Влад сказал Саше, что если она планирует стать женой и матерью, то ей пора повзрослеть, ответственность за то, что не идет похудание, Саша видит в самом процессе, а не в себе, ответственность за конфликт с родителями и сестрой Йоси Саша перекладывает на Йосю, это Иосиф должен звонить сестре и разбираться с ней. Черно назвала сестру Иосифа лицемеркой, сестра лайкает плохие комментарии, унизила ее, говорила, что Йося с ней спивается, что у них не любовь, а что-то другое. Саша объяснила ведущему, что сестра хорошо общается с мамой, значит, мнение у мамы и сестры о ней одинаковое. Саша очень расстроилась из-за того, что родители Йоси видят в ней только хамку, которая ничего не делает, которой дается все, что нужно, а она обнаглела, ни во что не ставит своего мужика и делает его тряпкой, сколько бы она не старалась, все ей пишут только плохое, она устала. Черно ждала команда специалистов, пока она плакала. Саша все-таки отправилась на тренировку по кангу джампс с инструктором Маргаритой. На лобном месте Иосиф объяснил, что сказал Саше неправильные слова о том, что у нее нет силы воли. Орлова напомнила, что специально для Саши наняли специалистов, они бегают вокруг нее и хотят, чтобы Саша похудела, Саша сама этого не хочет. Черно признает, что она ленивая, но старается, а расстроилась из-за того, что вес не уходит. Ольга Орлова считает хорошей мотивацией для Саши то, что если она похудеет, то Йося уладит проблемы с родителями. Иосиф не понимает, зачем Саша читает все комментарии в соцсетях и расстраивается из-за них. Черно ответила, что 90% пишут гадости, она не успевает убирать, ей пишут, что она сделала из парня домработницу. Йося пообещал не выполнять домашнюю работу. Орлова заметила, что Йося бледный, вялый. Парень устал, потерялся на проекте из-за закрытого пространства, на первом месте у него семья, он убрал все свои желания ради Саши и отдает ей все свои силы. Яббаров посоветовал ведущим купить клизму и траву, которую Саше посоветовала мама, Саша потеряет еще несколько кг. Кучеров сказал Черно, что женственности у нее совсем нет, Саше нужно слушать своего мужчину и свое сердце, стать просто девочкой. Сорока посоветовал Иосифу вернуть ту жизненную энергию, которую ему давали танцы, пусть Йося начнет преподавать на поляне. Саша начала возмущаться, она заявила, что Йося должен избавить ее от волнений, связанных с танцами, парень не должен флиртовать и переписываться с девушками.
Андрей Шабарин любит Настю Кочервей, но понимает, что ему нужна более серьезная девушка, которая не подведет его, будет вести себя прилично в обществе, ничего не устроит при выходе на какое-либо мероприятие. Яббаров сказал, что Андрей рассмотрел Настю сначала только физически, а потом привык к ней. Настя объяснила, что сначала рассматривала отношения с Шабариным серьезно. Илья спросил, зачем Настя изменила Андрею. Кочервей ответила, что они тогда расстались с Андреем, а мужчина этот ей помогал материально. Шабарин хочет, чтобы Настя изменилась, если она сможет это сделать, чтобы он в обществе чувствовал себя с ней комфортно и знал, что она его не опозорит, тогда он готов идти с ней по жизни. Андрей обратился в камеру и пригласил к себе на проект девушку, которая хочет семейную, тихую гавань. Настя сообщила, что не нужна Андрею семья, ему нужны тройнички. На лобном месте Орлова напомнила Насте, что та вчера говорила о расставании с Андреем, а потом отправилась в нижнем белье в комнату к мужчине в компании Даши. Кочервей считает, что это лучший способ сблизить ее подругу с Андреем, Даша очень хорошая. Настя призналась, что порой не может объяснить свои действия. Андрею было приятно вчера, девчонки его обескуражили, жаль только, что деньги закончились. Шабарин видит свою жену в жизни немного другой, не такой, как Настя, он хотел изменить Настю, но не смог. Андрей сказал, что не изменяет девушке в отношениях, когда он не в отношениях, то позволяет себе, что угодно. Даша хотела поддержать Настю, это ее подруга. Орлова предложила Андрею и Насте заняться каждому своей личной жизнью. Шабарин пригласил девушек к себе на проект, Настя начала закрывать ему рот, залезла ему на плечи.

И дело даже не в том, что жених оказался значительно старше своей невесты (ей —17, а ему — 51), брак со взрослым мужчиной в России никогда не осуждался. Проблема была в другом: за папой шла слава невероятного ветреника. И об этом знал весь Харбин. Вертинский всюду появлялся в окружении женщин. Дамы сходили по нему с ума, а он, артист с невероятным шармом, восхищался женской красотой.
Но никаких доводов матери Лиля не слушала — она уже была влюблена в Александра Николаевича. Все остальные мужчины на его фоне казались безнадежно скучными...
— Анастасия Александровна, а как они могли познакомиться, да еще в Харбине?
— Случайно... Папа прибыл с концертами в Харбин. В костюме от Lanvin (у него был контракт с этим Домом моды) известный певец сошел по трапу теплохода «Чичибу-мару». Это был его второй приезд в Китай.
Местная русская диаспора сходила по Вертинскому с ума. Однажды в пасхальный вечер 17-летняя Лиля с подружкой пришла в кабаре «Ренессанс», где он выступал. Мама уже была его поклонницей, хотя слышала Вертинского только на пластинках. После концерта певец небрежно, чуть свысока поклонился публике и подошел к их столику. По счастливой случайности за столом сидели его знакомые. «Садитесь, Александр Николаевич», — пригласила его мама. Он не отказался и, как потом не раз повторял: «Сел — и навсегда!»
Они стали встречаться. Вертинский приглашал ее на свои выступления. Когда гастроли закончились и Александр Николаевич уехал, у них завязалась переписка. В одном из писем папа описывает Лиле, как однажды попал в страшный тайфун. Два дня их мотало по морю, он был на грани смерти и именно тогда понял: его жизнь без нее ничего не стоит. Следующее письмо было уже раздраженным: «Как вы можете! Я попал в страшнейший шторм, думал только о вас — а вы мне в ответ пишете: «Какая прелесть! Обожаю тайфуны!»
Могла ли мама показаться Вертинскому глупенькой? У него есть одна песня, где мы найдем ответ на этот вопрос: «Разве можно от женщины требовать многого? Там, где глупость божественна, ум — ничто!»
А мама действительно была божественна! И папа не требовал от нее, юной и неопытной девушки, особого понимания жизни. Наверное, он мог без труда найти такую «понимашку», которая была бы его секретарем, спорила на умные темы. Например, как Анна Сниткина, которая ловила за Достоевским каждое слово и все записывала.Но папа прежде всего невероятно ценил женскую красоту. Поэтому, увидев Лилю, он просто погиб! Попав в плен ее изумительных раскосых глаз, он так и называл себя — «кавказским пленником». (Отец Лили, Владимир Циргвава, был грузином.) И все письма к маме отец подписывал на грузинский манер — Сандро. Он так восхищался мамиными вьющимися каштановыми волосами, что подарил ей маленького кудрявого барашка! Часто присылал цветы, сопровождая очаровательными текстами: «Персидскую кошечку с днем рождения!»
Но все складывалось не так просто.
Александр Николаевич постоянно уговаривал маму выйти за него замуж. Но дома ее ждали скандалы. Бабушка кричала в гневе, что Вертинский стар и работает «в кабаке». Она-то мечтала, что Лиля выйдет замуж за достойного человека и уедет в Америку! Но в конце концов бабушке пришлось смириться: в 1942-м родители поженились. Венчание прошло в воскресенье в Кафедральном православном соборе Шанхая. А в 1943-м отец решился вернуться в Россию, где не был 25 лет...
— Почему Александр Николаевич так долго жил в эмиграции?
— Папа был вечным путешественником, как говорится, родился под звездой кочевой. Шел туда, куда его вела эта звезда.
Жизнь его была очень трудной, обездоленной, голодной. Папа очень рано осиротел. Сначала умерла мать, потом, через 2 года, отец. Его отдали теткам, но он от них сбежал — скитался, бродяжничал, пел на клиросе в церкви за тарелку борща.
Папа рассказывал мне, что очень долго спал на деревянном сундуке у тетки. Перед возвращением на родину ему часто снилось, что он, как в детстве, спит на этом теткином жестком сундуке. И, удивительно, при этом счастлив! Как он любил повторять: «Лучше сундук дома, чем пуховая постель на чужбине».
Про возвращение Вертинского на родину ходили разные легенды. Одни говорили, что он привез вагон медикаментов, ведь в это время шла война с Гитлером. Другие шептались, что это был вагон золота. Но на самом деле, конечно, ничего общего с реальностью это не имело.
Чтобы вернуться в Советский Союз, родителям пришлось продать свадебное серебро. Из Китая в огромных сундуках они везли домашний скарб — одежду, посуду. Вертинский с женой, маленькой Машей и тещей сели на поезд и отправились в военную Москву.
У мамы не было грудного молока, и они с собой везли для Маши корзину с коробками американского молочного порошка. Но корзину по дороге украли, и голодная Маша орала как резаная. Папа дал срочную телеграмму на станцию, что поездом едет Вертинский с ребенком и просит принести к вагону бутылку молока.
На ближайшей остановке папа побежал покупать молоко. Тетка, которая торговала у вагонов, уперлась: «Продам, только если бутылку мне вернете!» А стоянка поезда всего три минуты. Папа умолял торговку, давал ей большие деньги, но та ни в какую не соглашалась продать молоко с бутылкой. Поезд тронулся, папа кинул ей 400 рублей, схватил бутылку и вскочил на подножку. Торговка заорала вслед: «Держи вора!»
— Не страшно было Александру Николаевичу возвращаться в Советский Союз?
— Конечно, страшно. Но, думаю, папа возвращался не в Советский Союз, а в Россию. Он что-то, конечно, слышал о репрессиях, но как всякий русский интеллигент был большой идеалист. И даже не догадывался, с какими сложностями придется столкнуться его семье.
Советский Союз, с одной стороны, его принял очень радушно — отцу дали большую квартиру, разрешили концерты по всей стране… А с другой — вывешивать афиши можно было только на зданиях, где проходили концерты. Никакой рекламы, пластинок, прессы, репертуар под цензурой. Тем не менее папу знали и любили. За пластинку с песнями Вертинского «на ребрах» в военное время можно было на рынке выменять еду.
В 1944-м, уже в Москве, родилась я. Когда папа узнал об этом, заказал бутылку шампанского в ресторане «Метрополь» и выпил с дежурной на этаже за мое здоровье.
Жили мы на пятом этаже дома на улице Горького. Этот дом теперь памятник культуры. В папиной угловой комнате каждую зиму протекал потолок, на полу повсюду стояли ведра и тазы для капающей воды. Но Александр Николаевич был счастлив — у него наконец-то появилось свое жилье!
Именно в Москве у родителей началась настоящая семейная жизнь. Они увлеченно строили быт: праздновали Пасху, наряжали елку в Рождество. В стране эти праздники были запрещены, их отмечали только в нашем доме. Бабушка была фантастической кулинаркой, она прекрасно знала русскую, грузинскую, китайскую и европейскую кухню.
Мы жили в соседнем с Елисеевским магазином доме, где продавались разнообразные деликатесы: и черная икра, и красная, и моя любимая — паюсная. Папа обожал копченого сига, а мы с сестрой налегали на ветчину со слезой, удивительно ароматную. Все это тогда стоило копейки...
Когда мне исполнилось лет восемь, бабушка нас с Машей стала посылать за продуктами. Папу старались от этого оградить. Однажды, помню, он пошел в Елисеевский купить кусочек корейки. И вдруг увидел внутри магазина плакат: «Руки прочь от Кореи!» Папа испугался и ушел.
— Александр Николаевич пел в знаменитых «Доченьках»: «Я был против. Начнутся пеленки... Для чего свою жизнь усложнять?»
— Мама хотела родить папе пятерых. А он действительно сопротивлялся этому. Когда я подросла, мама радостно рассказывала мне, что папа был против моего рождения. Что меня никто не хотел, кроме нее. Она любила правду-матку в лицо резать. Вполне допускаю, что папе было вполне достаточно одной-единственной дочки — Лилечки. Думаю, он боялся, что просто не потянет эту «армию» детей. Словом, он маму в ее желании как мог остановил, и они ограничились нами двумя...
К тому же мама пошла учиться. Поначалу папа и слышать не хотел, чтобы его жена получила профессию и ходила на службу. Ему совершенно не нравилась идея, что его красавица пойдет работать в какое-нибудь советское учреждение. Александр Николаевич очень хорошо зарабатывал. Мы, конечно, все прожирали, но он все-таки успевал что-то купить и из дорогих вещей.
Папа постоянно думал о том, что же с нами будет, когда его не станет? Откладывать деньги на будущее было невозможно — валюты тогда не было. И в конце концов отец сдался, признал, что без профессии маме придется сложно. «В этой стране я не могу тебя обеспечить. Иди получай профессию», — сказал он ей однажды.
Мама поступила в Художественный институт имени Сурикова на факультет театральных декораторов. Она легко умела копировать на глаз все, что видит. И ей занятия рисованием были по душе.
Папа конспектировал для мамы своим крупным размашистым почерком лекции по марксизму-ленинизму. А перед экзаменами даже писал ей шпаргалки, с удовольствием ставя в конце свой знаменитый автограф: «А. Вертинский». Бабушка шила маме широкие юбки с карманами, в них она и прятала эти шпаргалки.
Однажды на экзамене Лиля так разволновалась, что, отвечая на вопрос экзаменатора о какой-то великой картине, вместо «непорочное зачатие» сказала «внематочная беременность». Папа, болевший за жену под дверью аудитории, стоял красный как рак.
Мама уезжала на занятия рано утром и возвращалась поздно. В училище к Лиле Вертинской относились снисходительно, педагоги понимали, что она все-таки иностранка. Весь прежний состав — «художников-формалистов» Александра Осмеркина, Сергея Герасимова и других — изгнали, и ректор института Федор Александрович Модоров выписал художников из Мстеры и Иванова. Они все окали и следили, чтобы студенты работали в реалистическом направлении. Помню, мама рассказывала о том, как один мастер, подойдя к ней на уроке, дал «профессиональный» совет: «Вертинская, ты теню под носом ширше пиши!»
Родители не хотели разлучать нас с сестрой и отдали меня в школу раньше времени. Первые два урока я сладко спала за партой.
Папа редко бывал дома, его кочевая жизнь так и не закончилась — гастроли, бесконечные гастроли... Ртов, которые приходилось кормить, было много: бабушка, мама, мы с Машей, работница и наши бонны...
На гастролях папа очень мучился. Он был уже не мальчик, чтобы трястись в поездах, потом спать в неотапливаемых гостиницах, да еще и с сомнительным «сервисом». В одном письме он в бешенстве писал маме, что горничная, драя пол в его номере, каждый раз щеткой задвигала его тапочки под кровать. Они летели с огромной скоростью в самый дальний угол. А папа, уже немолодой человек, был вынужден складываться, как перочинный нож, и с помощью газеты доставать из-под кровати свои тапочки. Раз сказал уборщице, второй, дал денег — все бесполезно! Однажды схватил эти тапочки и, размахивая ими, помчался к администратору гостиницы:
— Нет! Ваш Ленин был не пгав — кухагка не может пгавить госудагством!
(Продолжение следует ).