В опубликованных документах ничего не говорится о сворачивании борьбы с „тиграми“. Речь идет не о переносе кампании на региональный уровень, а о ее расширении вплоть до этого уровня.
Теперь власти намерены охотиться за организованными преступными группировками (ОПГ) непосредственно в уездах, а не только за их столичными покровителями», — поясняет главный научный сотрудник Казахстанского института стратегических исследований Константин Сыроежкин.
Преступные группы в Китае обычно действуют на уровне уезда или крупного города, иногда контролируют часть какой-либо провинции, утверждает ведущий научный сотрудник Института Дальнего Востока РАН Василий Кашин.
Торговля людьми, проституция, незаконная организация азартных игр, производство контрафакта и контрабанда — вот чем заняты китайские мафиозные структуры. В меньшей степени — торговлей наркотиками. Также широко распространены ростовщичество под грабительские проценты с последующим жестоким выбиванием долгов, рейдерские захваты.
«Все это очень напоминает Россию 1990-х. Информация в СМИ просачивается редко — обычно в самых вопиющих случаях, например, если какая-то группировка берет под контроль целый населенный пункт, как было в краснодарской Кущёвке. Тогда преступникам объявляется беспощадная война и об этом пишут газеты», — рассказывает Василий Кашин.
Теперь Пекин официально провозгласил кампанию против коррупции на местах — сращивания оргпреступности с органами власти.
Триады или просто ОПГ?
Сообщая о расширении антикоррупционной борьбы, почти все китайские СМИ упоминают триады — тайные преступные сообщества с многовековой историей.
Во II веке до нашей эры разрозненные группировки пиратов и работорговцев объединились, сформировав три крупных криминальных конгломерата под общим названием «Тень лотоса». Позднее на их основе возникли религиозные, патриотические организации, партизанские отряды, боровшиеся с маньчжурскими захватчиками.
Из них в XVII веке сложились мощные преступные организации, скрепленные железной дисциплиной, беспрекословным повиновением и безукоризненной конспирацией, — скажем, члены низовых ячеек никогда не знали имен своих главарей.
От противостояния оккупантам они постепенно перешли к криминальным промыслам, нередко обкладывая данью значительные территории. Эти тайные структуры сохранили первоначальное название — «триады», символизирующее единство трех стихий: земли, человека и неба. Исторически они всегда носили исключительно этнический характер — в них состояли и состоят только китайцы.
«Триады живы до сих пор, хотя и значительно видоизменились. Однако доказать само их существование удается далеко не всегда — настолько эти тайные сообщества закрыты от мира.
Они действуют в Китае, Гонконге, а также в других странах, где есть большие китайские диаспоры», — говорит Константин Сыроежкин.
В России подобные группировки занимаются вырубкой леса и контрабандой на Дальнем Востоке.
«Прежние, настоящие триады были уничтожены в годы „культурной революции“, при Мао Цзэдуне. В эпоху реформ они возродились, но уже в новом качестве.
Используя многие атрибуты традиционной преступности, они больше не были связаны с прежними сообществами генетически. Современные триады это скорее обычные ОПГ — они не защищают интересы тех или иных групп населения, не играют прежней роли в национальном объединении, не опираются на религиозные ценности.
Это просто банды, отличающиеся высоким уровнем организации и конспирации», — уточняет Василий Кашин.
Триадами называют и ОПГ, хозяйничающие в китайских уездах. Им и их покровителям на местах сейчас объявлена война.
Политическая подоплека
Борьба с коррупцией — стратегическая задача китайского партийного и государственного руководства, которую нынешний лидер Си Цзиньпин провозгласил, возглавив страну в марте 2013 года.
По словам Василия Кашина, это не популизм и не борьба за авторитет у населения, а насущная необходимость.
«К моменту, когда Си Цзиньпин пришел к власти, уровень коррупции в стране был просто беспрецедентный. Практически любое назначение или повышение в должности можно было купить.
Взяточничество поглотило даже армию. Любая семья крупного чиновника владела бизнес-империей стоимостью в миллиарды долларов. Например, при аресте члена постоянного комитета Политбюро Чжоу Юнкана были заморожены активы его окружения на 14 миллиардов долларов.
Перспектива утраты управляемости и полной разбалансировки системы была вполне реальной. Политика Си позволила восстановить управление страной, ликвидировать наиболее дикие проявления коррупции, создать необходимые элементы контроля и обновить руководство», — говорит Кашин.
Западная пресса традиционно обвиняет китайские власти в систематическом нарушении прав человека, в репрессиях и судебном произволе. Сейчас высказываются опасения в том, что очередной этап борьбы с коррупцией будет неминуемо преследовать политические цели — то есть применяться выборочно. И повлечет новую волну репрессий.
«В рамках проведенной кампании политических приговоров не было — все осуждены за конкретные коррупционные преступления. И хотя политическая подоплека тех или иных громких дел всегда видна, поскольку в результате в тюрьму угодили в основном люди из окружения предшественника Си — Цзян Цзэминя, не было никаких сомнений в том, что наказаны действительно коррупционеры», — уверяет Константин Сыроежкин.
Без жестких и не всегда законных репрессивных мер китайское руководство обойтись просто не сможет, считает Василий Кашин. Пример тому — опыт бывшего партийного руководителя крупнейшего города мира Чунцина с населением в 30 миллионов человек — Бо Силая.
В свое время он начал широкомасштабную и сопровождавшуюся множеством эксцессов борьбу с организованной преступностью в своем мегаполисе. Однако закончилось тем, что он и сам оказался в тюрьме.
«И правоохранительная, и судебная система в Китае существенно отличаются от западных, больше напоминая СССР. Для судов не существует понятия независимости, там фактически нет равенства сторон и всегда превалирует обвинительный уклон.
С учетом этого коррупционные процессы протекают вполне в рамках законности», — говорит Кашин.
По его словам, вокруг антикоррупционных кампаний в Китае сложилось немало мифов, не имеющих ничего общего с реальностью, — например, когда сообщается о публичных и даже массовых расстрелах на стадионах.
Ученый-китаист напоминает, что с середины 1990-х годов публичные казни в Китае законодательно запрещены, а по делам о коррупции смертные приговоры, как правило, не выносятся: даже такие высокопоставленные фигуры, как Чжоу Юнкан и Бо Силай, получили пожизненные сроки, а не расстрел. Да и сам расстрел в КНР заменен смертельной инъекцией.
Есть ли чему поучиться у Китая?
У китайских борцов с коррупцией стоит поучиться технике их работы — скажем, методикам сбора данных об активах предполагаемых коррупционеров.
Можно позаимствовать некоторые элементы законодательства, например такой: если у должностного лица обнаруживается собственность, происхождение которой он не в состоянии объяснить, то это служит основанием для привлечения его к ответственности и изъятия этих активов.
Однако в целом система настолько репрессивна, что вряд ли применима в России, считает Василий Кашин.
«Первое, что можно перенять у китайцев, — это системность борьбы с коррупцией. Второе, пользуясь их выражением, — „не бояться пожарить большую рыбу“, то есть привлекать к ответственности даже самых важных персон в государстве, если они действительно виновны.
Наконец, придавать каждой такой кампании серьезное воспитательное значение — в Китае это умеют делать», — подытоживает Константин Сыроежкин.
Владимир Ардаев
