Очевидно также, что и значительная часть экономической и политической элиты смирилась с тем, что период «выжидания и уклонения» в расчете на стабилизацию отношений с Западом и возвращение к экономической нормальности, под которой подразумевается продолжение встраивания российской элиты в западную систему, позади.

Решающую роль сыграли не персональные санкции против крупных российских бизнесменов, особенно учитывая, что они были вполне ожидаемыми и логичными и носили характер отложенного приговора. И даже не то, что российской экономической элите показали пределы ее интеграции в западное общество, хотя это как раз было весьма чувствительно для многих элитариев.

Решающую роль в изменении отношения российской элиты к внешнему давлению сыграло то, что Запад в ее глазах все больше выглядит немощным, расколотым и не способным к эффективному политическому и экономическому действию. К тому же относительная слабость Запада контрастирует с поведением растущих центров экономической мощи на Востоке. Российская элита, как политическая, так и экономическая, перестала доверять Западу и его институтам, понимая политический характер принимаемых решений.

А главное — для экономически активной российской элиты в отличие от «приватизационных раньте», к которым можно смело отнести большую часть олигархов «первой волны», впервые стало понятна невозможность встроиться в инвестиционные процессы на Западе без «политического» обременения.

Без выполнения неких политических функций, которые создадут для них неконтролируемые риски внутри России, которая при большинстве сценариев останется источником их дохода. Согласимся, что количество бизнесменов, которые не просто находятся внутри инвестиционных процессов Запада, а получают там основной доход, статистически крайне мало, а главное — они уже в массе своей не являются частью российского бизнес-сообщества и элитных кругов.

Показательно в этой связи было поведение владельцев «Альфа-Групп», которые действительно в наименьшей степени связаны с российской экономикой и российской системой перераспределения ресурсов. Но, несмотря на предпринятые меры по «отстройке» от России и демонстрацию своего космополитического статуса, даже они не избежали возникновения значимых операционных (Украина) и политических (антироссийские санкции) рисков в новой ситуации.

На повестки дня — переход от «офшорной» и потребительской к «инвестиционной» модели развития, что, вероятно, будет связано с определенными политическими и психологическими издержками для значительной части российской элиты.

Впрочем, новая глобальная политическая, а как следствие — экономическая ситуация, в любом случае заставит инвестиционно-активных российских бизнесменов пересмотреть модель своего поведения. Маловероятно, чтобы лиц, реально включенных в инвестиционные процессы, устроит статус «виртуальных рантье», контролирующих свои финансы лишь условно и могущих рассчитывать только на получение дохода от оказавшихся «портфельными» инвестиций.

Главный вопрос новой экономической политики — о возможности развертывания в России полноценного инвестиционного процесса. И ответ на этот вопрос пока не представляется столь уж однозначным, особенно учитывая общую экономическую ситуацию в России и специфику экономических интересов крупнейших лоббистских групп.

Это не вопрос об экономической программе, которая в современных флюидных условиях представляется в принципе не самой лучшей формой структуризации государственных социальных и экономических приоритетов. Это вопрос о формировании устойчивой системы общественных консенсусных приоритетов и соответствующих им институтов развития, которые бы были поддержаны соответствующими политическими решениями и информационными действиями.

Никакой серьезной оппозиции в бизнес-среде переформатированию модели развития России, вероятно, не будет. Скорее, оппозиция будет наблюдаться со стороны политических кругов, которые утратят возможность самореализации и монетизации своего статуса в условиях стратегической неопределенности развития, а особенно — чиновничества, которое при любом изменении экономической модели потеряет значительную часть своей административной ренты.

В условиях стратегической неопределенности и политики «выжидания», которая господствует в России последние два года, монетизации потенциала чиновничества, «административная рента», получается за торможение перемен, то есть через создание ситуации, при которой становятся невозможными изменения ни в либеральную, ни в дирижистскую сторону. Российское чиновничество более чем кто ни было заинтересовано в максимальном продлении состояния управленческой стагнации при условии сохранения социальных рисков на умеренном уровне.

Для политической власти принципиальной задачей в среднесрочной перспективе становится возвращение аппарата государственного управления в присущий ему форме и размере. Государственный аппарат должен стать инструментом политической элиты, которая вполне созрела к осознанию себя как глобально самостоятельной силы. А не наоборот, когда зачастую представители политической элиты становятся инструментом аппаратных кланов, которые, как показала практика, не обязательно заинтересованы в укоренении практики наследственных кормлений и получают свою ренту при любом политическом сценарии и режиме власти.

Ясно, что предел операционной национализации российской экономики достигнут. И это ставит политическую власть перед выбором: либо пойти дальше и осуществить национализацию фактически, закрепив новую систему принудительного распределения финансовых потоков, либо вернуться к приватизации, но уже без свойственных 1990-м издержек, что в принципе возможно, но затруднительно в период нарастания внешней напряженности. Причем национализация в той или иной степени неизбежна как инструмент социальной утилизации той части российского бизнес-сообщества, которая по разным причинам не найдет в себе сил встроиться в инвестиционную модель развития.

Россия и на уровне элиты, и на уровне общества вполне созрела к существенному изменению парадигмы развития экономики и социальной сферы и не рассматривает уже различные варианты постлиберальной модели развития в качестве «немыслимых».

Но это пока не может считаться достаточным условием для реализации такого сценария. Более того, последние месяцы выявили целый ряд серьезных рисков, связанных с возможностью действительно глубокой перестройки экономической политики.

Период после 19 марта и 7 мая 2018 года характерен почти полной утратой динамизма развития страны, но главное — проявлением стратегической многовекторности развития. Это показало, что любое, даже временное и в чем-то плановое ослабление «ручного управления» и участия высшего руководства в политических и экономических процессах приводит к «расползанию» и государственной власти, и общества по зачастую конфликтным векторам развития.

Напрашивается вывод: инерция развития, накопленная Россией в последние годы, пока остается недостаточной для обеспечения устойчивости. Пока не сформированы внутренние механизмы саморазвития и поддержания инвестиционных приоритетов. И это, а не западные санкции, вероятно, следует считать центральным вызовом российской государственности на ближайшую перспективу.

Голосование за В. В. Путина в таких масштабах было политическим, но смысл этого коллективного политического решения российского общества заключался в делегировании Президенту права на принятие итогового решения по модели дальнейшего развития.

Политический характер голосования однако означает, что, с одной стороны, нынешняя экономическая модель не дает дальнейшей возможности эволюционного экономического развития, а с другой — что группы экономических и политических решений не могут выработать согласия на внутриэлитном уровне, что свидетельствует о явной «институциональной недостаточности» современной российской государственности. Это касается и политической, и экономической стороны вопроса.

К выборам 2018 года Россия подошла с полноценным «кризисом институтов», затронувшим все направления социальной активности. В кризисном состоянии находятся РСПП и другие организации бизнес-сообщества. Ярким свидетельством этого стал результат Б. Титова на президентских выборах. Остался нераскрытым потенциал ОНФ, а сама организация постепенно «капсулируется». Отчасти кризис коснулся ЕР, несмотря на то, что место организации как лидирующей политической силы общества сильно как никогда. Либеральная часть политического и социального спектра, которая, казалось бы, должна отражать интересы экономически активной части общества, находится в состоянии откровенной деградации

Пока неясно, насколько это кризис является системным, а насколько — кризисом развития. В любом случае ситуация ставит под сомнение возможность институционализации нового социально-экономического консенсуса и, как минимум, затрудняет его выработку.

Инвестиционный консенсус не может быть клановым, если мы хотим, чтобы он был устойчивым, а России сейчас более чем когда-либо нужен устойчивый инвестиционный консенсус, который должен нейтрализовать деструктивную активность тех экономических сил и капиталов российского происхождения, которые окажутся «вне игры», вне пространства активного частно-государственного партнерства, которое неизбежно станет основой нового инвестиционного консенсуса. Эти силы должны быть показательно маргинализированы, но без политических крайностей и избыточной пропаганды.

Нынешний президентский срок Владимира Путина в любом случае будет и периодом институционального переосмысления Россией самой себя, и институциональной реструктуризации общества, которая должна отражать актуальные и перспективные социально-экономические интересы и инвестиционный консенсус. Новый социально-экономический консенсус должен быть институционализирован.

С учетом особенностей российской политики и нужна некая формальная «точка сборки» новой модели. Любое «аппаратное» соглашение, особенно основанное на любимой нашим чиновничеством «квотной» системе, будет слишком быстро поставлено под вопрос конкурирующими кланами и группами экономических интересов.

«Точка сборки» по формату могла бы стать аналогом допетровских Земских Соборов, конечно, применительно к реалиям современной политической и экономической системы. И в любом случае отражать не столько территориальную и политическую структуру страны, как это происходит в ходе классических выборов западного типа, но ее социальную и экономическую структуру, баланс интересов, а также присутствие в обществе перспективных, усиливающихся социальных и экономических групп. Например, аграриев и представителей цифровой экономики, которые пока находятся на периферии формального политического пространства России. Работа такого органа могла бы быть связана и с подготовкой пакетных изменений в Конституцию России, которые уже назрели и перезрели.

Но переход к инвестиционной модели означает, что новые правила игра должны быть установлены не только для бизнеса, но и для общества, и приниматься в «пакете» с такими вопросами, как изменения в пенсионном и трудовом законодательстве. Пакет можно дополнить легитимизацией новой системы общефедерального районирования, освобожденной от перекосов и несуразностей советского периода, которые не всегда оправдываются сейчас политическими и социально-экономическими соображениями.

Главное: устанавливаемые сейчас «правила игры», а с ними — и модель развития, были бы долгосрочными и изменялись бы в период жизни одного экономического поколения — на протяжении 18–24 лет, что вполне нормально в случае выхода России в «новую стабильность» и фиксации новой внешнеполитической ситуации и статуса нашей страны.

Ключевой вопрос переформатирования — вопрос транзита от «рентной» системы, построенной на «проедании» природной и административной ренты, к стимулированию инвестиционной деятельности на всех уровнях при сохранении жесткого государственного и в чем-то даже политического контроля над банковской системой. Альтернативой развитию инвестиций станет, увы, внедрение в практику элементов конфискационной политики в отношении непрозрачных капиталов и средств сомнительного происхождения. Если не будет сделан выбор социально-экономический, руководству страны в самом скором времени придется делать выбор политический, сопряженный со значительными издержками и для российской элиты, и для всей страны.

Но этот выбор стоит не только перед властью и не только перед экономической элитой, которая пока проявила себя на редкость пассивно и недальновидно, да настолько, что у общества возник вопрос: а достойны ли наши «постолигархи» той собственности, которая им была дана в управление?

Этот выбор стоит перед всем обществом.