От покойного родителя Петру перешла и страстная любовь к лошадям – их он мог изображать в любом ракурсе, даже с позиции человека, попавшего под копыта горячего скакуна. Кстати, глиняные фигурки «ретивых-долгогривых» пользовались спросом у простого люда. Не один прохожий задерживался у «витрины»-подоконника – уж больно хороши!
Увлечение скакунами понимали не все. Маститый скульптор Иван Мартос - ректор Академии, автор памятника Минину и Пожарскому - свысока интересовался у студента: «Все еще лошадками балуетесь?» А услышав в ответ: «Люблю лошадей, Иван Петрович», - говорил, что на игрушках далеко не ускачешь и вообще пустое это дело. К счастью, Клодт не послушал этого «знатока» искусств и продолжил заниматься скульптурами, которые впоследствии принесли ему... Ах, опять торопимся со сказом.

Любовь не вышла
По воскресным дням Петр Карлович чистил свой сюртучишко, приглаживал торчащую на потрепанных карманах бахрому и шел в академическую церковь. Правда, мыслями он устремлялся не к Всевышнему, а к Катеньке Мартос, дочери Ивана Петровича. Среди разряженных девушек высшего общества часто бывала Уленька Спиридонова – племянница Мартосов, которую те взяли к себе из жалости. Но Клодт, кроме Катеньки, никого не замечал.

Вскоре ее папенька решил, что дочке пора замуж, и выдал ее за 50-летнего «почтенного архитектора» Василия Глинку. Честно говоря, судьбу девушки, покорно шагнувшей под венец, решила огромная сумма в 100 тысяч рублей, которую архитектор скопил на старость. Через год Глинка скончался от холеры, а Катенька стала богатой вдовой. Тут-то на сцену вышел... вернее, упал в ноги Авдотье Афанасьевне, Петр Клодт, даже не помышлявший о состоянии, и стал просить руки ее дочери. На что ему было сказано: «Катенька моя росла в холе и неге, дочь академика, а Вы? Много ли прибыли с лошадок, которых Вы по ночам лепите? Вот если бы была она мастерицей на все руки, да притом еще и нищая, как Уленька Спиридонова, то мы бы с мужем даже не думая, Вам ее отдали».

Любовь к милой вдовушке Глинки после столь бесцеремонного отказа исчезла без следа. Барон встал с колен и заявил: «Правильно Вы говорите, милейшая Авдотья Афанасьевна. Два сапога пара, Уленька хлопочет с утра до вечера, я тоже трудолюбив. Вы считаете свою дочь принцессой, а я женюсь на ее домашней прислуге специально для того, чтобы весь свет видел, как жена Петра Клодта будет ходить «голодная» и «неодетая»...»

Счастье для двоих
Сыграли свадьбу, и Уленька ушла из дома Мартосов в полуподвал мужа. На следующий день стала перебирать приданое и нашла в нем серебряные рубли, которые тетушка по старинному русскому обычаю в белье невесты запрятала. «Со мной не пропадешь, - повеселела Уленька. – Гроша не было, а тут сразу рубли завелись». Клодт поцеловал ее: «Верю, что ты принесешь мне счастье...» Не успели новобрачные в лавку за булками с чаем сбегать и позавтракать, как в дверь забарабанил военный: «Барон Клодт фон Юргенсбург здесь проживать изволит? Его императорское величество пожелало пригласить Вас в гвардейский манеж»...

Домой Клодт вернулся радостный и окрыленный. Еще бы! Николай I поручил ему изваять шестерку коней для колесницы Победы на Нарвских воротах, показал английских жеребцов в качестве образца и выдал приличный задаток. Петр Карлович расцеловал Уленьку: «Ты и впрямь счастье принесла. Сейчас мы будем пить кофе с сахаром, а потом поедем по магазинам. Ты купишь себе самое красивое, самое нарядное платье. Будешь одета, как сказочная принцесса...»
Госпожа Мартос кусала себе локти от досады, а Екатерина Глинка утешилась в браке с врачом Шнегасом и умерла в 1836 году, упрекая мать в том, что та дважды сделала ее несчастливой: «Нет, чтобы меня спросить, я бы пошла за барона. А теперь все досталось Ульке, которая за мной прибирала. Видела, как она ехала по Невскому, уже брюхатая. Вот счастливица! Говорят, каждый день новое платье примеряет!»

Супружеская жизнь
Дом Клодтов был полной чашей – в прямом и переносном смысле. В хлеву квартировали животные-«модели» Петра Карловича разных видов и пород. Кстати, они прекрасно уживались друг с другом и людьми, словно переняв доброту и ласку своих хозяев. Один только осел оказался строптивым и частенько убегал из дома, особенно если слышал звуки похоронного оркестра. Он провожал процессию до кладбища, замыкая шествие собственной персоной, а после, как ни в чем не бывало, возвращался в стойло. На клодтовской даче в Павловске гостей встречал огромный волк – добрейший зверь, считавший эту семью своей «стаей».

А получив заказ на создание фигуры льва для генеральского надгробия, Клодт начал сокрушаться о том, что они не догадались завести настоящего царя зверей: «Я бы, душенька, в бифштексах ему не отказывал, а дети бы его в парк за хвост гулять выводили...» «И не проси, - отвечала Уленька. – Сегодня тебе лев нужен для украшения праха генеральского, а завтра адмирал преставится, так тебе крокодила подавай... Сам подумай, во что бы наш дом превратился...»
Гостей в доме барона было не счесть – простые рабочие садились за его стол, словно князья, а на дачу и вовсе съезжалась уйма народа. Вот как вспоминал о дачной жизни старший сын Клодтов, Михаил: «Как приезжали гости, так дом по швам трещал. Дамы спали в комнатах, а мужчины – вповалку на конюшне или сеновале. И никто не обижался. Потом отец изобрел дома на колесах. Когда мы на этих тарантасах передвигались, соседские детишки бежали следом и кричали: «Смотрите, цыгане приехали!»

Частыми гостями Клодтов были люди искусства. Петр Соколов, академик акварельной живописи, как-то сказал Уленьке: «Рисовал я тебя еще девочкой. Присядь-ка на минуту, я хочу делать с тебя портрет». Упомянутое творение с изображением женщины, только что вернувшейся с прогулки и присевшей возле букета цветов, до сих пор хранится в Третьяковской галерее, вызывая всеобщее восхищение...
Захаживал к Клодтам и «великий Карл» - Брюллов, только что переживший громкий скандал с неудачной женитьбой. Он приходил, швырял шляпу в угол и говорил: «Нет, так жить больше нельзя! Есть только один дом в Петербурге, в котором я отдыхаю средь блаженства и мира. Это ваш дом, где царит прекрасная Уленька... Ах, как же я завидую тебе, Петруша!» Работать волшебнику русской кисти не хотелось, но в один из своих визитов он сказал Уленьке: «Сиди вот так. Буду рисовать... И не надо тебе наряжаться. Пусть об этом другие дуры думают, а ты прекрасна всегда. Я люблю тебя, твоего Петю, ваших гостей и зверей, которые живут в доме на правах хороших людей... Не двигайся. Перестань хохотать. Я начинаю...»

Михаил Клодт говорил о матери: «Мама любила людей, а они в ней, веселой проказнице, души не чаяли. В ней удивительно сочетались грациозность, миловидность и неиссякаемое жизнелюбие...»

Потомки о них помнят
Дети выросли, вскоре у Клодтов появились внуки, и никто не удивлялся, что знаменитый дедушка наделял детвору игрушками и башмачками собственного «производства». Клодт работал напряженно, как и в молодости, но от сырости мастерских начинали болеть ноги. «Ходить трудно, - жаловался он жене, - а делать все равно что-то надо. Хоть сапожки внучатам...» Уленька скончалась 22 ноября 1859 года, и на Смоленском кладбище появилась могила с лаконичной надписью: «Клодт фон Юргенсбург, баронесса Иулиания».

Петр Карлович на восемь лет пережил любимую жену и умер 20 ноября 1867 года на даче. Хоронить отца Клодтам пришлось на пособие от Академии художеств - всемирно признанный скульптор-анималист копить не умел, корысти не знал, да и к славе был равнодушен. А его любимая Уленька пополнила ряд чистых, светлых образов женщин и матерей, весь героизм которых состоял в умении любовью и лаской хранить тепло домашнего очага.