Георгий Иванов писал тоскливо в 1922 голодном и холодном году:
Январский день. На берегу Невы
Несется ветер, разрушеньем вея...
Где Олечка Судейкина, увы,
Ахматова, Паллада, Саломея.
Все, кто блистал в тринадцатом году,
Лишь призраки на петербургском льду...

Она была элегантна, она умела привлекать внимание, одеваться с неизменным изяществом, даже если весь ее гардероб мог уместиться в маленький чемодан.
Какими духами пользовалась Анна Ахматова?

Я читала, что она любила «восточные ароматы», но первое уточнение нашла у человека, пытавшегося яростно раскритиковать еще недавно всеми обожаемую поэтессу.

«Как будто в тот момент, когда написала Ахматова свое первое стихотворение, сказал «некто в сером» — Время, остановись!
И стало все, и с тех пор стоит все.
Так же чопорно сжаты губы, так же певуче дрожит голос, так же исходят от нее духи французские, не то шипр Коти, не то Убиган.
И льются, льются бесконечные вариации на все ту же изжеванную тему будуарной поэзии: любовь, ревность и тоска, тоска. Пять с лишним лет революции прошли над Ахматовой, не задев даже ее великолепной прически. Скучно… и смешно»

Ф. Левин «Ушей не спрятать». // Литературный еженедельник. 1923. № 20, 21. С. 11.

«Chypre» Coty был выпущен в 1917 году: на спокойном и горьком фоне дубового мха расцветали яркими восточными красками сандал, пачули, ладан, кардамон, гвоздичная пряность, чувственные циветта и мускус. Возможно, именно «Chypre» Coty воспринимался как «восточный» аромат Ахматовой.

Можно ли считать восточным «Le Parfum Idéal» Houbigant? Который косвенно («Убиган») упоминает критик и напрямую — обожавшая Ахматову Лидия Корнеевна Чуковская, самый преданный из ее биографов. Чуковская вспоминала:
«Мне захотелось поближе рассмотреть шкатулку, которая издали меня всегда занимала. Она сняла ее с этажерки. Шкатулка дорожная, серебряная, ручка входит внутрь крышки. Рядом со шкатулкой стоит маленькая трехстворчатая иконка, а рядом с иконкой — камень и колокольчик. Под колокольчиком оказалась чернильница, очаровательная, тридцатых годов прошлого века. (Колокольчик — это ее крышка.) Тут же пустой флакон из-под духов.

— Понюхайте, правда, нежный запах? Это — «Идеал», духи моей молодости».

«Le Parfum Idéal» Houbigant — мне довелось держать в руках невскрытый флакон духов времен юности Анны Ахматовой, и не только держать, но еще и вскрывать, потому что пробка встала намертво. И я помню аромат, потому что мне отчаянно хотелось наконец его вдохнуть. Он сладкий и нежный. Бобы тонка, бензоин, сандал, амбра, пачули — все это создает мягкую базу, окутывающую, подобно кашемиру, такую же теплую и невесомую, а по мягкой и теплой ткани разбросаны цветы: розы, флердоранж, жасмин, цветы гвоздики и лимонного дерева. Все свежее, все нежное, но цветочный букет тонет в сладости и теплоте базы…

В воспоминаниях самой Анны Андреевны мне попалось только одно название духов, только один раз: «Чем больше я пишу, тем больше вспоминаю. Какие-то дальние поездки на извозчике, когда дождь уютно барабанит по поднятому верху пролетки, и запах моих духов (Avia) сливается с запахом мокрой кожи, и вагон Царскосельской железной дороги (это целый мир)...»

То был период увлечения авиацией, духи на «самолетную» тему выпускали многие. Есть большой соблазн надеяться, что это Caron, просто название написано не полностью: вместо «En Avion» — «Avia». По времени подходит. «En Avion» уже должен был существовать к моменту этих воспоминаний. Но, может, были какие-то духи «Avia», не оставившие материального следа? Или я этот след не выявила?

И последнее, тоже из воспоминаний Чуковской, относящееся к эпохе, когда у Анны Андреевны уже не могло быть французских духов: «Ахматовой из Болгарии в деревянных флакончиках привозили розовое масло. И Анна Андреевна отлила его одной даме. Это она называла делиться цветами».

«Делиться цветами» — как это поэтично, как по-женски и по-ахматовски: она легко делилась, отдавала, а хранила лишь то, что имело для нее некую духовную, как теперь сказали бы — «сентиментальную» ценность. Все вспоминали, как в эвакуации она отдала свою единственную крепкую ночную рубашку цыганке, наживавшейся на людском горе и притворявшейся беженкой, оказавшейся в Ташкенте без вещей, — сколько настоящих беженцев смогли спасти только жизнь и остались в той одежде, которая была на них! Услышав, что цыганка-де мошенница, и лучше больше ей ничего не давать, Ахматова спокойно ответила: «У меня нет другой рубашки».

Она легко делилась.
И розовым маслом, драгоценным, потому что его было так мало. А ведь она так любила запах роз и тосковала по этому запаху: «Я к розам хочу, в тот единственный сад…»

В 1962 году, уже незадолго до смерти, она писала:
Мне с Морозовою класть поклоны,
С падчерицей Ирода плясать,
С дымом улетать с костра Дидоны,
Чтобы с Жанной на костер опять.
Господи! Ты видишь, я устала
Воскресать, и умирать, и жить.
Все возьми, но этой розы алой
Дай мне свежесть снова ощутить.

И все же она «делилась цветами», чтобы у другой женщины тоже были эти бесплотные, но такие ароматные розы.

#Maniere@vintagealbum
#Celebritses@vintagealbum