Затем к своей пока еще по документам супруге присоединился Саша Гобозов. Несмотря на то, что за последнее время молодой человек сильно изменился — похудел и подкачался — поклонницы его узнали. Появившихся на пляже Алиану и Сашу немедленно окружили стройные красотки в купальниках и принялись делать селфи с парой, сокрушаясь, что та распалась. «Вы такие классные. Жалко, что поссорились», — заметила одна из девушек. «Мы не поссорились, мы как бы развелись», — уточнил Гобозов, при этом играя бицепсами и кубиками на прессе. Зря что ли старался?!

Девушки уже давно привыкли брать все в свои руки. Вот и Алиана Устиненко решила не ждать, пока к ней приедет мифический принц на белом коне, а сама оседлала парнокопытное. К слову, в седле красотка держится великолепно!

Александр Гобозов теперь вполне может принимать участие в фестивалях бардовской песни. Под занавес насыщенного субботнего дня он исполнил композицию немного ностальгического содержания, аккомпанируя себе на гитаре.

"Солнце встает, волны бьются о берег,

А ну ка, скорее включайте свой телек.
Остров любви новый день начинает.
Здесь в воздухе чувства и страсти летают.
А помните, как это все начиналось?
Восьмерка героев на Остров примчалась.
Почти что не ели, почти что не пили,
Но жизнь «ДОМа-2» они здесь зародили".
Алиана Устиненко разместила видео в сториз, уточнив, что данный шедевр ее пока еще по документам супруг написал сам.
Следите за эфирами, а также не пропустите свежие отчеты по кастингу под хэштегом #дом2кастингтур. Там же ты найдешь список всех городов, куда еще отправятся участники телестройки.

[video2=640|360]https://vk.com/video_ext.php?oid=201416528&id=456242105&hash=4a268d1d7e251b08[/video2]

[video2=640|360]https://vk.com/video_ext.php?oid=201416528&id=456242108&hash=e3833ad73d53e144[/video2]

[video2=640|360]https://vk.com/video_ext.php?oid=201416528&id=456242106&hash=74623375d10fabd5[/video2]

[video2=640|360]https://vk.com/video_ext.php?oid=201416528&id=456242107&hash=b20076f44fd45f6b[/video2]

— Что же вам подарить на день рождения?
И услышала ответ, которого в глубине души давно ожидала:
— Себя.
Устоять перед героем войны она не смогла. А Михаил несомненно был героем. Пять боевых орденов, несколько легких ранений и тяжелое отравление газами. Через семь месяцев после той страшной атаки, во время которой он громким криком «Газы!» спас большую часть батальона и навсегда погубил свои сердце и легкие, хватанувшие слишком много ядовитого дыма, Мишу признали «негодным к строевой»: у него начались тяжелые сердечные припадки. Впрочем, на эффектной внешности болезнь почти не отразилась: каждая вторая дама на улице по-прежнему провожала смуглого молодцеватого военного заинтересованным, а порой и зазывным взглядом. В глазах Веры этот факт делал внимание к ней молодого офицера еще желаннее.

И все же прежде чем они решились на то, что должно было произойти сегодня, с памятного июльского вечера прошло еще три года, состоявших из встреч и расставаний, каждое из которых казалось окончательным, и переписки, то прерывавшейся на месяцы, то возобновлявшейся вновь.

Адрес на письмах Зощенко был всегда один и тот же: квартира на Петроградской стороне, куда он сейчас с таким упорством толкал свою тележку. Адрес же на конвертах от Веры непрестанно менялся: Михаила кидало то из Петрограда в Архангельск, то снова в Петроград, то в Смоленскую губернию, то на фронт, куда он, несмотря на болезнь, вновь ушел в январе 1919-го в составе 1-го Образцового полка деревенской бедноты. Несколько раз уезжал, не позаботившись оставить Вере вообще никакого адреса, и о том, куда его унесло, она узнавала от сестер Миши или его матери Елены Иосифовны.

Опустив ручки тележки на мостовую, Зощенко отер рукавом пот и сделал несколько глубоких вдохов, стараясь унять бешено колотившееся сердце. Впереди возвышался Тучков мост. «Удастся ли в одиночку вкатить на его спину перегруженную тележку?» — с сомнением подумал Михаил. Но другого пути нет: не прийти сегодня на Петроградку он не мог. Слишком долго оба колебались, и вот теперь все окончательно решено и дело нужно довести до конца.

Впервые он сделал Вере предложение еще осенью 1919 года. Отвоевав в Красной армии всего три месяца, Зощенко был окончательно комиссован по состоянию здоровья и отвалявшись несколько месяцев в госпитале, вновь оказался в Петрограде. На сей раз в роли агента уголовного надзора и... начинающего литератора.

Впрочем, его литературные претензии стали неожиданностью только для посторонних. В семье давно знали, что Миша «пописывает» — так же, как когда-то его мать, до замужества сочинявшая рассказы для газеты «Копейка».

Знала об этом и Вера: в самом начале их романа Зощенко прочел ей по памяти рассказ, написанный до войны. Про старуху, принявшую плевок на церковном полу за кем-то оброненный двугривенный...

Вера внимательно слушала, вежливо кивала. Но как показалось Михаилу, была слегка разочарована тем, что он так долго говорит о чем-то, не относящемся впрямую к ней и их чувствам.

Впрочем, истории о занятиях в студии при петроградском издательстве «Всемирная литература», куда он записался в июне 1919-го, и о завязанных там знакомствах — с Корнеем Чуковским, Николаем Гумилевым, Евгением Замятиным, Виктором Шкловским — она слушала уже с куда большим интересом. И все же от предложения стать женой будущего писателя отказалась, заявив, что теперь ее интересует только свободный брак, в котором супругов не связывают никакие пошлые обещания и обязательства. И вот, спустя несколько месяцев, вдруг сама предложила съехаться и расписаться.

Зощенко оглянулся на мост, оставшийся за спиной, и облегченно вздохнул. Он катил на Петроградскую тележку, а в голове пульсировали вопросы, ответов на которые не мог отыскать.

Почему Вера согласилась стать его женой именно сейчас? Захотела отблагодарить за преданность, с которой поддерживал ее, когда из-за поклонника, уличенного большевиками в шпионаже, оказалась под арестом? Или сама решила поддержать Михаила, видя его тоску по матери, умершей зимой от тифа? А может, наконец-то осознала, что отравленный газами хрупкий офицерик куда сильнее, чем кажется?

Весь последний год Зощенко крутился как белка в колесе: днем работал конторщиком в военном порту, вечером бежал в литстудию, а ночами и по выходным садился за статьи и рассказы. Правда, в печати ни один из его ранних опытов еще не появился, но люди, знающие толк в литературе, в первую очередь Чуковский, отзывались о сочинениях Михаила одобрительно, предрекая успех. Не этот ли аромат приближающейся славы и почувствовала Вера, часто заявлявшая, что хочет многого и это «многое» обязан дать мужчина? Что ж, раз так, он готов. Пусть его успех будет и ее успехом.

Но чего он сам ждет от нее? Страсти? Детей? Надежной поддержки в борьбе за выживание, на которую обрекли революции и войны? Или он хочет окончательно сойтись с Верой только затем, чтобы выбросить наконец-то из головы Надежду, Наденьку, Надю Русанову?..

Поймав себя на мыслях о Наде, сердито нахмурился. Давно пора прекратить это мальчишество, все кончено и забыто. Но стоило начать думать о Вере, как Надя сама собой врывалась в мысли. Эти две женщины будто сговорились идти по жизни Михаила рука об руку. Да и чему тут удивляться? Разве все, что случалось между ним и Надей, не откликалось эхом в отношениях с Верой? Это ведь ради Нади он приехал в тот самый отпуск, в котором познакомился с Верочкой. К Наде, приславшей ему в Архангельск тоскливое письмо, примчался в марте 1918 года, чтобы понять, что непоправимо опоздал... И осознав это, отправился к Вере. Услышав, что кавалер уже почти двое суток в Петрограде, та кокетливо приподняла брови:

— Так где же вы были? Почему не пришли вчера?

В ответ он бросил с показным равнодушием:

— Дела.

Конечно же, Вере удалось выпытать правду. И услышав имя Нади, которую знала по гимназии, она скривила губки:

— Девочки ее недолюбливали...

Михаил промолчал.

Надя Русанова — его первая любовь, в истории которой все было точно так же, как в тысячах других гимназических романов того, исчезнувшего Петербурга. Письма, невинные свидания, робкие неумелые поцелуи в темноте синематографа и глупое детское смущение, мешавшее обоим прямо и честно говорить о том, что на самом деле жгло сердце.

Почему он, объяснившись в любви, не попросил у Наденьки руки тогда же, летом 1914-го? А что мог предложить ей, генеральской дочери, нищий недоучившийся студент? Почему, уйдя на фронт, почти не писал Наде? И на этот вопрос ответа Зощенко не знал. Возможно потому, что все происходившее с ним и товарищами на войне просто не могло существовать в одном мире с возлюбленной, ее надушенными конвертами и распахнутыми глазами. Вот только сама Надя расценила его молчание иначе. И не дождавшись новой встречи, обручилась с женихом, которого приискал отец. Ничего банальнее и придумать нельзя!

Будущий муж преподнес ей на помолвку имение, а вскоре после октябрьских событий 1917 года увез из Петрограда. Единственное, что удалось узнать вернувшемуся из Архангельска Михаилу, что незадолго до отъезда из России Надя стала матерью.

И все же Надя Русанова никак не уходила из его мыслей, а сердце нет-нет да и замирало от тоскливого предчувствия: ничто из пережитого с нею ему не удастся больше повторить ни с одной другой женщиной. Зощенко упрямо тряхнул головой. Ну так и что? Не отшельником же оставаться! А кроме того, ему просто необходим тот, кто подставит плечо на невыносимо трудном пути к мечте. Если у человека отняли Надежду, пусть останется хотя бы Вера.

Попросив дворника присмотреть за тележкой, он медленно поднялся по лестнице и постучал. Дверь открылась сразу же. Значит, Вера ждала... Ну что ж, пусть все будет как будет. Отступать он не станет. И улыбнувшись женщине, стоявшей на пороге, шагнул внутрь.

В июле 1920 года Михаил Зощенко и Вера Кербиц-Кербицкая стали мужем и женой. Уже в конце лета Вера забеременела. Ожидание ребенка слилось для обоих с нетерпеливым ожиданием литературного успеха. Счастливые события пришли почти одновременно: пятого мая 1921-го родился сын, названный Валерием, или по-домашнему Валей, а спустя пару недель Зощенко позвал к себе на Кронверкский проспект Алексей Максимович Горький, прочитавший рукопись рассказа «Старуха Врангель».

Доброе слово Горького для молодого литератора тех лет — как прорыв в космос: чутье у мэтра было феноменальным, а влияние в литературных и политических кругах — почти безграничным. Вскоре Зощенко отдал в печать свой первый сборник «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова». И будто бы камень толкнули с горы.

За год выстрелило почти все написанное при свете коптилки зимними ночами 1920—1921 годов и терпеливо перепечатанное Верой на стареньком ундервуде: «Рыбья самка», «Любовь», «Война», «Лялька Пятьдесят». Уже к середине 1922-го журналы и издательства начали сами просить у вчера еще никому не известного литератора «что-нибудь новенькое». Михаил был весел и горд, Вера довольна.

Новая власть стремилась прикармливать литераторов, и вместе с первыми гонорарами Зощенко начал приносить домой то, что в Петрограде начала двадцатых ценилось куда дороже денег: кулечки с рафинадом, пакетики с белой вермишелью, масло, завернутое в обрывок газеты. Вскоре на семейном совете было решено оставить службу в портовой конторе. Первый успех на литературном поприще требовалось закрепить, а для этого писать уже не по пять рассказов в год, а минимум пару в месяц. Чтобы устроить Михаилу хотя бы маленький кабинет, приискали квартиру побольше, Вера взяла у сестры машинку — шить занавески. И вдруг как гром среди ясного неба: Миша собрался съехать и пожить отдельно. Устроив жену с сыном в новой квартире, сам перебрался в Дом искусств, или по-новомодному коротко ДИСК, расположенный в бывшем особняке миллионера Елисеева на углу Мойки и Невского. Здесь Зощенко, так же как и Осипу Мандельштаму, Александру Грину, Владиславу Ходасевичу и другим бесприютным литераторам, еще в 1919-м выделили крошечные комнатки, в которых когда-то жила елисеевская прислуга.

О разводе речи не заходило: «просто временная мера», «пока ребенок не подрастет, не перестанет кричать». Но Вера чувствовала — дело не в детском крике. Что-то не ладилось у них с Михаилом. Рос сын, которого Зощенко несомненно любил, стараясь при малейшей возможности побаловать игрушкой или лакомством, случались и задушевные ночные разговоры о литературе, о заседаниях «Серапионовых братьев» — так назывался сложившийся в ДИСКе дружный кружок молодых литераторов, в который вместе с Зощенко вошли Вениамин Каверин, Николай Тихонов, Михаил Слонимский, Лев Лунц, Илья Груздев, Николай Никитин, Елизавета Полонская, Константин Федин, Всеволод Иванов. И все же чего-то их семейному очагу мучительно не хватало. Нежности? Тепла? Михаил словно все время чего-то искал в жене. И не находя, платил за свои обманутые надежды обидной замкнутостью и отталкивающим холодком.

( Продолжение следует)