Гуантанамо (самая длительная дискуссия), специальных посланников и посредников и первоначальных вопросов бюджета. Обама хотел прямо перейти к закрытию Гитмо и подписать указы о расследованиях, задержаниях и тому подобном, чтобы показать отход от линии администрации Буша. Грег Крейг, вскоре он стал советников в Белом Доме, охарактеризовал необходимость продуманности и тщательности указов исполнительной власти, отметив, что более трети подписанных в первые дни администрации Клинтона пришлось переиздавать из-за ошибок. Последовала существенная дискуссия о том, ставить ли предел по времени для закрытия Гуантанамо. Я выступил в защиту годичного срока, поскольку, как научился в министерстве, чтобы сдвинуть с места бюрократию, необходимо ставить временные рамки.

В целом я считал первое совещание хорошим. Новые люди не стремились показать себя в попытке произвести впечатление на избранного президента (или друг на друга) и обсуждение по большей части было реалистичным и прагматичным. Мне пришлось проигнорировать массу насмешек над Бушем и его командой, количество которых вряд ли уменьшилось со временем, и комментарии относительно плохого состояния американской национальной безопасности и международных отношений. Я знал, что через четыре или восемь лет опять придёт новая команда, и будут говорить то же самое об этих ребятах. Я по опыту знал, что когда всё сказано и сделано, окажется существенно больше преемственности, чем новая команда представляет в первые, самые трудные дни.

Второе совещание команды по национальной безопасности прошло в Вашингтоне днём 9 января 2009 года. Помимо прочего мы обратились к Ближнему Востоку, Ирану и России. Формат был таким же, как в Чикаго, МакКоннелл и Муллен дали десятиминутные обзоры, затем последовало обсуждение. В частности, по Ирану и России было длительное обсуждение недостатков политики администрации Буша и необходимости нового подхода к обеим странам.

Байден попросил о частной встрече после совещания. Мы встретились в маленьком конференц-зале, и он спросил о моих мыслях, как ему стоит определить свою роль в сфере национальной безопасности. Я сказал, что есть две очень разные модели — Джорджа Буша и Дика Чейни. Сотрудник Буша присутствовал на всех совещаниях по национальной безопасности, в том числе ведущих комитетах, таким образом он был хорошо информирован, но делился взглядами только с президентом. Чейни наоборот, не только отправлял сотрудников на все совещания даже низкого уровня, но по обыкновению присутствовал на заседаниях основных комитетов и глав с советником по национальной безопасности. Он не скрывал своих взглядов и защищал их сильными аргументами. Так же вели себя и его сотрудники на других совещаниях. Я сказал Байдену, что я бы порекомендовал модель Буша, поскольку она больше подходит статусу вице-президента, как второго лица в стране, да ещё в Вашингтоне, если никто не знает, что он советует президенту, то никто не узнает, какие у него аргументы — выигрышные или проигрышные. Если нам придётся принимать участие на совещаниях под председательством президента, он будет всего лишь ещё один игроком, на чьём счету общие знания. Он внимательно выслушал, поблагодарил меня и затем сделал ровно противоположное тому, что я советовал, выбрав модель Чейни.

19 декабря Хиллари Клинтон присоединилась ко мне за ланчем в моём кабинете в Пентагоне. Я считал важным, чтобы мы получше познакомились, и она с радостью согласилась. Мы сели за маленький круглый столик, принадлежавший Джефферсону Дуйвису. Я рассказал ей о печальной истории взаимоотношений госсекретарей и министров и том отрицательном влиянии, которое она оказала на правительство и президента. Я рассказал ей, что Конди Райс и я выработали хорошие партнёрские отношения и они пронизывают не только  наши два департамента, но и всю сферу национальной безопасности. Я сказал, что не буду пытаться соперничать, как многие мои предшественники, как ведущий пресс-секретарь по внешней политике США, и что как это было в администрации Буша, я продолжу настоятельно требовать больших ресурсов для Госдепартамента. Я надеялся, что у нас сложится такое же партнёрство, как у меня было с Конди. Хиллари достаточно находилась и в Белом Доме, и в Сенате, чтобы понимать, о чём именно я говорил, и с готовностью согласилась с важностью нашей совместной работы. И в самом деле, у нас сложилось очень сильное партнёрство, частично потому, что как оказалось, мы были согласны почти по всем важным вопросам.

В середине декабря и начале января я получил директиву о том, кто из назначенных Бушем должен уйти 20 января, кого попросят остаться, пока не будут утверждены преемники, а кого попросят остаться в качестве сотрудников Обамы. Переходная команда хотела, чтобы в двадцатых числах ушел Гордон Ингленд. Избранный президент и я, оба пытались убедить Джона Хэмра взяться за работу заместителя министра, в том числе я пытался возложить на него ощущение вины за то, что он не соглашается, но у него были свои обязательства, которые по его словам он не мог нарушить. На место Ингленда был выбран Билл Линн, исполнительный директор  «Рейтион» и высший сотрудник министерства обороны в администрации Клинтона. Эдельман уже продемонстрировал, что уйдёт, и Флоурной стала его преемником в качестве заместителя министра иностранных дел. Боб Хейл был выбран на пост финансового инспектора, а Дже Джонсон — советником по общим вопросам. Я быстро продемонстрировал крайнее уважение к Флоурной, Хейлу и Джонсон, и мы стали тесно работать вместе. Джонсон, успешный нью-йоркский поверенный, оказался самый замечательным юристом из тех, с кем я работал в правительстве — прямой, откровенный мужчина потрясающей честности с ярким здравым смыслом и прекрасным чувством юмора. Флоурной оказалась столь же ясно мыслящей и сильной, как и Эйдельман, по-моему, это очень высокая планка. У нас с Линном были сердечные отношения, но не хватало какой-то спонтанной симпатии. Я думал, что его опыт работы в министерстве сделал его крайне подозрительным в отношении смелых инициатив, и у меня никогда не возникало ощущения, что он поддерживает меня или верит в большую часть моей программы перемен в том, как должны вестись дела в министерстве.

Помимо этого я получил добро попросить большую часть назначенных Бушем оставаться на своих местах до утверждения их преемников. Я не помню, чтобы нечто подобное происходило раньше. По-моему, это было подтверждением того, что новая администрация не хочет нарушения непрерывности, что может оказаться опасным, когда мы ведём две войны. Троих сотрудников из назначенных Бушем попросили остаться на неопределённое время — Клэппера, заместителя по разведке, Майка Донли, министра ВВС, и Майка Вайкерса, помощника министра по специальным операциям и конфликтам низкой интенсивности.

19 января, в последний рабочий день Буша на посту, основные команды по национальной безопасности обоих президентов собрались в ситуационной комнате, чтобы старая команды сделала обзор для новой по самым чувствительным программам американского правительства в действия против терроризма, по Северной Корее, Ирану и другим действительным или потенциальным соперникам. После поддразнивания, с какой стороны стола должен сидеть я сам, остальная часть совещания прошла уныло. Я полагал, что в широком смысле, больших сюрпризов для команды Обамы не было, хотя некоторые подробности оказались открытием. Я не слышал таких разговоров между администрациями при  прошлых сменах — хотя избранные президенты проводили подобные брифинги — и, я думаю, это было признаком решимости Буша обеспечить плавный переход и восприимчивости нового президента. Подобная любезность были редка.

При подготовке к инаугурации я стал настоящей занозой для планировавших столь крупное событие. Секретная служба несла всю ответственность за безопасность, координацию усилий Вашингтона, полиции города, американской  полиции Службы национальных парков и Национальной Гвардии. По мере приближения инаугурации и росте слухов, что в итоге на Национальной аллее может скопиться до четырех миллионов человек, мне казалось, что число полицейских и национальных гвардейцев, собранных ради этого события — насколько я помню, около 15 000 в целом — крайне недостаточно, если что-то пойдёт не так. Любое событие, даже без террористического нападения, могло вызвать панику, а при наличии всего двух или трех мостов через Потомак это стало бы катастрофой. Если бы что-то случилось, мосты были бы забиты людьми, пытающимися спастись, что сделало бы прибытие в город военного подкрепления просто невозможным. Я продолжал настаивать на большем количестве национальных гвардейцев и их размещении на местных военных объектах. Ответственные продолжали мне говорить, что могут вызвать подкрепление в течение нескольких часов с более далёких мест, я продолжал говорить, что если что-то пойдет не так, необходимы люди, которые доберутся за время от 15 минут до получаса. Организаторы в конце концов согласились увеличить число гвардейцев поблизости. К счастью, конечно же, ничего плохого не произошло.

Одновременная работа в двух администрациях стала ещё более чудной в две недели перед инаугурацией. 6 января вооружённые силы провели прощальную церемонию и воздали должное президенту Бушу в Форт Майер, армейском объекте рядом с Вашингтоном, за рекой Потомак. Согласно случаю в моем выступлении я воздал должное успехам Буша в области обороны и военной сфере — список, который мой новый босс считал бесконечным перечислением неудач. Затем, десятого, весь клан Бушей — и тысячи других — собрались в Ньюпорте, Вирджиния, на спуске на воду авианосца «Джордж Буш». Это был замечательный день и горькая радость от того, что это одна из последних публичных церемоний, на которой Буш 43 присутствовал в качестве президента.Все события, связанные и с уходящей, и с приходящей администрациями для меня усложняло то, что у меня была серьёзная травма левой руки. Во время Рождественских каникул у себя дома в Нортвесте в первых же дней была метель. Я скучал по работе на свежем воздухе и потому оделся и занялся присоединением снегоочистителя к мини-трактору, чтобы расчистить довольно длинный и крутой подъезд к дому. Снегоочиститель был тяжелым, и когда я частично его поднял, я услышал щелчок. Мне было шестьдесят пять, и моё физическое состояния сопровождалось треском время от времени, но это бывает обычным и необычным. В данном случае я знаю, что это необычно. Но через пару минут боль ушла, и я продолжил своё дело. Рука двигалась и не болела, хотя я не мог сильно её поднять, и я решил, что не буду портить себе выходные каким-нибудь дурным диагнозом. Итак, я отложил визит к врачу до возвращения в Вашингтон. Там я узнал, что порвал сухожилие бицепса прямо на предплечье и требуется операция. Я сверился с календарём и сказал, что возможно, этим возможно будет заняться в феврале. Врач сказал — а как насчёт завтра? Мы договорились на пятницу после инаугурации.

Как я уже говорил ранее, Барак Обама был восьмым президентом, с которым я работал, и я никогда не присутствовал на инаугурации. Я намеревался оставить всё так же. На всех событиях, где присутствует всё правительство, один из членов кабинета должен отсутствовать, чтобы обеспечить непрерывность действий правительства в случае катастрофы. Я сумел убедить глав персонала и Буша, и Обамы, что я — единственно логический выбор, кто возьмёт на себя эту роль во время инаугурации. В конце концов, я как раз и обеспечивал некую непрерывность — назначенный Бушем, и буду сконцентрирован на работе утром 20 января, и единственный назначенный Обамой, уже утверждённый и на посту.

Я доложил о готовности к работе при новом президенте в следующий понедельник. С перевязанной рукой.