МАРК СОБОЛЬ О ЯРОСЛАВЕ СМЕЛЯКОВЕ:
«Более нежного человека, чем Ярослав, я не знал…
Он любил знаменитые тютчевские строки:
«И нам сочувствие даётся, как нам даётся благодать».
Сегодня «сочувствие» стало как бы синонимом слова «жалость», а высокая русская «благодать» низведена в быт, да и там потеснил её контрабандный английский «кайф»…
Во времена Тютчева и в устах Смелякова, «сочувствие» означало сопричастность, обострённое сопереживание...
Однажды Ярослав сказал мне: «Ты же знаешь, как я к тебе нежно отношусь» — и это хрипловато и небрежно брошенное наречие меня не удивило. Просто мы числим нежность по ведомству любви, а её куда больше именно в сочувствии.

…Во 2-й Градской больнице умирал Михаил Светлов.
Не очень близкий Светлову человек, писатель Юлиан Семёнов сказал мне: «Я вижу: тебе худо, у тебя отнимают руку. Но и у меня отнимают палец». Ярослав же произнёс на удивление необычные для него слова:
«Уходит мой старший брат и учитель».
В больницу мы с ним часто ходили вместе.
А Мише становилось всё хуже и хуже. Мне выпало на долю провожать многих, но тут я боялся, что не выдержу. Я убегал из палаты покурить, а на самом деле отплакаться. Такого со мной никогда ещё не было. Ярослав понимал: на эти минуты меня лучше оставить одного.
— Я его люблю,— говорил он.— А ты его обожаешь.
И вот — сентябрьский день, занавешены зеркала в Центральном Доме литераторов, толпа в здании и у входа, посреди зала лежит странно помолодевший Михаил Аркадьевич.
Надо вставать в почётный караул, а меня бьёт дрожь. Вдруг сообщают: идти не четвёрками, а по восемь; там, где стоял один человек, теперь встанут двое. Я не приметил, как Смеляков что-то шепнул руководителям церемонии, только подумал: с кем выпадет стоять? Уже на ходу Ярослав пристраивается ко мне, мы вдвоём, плечом к плечу, вступаем на горестный пост.
Ярослав сильно, крепко-накрепко стискивает мою руку. Теперь я могу стоять спокойно.
Если бы только это одно, только это мгновение нашей жизни соединяло нас, я б всё равно остался навсегда благодарным Ярославу».

ЕСЛИ Я ЗАБОЛЕЮ…
Если я заболею,
к врачам обращаться не стану,
Обращаюсь к друзьям
(не сочтите, что это в бреду):
постелите мне степь,
занавесьте мне окна туманом,
в изголовье поставьте
ночную звезду.

Я ходил напролом.
Я не слыл недотрогой.
Если ранят меня в справедливых боях,
забинтуйте мне голову
горной дорогой
и укройте меня
одеялом
в осенних цветах.

Порошков или капель - не надо.
Пусть в стакане сияют лучи.
Жаркий ветер пустынь, серебро водопада -
Вот чем стоит лечить.
От морей и от гор
так и веет веками,
как посмотришь, почувствуешь:
вечно живем.
Не облатками белыми
путь мой усеян, а облаками.
Не больничным от вас ухожу коридором,
а Млечным Путем.

ХОРОШАЯ ДЕВОЧКА ЛИДА.
Вдоль маленьких домиков белых
акация душно цветет.
Хорошая девочка Лида
на улице Южной живет.

Ее золотые косицы
затянуты, будто жгуты.
По платью, по синему ситцу,
как в поле, мелькают цветы.

И вовсе, представьте, неплохо,
что рыжий пройдоха апрель
бесшумной пыльцою веснушек
засыпал ей утром постель.

Не зря с одобреньем веселым
соседи глядят из окна,
когда на занятия в школу
с портфелем проходит она.

В оконном стекле отражаясь,
по миру идет не спеша
хорошая девочка Лида.
Да чем же она хороша?

Спросите об этом мальчишку,
что в доме напротив живет.
Он с именем этим ложится
и с именем этим встает.

Недаром на каменных плитах,
где милый ботинок ступал,
"Хорошая девочка Лида",-
в отчаяньи он написал.

Не может людей не растрогать
мальчишки упрямого пыл.
Так Пушкин влюблялся, должно быть,
так Гейне, наверно, любил.

Он вырастет, станет известным,
покинет пенаты свои.
Окажется улица тесной
для этой огромной любви.

Преграды влюбленному нету:
смущенье и робость - вранье!
На всех перекрестках планеты
напишет он имя ее.

На полюсе Южном - огнями,
пшеницей - в кубанских степях,
на русских полянах - цветами
и пеной морской - на морях.

Он в небо залезет ночное,
все пальцы себе обожжет,
но вскоре над тихой Землею
созвездие Лиды взойдет.

Пусть будут ночами светиться
над снами твоими, Москва,
на синих небесных страницах
красивые эти слова.

ДАВНЫМ-ДАВНО.
Давным-давно, еще до появленья,
я знал тебя, любил тебя и ждал.
Я выдумал тебя, мое стремленье,
моя печаль, мой верный идеал.

И ты пришла, заслышав ожиданье,
узнав, что я заранее влюблен,
как детские идут воспоминанья
из глубины покинутых времен.

Уверясь в том, что это образ мой,
что создан он мучительной тоскою,
я любовался вовсе не тобою,
а вымысла бездушною игрой.

Благодарю за смелое ученье,
за весь твой смысл, за все – за то, что ты
была не только рабским воплощеньем,
не только точной копией мечты:

исполнена таких духовных сил,
так далека от всякого притворства,
как наглый блеск созвездий бутафорских
далек от жизни истинных светил;

настолько чистой и такой сердечной,
что я теперь стою перед тобой,
навеки покоренный человечной,
стремительной и нежной красотой.

Пускай меня мечтатель не осудит:
я радуюсь сегодня за двоих
тому, что жизнь всегда была и будет
намного выше вымыслов моих.

ВОТ ЖЕНЩИНА…
Вот женщина, которая, в то время
как я забыл про горести свои,
легко несет недюжинное бремя
моей печали и моей любви.

Играет ветер кофтой золотистой.
Но как она степенна и стройна,
какою целомудренной и чистой
мне кажется теперь моя жена!

Рукой небрежной волосы отбросив,
не опуская ясные глаза,
она идет по улице, как осень,
как летняя внезапная гроза.

Как стыдно мне, что, живший долго рядом,
в сумятице своих негромких дел
я заспанным, нелюбопытным взглядом
еще тогда ее не разглядел!

Прости меня за жалкие упреки,
за вспышки безрассудного огня,
за эти непридуманные строки,
далекая красавица моя.

Я НАПИШУ ТЕБЕ СТИХИ ТАКИЕ…
Я напишу тебе стихи такие,
каких еще не слышала Россия.
Такие я тебе открою дали,
каких и марсиане не видали,

Сойду под землю и взойду на кручи,
открою волны и отмерю тучи,
Как мудрый бог, парящий надо всеми,
отдам пространство и отчислю время.

Я положу в твои родные руки
все сказки мира, все его науки.
Отдам тебе свои воспоминанья,
свой легкий вздох и трудное молчанье.

Я награжу тебя, моя отрада,
бессмертным словом и предсмертным взглядом,
И все за то, что утром у вокзала
ты так легко меня поцеловала.

Ярослав СМЕЛЯКОВ.