Очевидно, что это уже существенно больше, чем разовое раздражение или провокация. Но уместно ли в этой связи говорить о наличии тактики или стратегии Трампа в отношении Евросоюза? Возможно, это лишь вполне естественное для всё еще вынужденного отвоевывать себе место в глобальном политическом истеблишменте президента желание осадить европейских, и не только, политиков, нелицеприятно указав им на их несоразмерную весовую категорию и статус? Впрочем, вне зависимости от ответа на этот вопрос расклады для ЕС могут оказаться сложными. Трамп весьма популярен у всех без исключения евроскептиков. В силу чего относится к тем редким политикам, которые одновременно могут эффективно влиять и на элиты, и на контрэлиты Европы.

Тем не менее тактический замысел Трампа бесспорени легко прослеживается. У него есть существенные внутриполитические резоны для жесткого публичного давления на Европу во имя защиты американских интересов. Во-первых, это стилистически важная в канун промежуточных выборов наглядная демонстрация своему избирателю последовательного и бескомпромиссного отстаивания президентом интересов Америки. На стороне Трампа в этом раскладе и американская экономика: в стране признанный экономический рост и безработица на минимальном за много лет уровне. Логика кампании легко позволяет представить это как прямой и очевидный результат жесткой политики президента в отношении внешних контрагентов.

Во-вторых, такое давление формирует новое пространство для последующей коммуникации с Европой. Аргумент, что всё происходящее — лишь предвыборный спектакль, который закончится с выборами и всё вернется на круги своя, не будет работать: после голосования разговор США с Европой продолжится ровно с тех позиций, которые сложатся в их канун.

Просматривается и третья, тоже жизненно важная для Трампа цель. Дело в том, что его нападки на ЕС если еще не сокрушают, то существенно ослабляют окопавшуюся там проклинтовскую фронду, которая даже успела при уходящем Бараке Обаме провозгласить Ангелу Меркель «новым лидером свободного мира», под чьим крылом можно будет, если все-таки придется, пересидеть президентство Трампа. Действительно, если Европа будет сохраняться в качестве оплота глобалистских либеральных и даже либертарианских идеалов, с которыми в США кровно связаны оппонирующие Трампу силы, любая его победа не будет окончательной. В этом плане его интерес состоит в том, чтобы Евросоюз прекратил быть альтернативной ресурсной базой его оппонентов — даже идеологически.

При этом всё не ограничивается внутриамериканскими соображениями. Проблема и в самой Европе, вернее, в том, что ей в обозримом будущем предстоит пережить существенные трансформации. Евросоюз сегодня и в политическом, и в идеологическом отношении довольно аморфен: принятие решений децентрализовано и по ряду вопросов может растягиваться на несколько лет. А его ценностные основания, вчера безусловные, сегодня уже перестали быть очевидными. Нашествие выходцев из северной Африки все эти слабости обнажило и обострило: проблема мигрантов оказалась неразрешимой ни концептуально, ни оперативно на уровне действий соответствующих служб. Дальнейшее движение ЕС пойдет по одному из двух возможных направлений: либо это централизация и консолидация власти, либо окончательное его превращение в объект и территорию. Стратегический вопрос для Трампа, возникающий в связи с этим, — а какая Европа будет соответствовать не ситуативным, а долгосрочным интересам США?

Тут мы оказываемся рядом с одной из ключевых стратегий американской политики, заложенной вместе с конституцией ее отцами-основателями. Как известно, мир политики США изначально был жестко сегментирован ставшей вследствие этого знаменитой системой сдержек и противовесов. Но далеко не в последнюю очередь политика делилась с целью сделать неделимым американский рынок. «Европейские обстоятельства», под которыми отцы-основатели разумели разделенность Европы на множество некрупных экономик, ни в коем случае не должны были воспроизвестись в случае Града на холме. И в этом есть свой очевидный резон, во многом интуитивно ощущавшийся тогда Гамильтоном, а в наше время сформулированный Григорьевым: уже чисто физически размер рынка задает уровень развития экономики. Чем он больше, тем более технологически сложные вещи можно производить и при этом окупать, а чем меньше — тем ниже будет и технологический потолок развития. Скажем так, невозможно построить метро в деревне: для нее оно технологически избыточно и не окупится никогда и ни при каких обстоятельствах.

Похоже, что именно соображения, сформулированные отцами-основателями, и вдохновили Вудро Вильсона в его европейской политике. Как известно, его амбиции росли прямо пропорционально задолженности европейских участников Первой мировой перед Соединенными Штатами, которая накапливалась крайне динамично. Еще в первый год войны Вильсон скромно мечтал о равном статусе для США в стратегических отношениях с Британской и Германской империями. Через пару лет он говорит уже только о союзе с Британской империей. А к концу войны провозглашает любую империю вообще «тюрьмой народов», тем самым внеся свой вклад в послевоенный распад европейских империй на десятки национальных государств. Действительно, с точки зрения экономики США таким образом структурно закрепляли за собой в Европе статус единственного гегемона и технологического лидера.

Сегодняшняя ситуация довольно близка к тому, с чем столкнулся тогда Вудро Вильсон: в ситуации, когда Штатам нужен рост любой ценой, Европа необходима им как рынок, а не как конкурент, пусть и идеологически и исторически близкий. А значит, в ситуации, когда Европа будет выбирать между консолидацией и распадом, вариант консолидации будет для сегодняшнего Вашингтона априори невыгодным. И в этом плане Трамп, при всей  экзальтированности и экстравагантности, в своей европейской политике, похоже, является куда более традиционным американским политиком, реализующим на практике ее принципы, нежели это можно себе представить.

Автор — доцент МГИМО, политолог