В усадьбе планировались двухдневные торжества. Гости съезжались накануне, с ночевкой. "С ночевкой" — это из моего, пролетарского лексикона, я не знаю, как правильно обозначить двухдневный аристократический запой. Меня, в числе прочих, поселили в домике для гостей. Одном из. Т.е. там было несколько таких домиков. Как это вместить простому человеку, непонятно, никакие аналогии не помогают. Допустим, у меня на даче тоже имеется домик для гостей, такой деревянный, на одного человека, но туда гости ходят со вполне определенной и даже немного низменной целью.

Переночевав, наутро я отправился в ванную, где все и случилось. Я решил принять душ: это был минимум из того, что я мог сделать для своих высоких аристократических знакомых. Некоторое время я стоял в нерешительности, соображая, можно ли поливать водой плитку с картиной Никаса Сафронова (там было сбоку подписано). Но в итоге осмелился.

Я потянулся за гелем для душа. На угловой полочке из красного дерева стояло пятнадцать флакончиков.

"Малайзийская карамбола" — было написано на первом. "Бурбонская ваниль" — на втором. "Зеленый лимон Мексики" — на третьем. Мне вдруг стало страшно. Я судорожно припоминал, растут ли в Мексике зеленые лимоны и нет ли тут какой-нибудь подставы. Эта проблематика восходила к школьной программе по географии, а я ничего не мог оттуда реанимировать. Вот дурацкая школа, вечно учит нас не тому, что может потом реально пригодиться в жизни.

У меня были нехорошие предчувствия, что ни малайзийскую карамболу, ни бурбонскую ваниль мой пролетарский эпидермис, скорее всего, не сдюжит. Поэтому я сделал выбор в пользу третьего флакона, ведь мексиканские лимоны, хоть и подозрительные, но это все-таки старые добрые лимоны, come on. Однако, третий флакон не хотел сдавался без боя: "без парабенов" — выдал он внизу этикетки.

Я не знал, хорошо ли мне будет без парабенов или лучше все же с ними. Интуиция подсказывала воздержаться от парабенов, уж слишком они были похожи на "парабеллум".

Я собрался с мыслями и обратил внимание на четырнадцатый флакон, который выглядел аскетично. Я пригляделся. Это было дегтярное мыло из березы. Я на секунду представил, как несколько нетрезвых деревенских мужиков выжимают в изящный флакон березу, и меня передернуло. Но "дегтярное мыло" звучало хотя бы понятно и чем-то спасительно буднично. Я взял бутылочку с дегтярным мылом в руки и тут же вернул ее обратно, с излишней даже экспрессией, так что флакон повалил соседние. Внизу этикетки (вон он, пресловутый дьявол в деталях, обязательно досчитывайте этикетки до конца) оговаривалось: "без отдушек". Я посмотрел на карамболу с ванилью: ага, значит, эти двое точно с отдушками, аспиды, меня не проведешь!

Я выключил душ, по факту помыв только Никаса Сафронова, но не себя. Огромное зеркало зачем-то в пол (ну, как зачем, предполагается, что тут будут мыться только гости уровня небожитель и выше) с нехорошей ухмылкой Мойдодыра намекало, что я все еще чумаз. И тут под ванной в бесславном сумраке я разглядел некий архаический тазик. Я осторожно извлек его на свет. В тазике рядом с "доместосом" и какой-то безродной тряпкой лежало мыло. Коричневое, хозяйственное, знакомое с детства, то самое, которым можно было оттереть ржавчину с "Москвича 412".

Ликуя и победно урча, я забрался обратно в ванну и начал щедро мылиться этим хозяйственным мылом, распространяя вокруг заповедные запахи детства. Все пятнадцать флаконов за моей спиной в ужасе сгрудились в кучку и громко шушукались.

Я не сомневался, что в хозяйственном мыле, бурнопенящимся под моими пальцами, было просто до фига парабенов и особенно отдушек, но это мои родные парабены и знакомые до слез отдушки, черт возьми, думал я про себя, наяривая по периметру.

А еще я подумал, что было бы неплохо посыпать голову "доместосом" для верности. Ведь, в отличие от гелей, батарея с шампунями на соседней стойке уходила за горизонт явно дальше пятнадцатого флакона.

Но не стал, из уважения к бурбонской ванили.

Фрагмент повторения портрета кисти А. Антропова, Владимиро-Суздальский заповедник

Французский посол, однако, тоже писал о ней: "Безобразие Воронцовой было невыразимо и не искупалось ни хорошим сложением, ни белизной кожи. Она была не лишена ума и при случае, смогла бы воспользоваться своим положением, если бы на то представилась хоть малейшая возможность".

С точки зрения генетики нет ничего странного, что Воронцова была умна: ее отец был замечательный талантливый политик, канцлер Роман Воронцов, а родной сестрой — знаменитая княгиня Дашкова (которая была лучшей подругой Екатерины II и помогала той свергнуть мужа, любовника своей сестры).

На портрете кисти А. Антропова, 1762, Исторический музей

Когда Екатерина свергла мужа с трона, он находился в пригороде, в Ораниенбауме, а Воронцова при нем. Во время "ареста" солдаты сорвали с Воронцовой все украшения. Императора отправили под арест в Ропшу, другой загородный дворец.

Заключенный Петр пожаловался в письме Екатерине, что плохо выспался, и попросил доставить его любимую кровать из Ораниенбаума, которую тотчас прислали. Затем Петр попросил привезти Елизавету Воронцову, а с нею любимого мопса, арапа Нарцисса и свою скрипку. Как писала потом Екатерина своему любовнику Понятовскому: «боясь произвести скандал и усилить брожение среди людей, которые его караулили, я ему послала только три последние вещи». С Воронцовой же беднягу разлучили навсегда, и его просьба дать им вдвоем уехать в Голштинию осталась, конечно, неудовлетворенной (причем Воронцова умоляла об этом на коленях Панина, одного из помощников Екатерины). Вскоре Петр погиб от рук охранников.

Смерть Петра III

Воронцову отправили в подмосковное имение отца, чтобы не маячила на глазах. В царствование своей бывшей соперницы Воронцова вышла замуж за полковника Александра Полянского, родила двух детей, одного из которых благосклонно крестила сама Екатерина II.

При дворе бывшая фаворитка более не появлялась и умерла в 52 года.

Шакко об искусстве