Уставшую за дорогу старуху усадили на скамейку под желтыми цветами. Василию Зоя сказала, что не желает больше видеть его таким, а девчонкам пригрозила, что в дом не вернется, пока они оттуда не вывезут грязь, и не приберут кровати, и не вылижут полы. Наговорила она им много обидного.

Прихватив мыло и полотенца, они с Алексеем прошли через улицу в сад. Полюбовались темными от ягод кустами вишен, яблонями, спустились к пруду. Разделись донага за кустами ивняка и стали купаться, наслаждаясь теплой прозрачной водой и брезгливо вскрикивая, когда ноги глубоко увязали в податливом илистом дне.

Уже растирались махровыми полотенцами, уже одевались, когда прибежала Надя. Грузная, быстрая в движениях, кинулась обнимать брата, целовать невестку, счастливо хохотала, содомила на всю округу.

— Мимо деревни проехала, да Витька-шофер толкнул в бок: мол, гляди-ка, Павловна, «Волга» у твово крыльца. Что, за пропасть, думаю? Из райкома, что ли? А то ж ты, мой братик! Мой родный!

И опять тискала его полуголого, опять хохотала, кричала так, что слышно было, наверно, за огородами, в деревне,

— Ну, спасибо! Заехали! Ну, спасибо! Девок моих всполошили! Моют в избе, скребут!

— В дом не пойдем, пока не приберут, — сказала Зоя. — Такие кобылы повыросли, а в доме грязища — стыд!

Надя опустила голову, глубоко вздохнула.

— Ах! Не до того нам с Василием, некогда, а им — говори не говори...

С минуту постояла, нахмурившись, думая о чем-то своем, и махнула рукой.

— Ах! — Опять глядела на гостей веселыми глазами. — Ну, ладно! Ладно! Шофер ждет. В Круглово ехала. Телок объелся — вскрыть надо. Я мигом! Ждите. Мигом!

И побежала вперевалку, трусцой, через огород, через сад, к дому, где урчал двигатель грузовика.

Теперь в доме было чисто. Пахло вымытыми полами. На столе, в стеклянной вазе, стоял букет тех самых цветов, что полыхали желтым огнем в палисаднике.

Василий сидел выбритый, с мокрыми прилизанными волосами, в черных новых штанах и белой нейлоновой рубашке. Молча слушал других и похохатывал, уже хмельной слегка от выпитого ранее портвейна, в ожидании новой выпивки.

Стол был уставлен закусками, а Зоя с Надей и племянницы все хлопотали, все несли и несли новые и новые тарелки с едой. Перед тем Василий притащил из погреба полведра капусты и соленых огурцов.

Надя, вернувшись после вскрытия телка, приволокла в полиэтиленовом мешке целый задок и теплую, еще парную требуху. Все это уже успели нашпиговать чесноком, приправить луком, и перцем, и лавровым листом, сварить и обжарить и выставляли теперь на стол, исходящее духом, шипящее, дымное. Усаживались уже сами, когда Зоя подхватилась.

— А селедка! Селедка где?! Забыли!

Селедку она принесла на мелкой тарелке, нарезанную узкими дольками, обильно политую подсолнечным маслом и уксусом, усыпанную колечками репчатого лука.

Разлили водку, с веселым гомоном подняли стопки.

— Ну, за встречу!..

— Поехали!..

— Ах!..

— Первая колом —вторая соколом!..

Потянулись вилками к закуске.

— Э-э! — вскричала вдруг Надя. — Это вы чего?! Хозяева пьют, а гости чванятся! Вы что это?!

Алексей, уставившись на стопку, держал ее на весу, и рука его подрагивала, и водка в стопке колыхалась. Зоя тоже еще не выпила, глядела на Алексея.

— Это вы что? — забеспокоилась Надя. — Не так чего?!

— Нет, — сказала Зоя. — Это мы... Вспомнилось кое что... Выпьем, Алеша...

— За Бориса, — сказал Алексей, поднося ко рту стопку.

— Нет!

Зоя резко дернулась к Алексею, расплескала водку. Водка потекла по ее руке.

— Нет! Довольно! Пили уже! Пили, и хватит! Было, и нет! Кончено! За встречу давай! За встречу.

Алексей, не глядя ни на кого, хмуро выпил, полез в карман за сигаретами. Вытряхнул одну из пачки, подцепил губами.

— Опять за курево! — Зоя опустила стопку на стол. — Опять. Нельзя так часто! Понимаешь или не понимаешь?

Алексей закурил.

— Понимаю, — сказал он, затягиваясь. — Все понимаю.

— Ну и не дыми каждую минуту! Не дыми! Не играй на нервах!

Да это что вы? — улыбаясь и поворачиваясь всем тучным телом то к Зое, то к брату, спрашивала Надя. — Вы что?! Встретились, выпили, закурили… Зоя оборвала ее.

— В день по три пачки высасывает! В час сигарета — норма! И скандалов не будет!

Алексей молча дымил, сигарета стремительно чернела с конца, превращаясь в пепел.

Надя захохотала.

— Ха! То ж жизнь! Что с таким бугаем станется с сигареты? Мужик здоровый!..

Спина Алексея гулко отозвалась под ударом ее кулака.

— Жизнь-жизнь! — сказала Зоя. — А что такое жизнь? Что ты о ней знаешь?! Ни черта не знаешь!..

Надя нахмурилась, вздохнула, подумала о чем-то своем.

— Может, я ни черта не знаю, но и так нельзя — выкурит мужик цигарку — из-за этого хай! — Она обняла Алексея и Зою. — Милые ж вы мои, нельзя ж так! Нельзя!

Кто-то из племянниц пододвинул к Алексею пепельницу, он растер в пепельнице окурок.

— Ладно. Ну, ладно. Выпьем по второй. Теперь за встречу.

Сидели, говорили. О жизни в деревне. Старуха сидела молча. Грустно усмехалась, вздыхала, вспоминая, видно, другие застолья, другие разговоры и другие песни голосистых баб и мужиков. И то, как гости съезжались к ней в дом. Только к ней. И сыны. И дочки. С женами, с мужьями. С внуками. Шумный, желанный был дом, пока жив был хозяин... А теперь она не хозяйка. Продала дом. Гостюет в разных местах. То у сынов, то у дочек. Поживет-поживет у одного, поедет к другому. Хорошо живет. Не обижают. А все кажется, будто никому не нужна, будто лишняя везде...

Грех думать так. Грех, грех...

Улучив минуту, Василий тронул Алексея за руку.

— Машина-то денег, наверно, стоит?

— Дорогая, черт, — сказал Алексей. — И не мечтал, а вот — купил.

— А не секрет, отвалил сколько?

Много. — Алексей поморщился, вытряхнул из пачки новую сигарету, закурил, — Девять тысяч. Девять с лишним.

— Эх-ма! — Василий в изумлении глядел на Алексея. — Девять тысяч! С лишним! Эх-ма!

Зоя только сейчас заметила, что Алексей опять закурил, уставилась на него.

— Брось дымить. Брось! На нервах играешь? Играешь?! Возьму да сигареты все, все папиросы сожгу!

Алексей продолжал курить.

— Спокойней, Зоя, спокойней.

А Василий все еще осмысливал услышанное.

— Девять тысяч! Эх-ма!

Надя обняла Алексея и Зою. Придавила их к своим тяжелым грудям.

— Ах, родные вы мои! Приехали все ж! Заждалась я вас! Где им, думаю, до меня? Они вон где, а я тут! В навозе закопалась. В доме грязь? А когда приглядеть за домом? Весь скот на мне. Тысячи голов, а отвечаешь за каждую. Ягненок сдохнет, и того вскрыть надо, акт составить. Василия вот в пастухи загнала...

Выпили еще по одной. Переговариваясь, закусывали. Алексей налегал на соленые огурцы и квашеную капусту. Хвалил.

— Ну, а скорость у машины какая? — спросил Василий. — Хорошая?

— Ничего, — сказал Алексей.

— Ну, а все ж?

— На шоссе — сто двадцать, сто сорок.

— О-о! — Помолчав, прикинув что-то в уме, Василий снова спросил: — А супротив самолета мала все ж скорость?

Алексей задумался, не ответил.

Василий глядел с серьезным, заинтересованным видом.

— У самолета тыща километров с гаком в час, наверно?

— Отстань! — сердито глядя на Василия, сказала Зоя. — Прицепился: самолет, самолет! Что тебе самолет тот!

Алексей сказал:

— Скорости у самолетов разные. И две тысячи, и три...

— Э-э-э! — Василий даже присвистнул. — Как же тут при таких скоростях? Тут... Не успеешь моргнуть тут...

— В небе скорости не заметны — ни столбов, ни деревьев, — сказал Алексей. — Ощущение только. Чувствуешь, как идешь.

— Отстань от него! Отстань! — рассердилась Зоя. — Все там есть в небе! Все! И деревья, и столбы, и земля... А земли всего больше!.. Чего только там нет в этом небе!

— Да-да, чего только нет, — задумчиво сказал Алексей. — Все есть. Эх, Василий! Алексей вытряхнул из пачки новую сигарету, Зоя, привстав, дотянулась, вырвала у него сигарету, смяла.

Он вытянул другую и, уклонившись от Зои, закурил.

— Вечно так! Вечно! Лишь бы назло!

— Спокойней, Зоя, спокойней, сказал Алексей, затягиваясь особенно глубоко.

Племянницы глядели на Алексея с обожанием. Живого летчика, сверхзвуковика, видели впервые. Да на такой машине приехал! Уж давно слышно было, что возле машины собрались деревенские ребятишки.

— А на «Волге» прокатимся? — осмелев, спросила самая старшая из них — Нина.

Алексей улыбнулся ей.

— А вот допьем и прокатимся.

— Я тебе прокачусь, — поворачиваясь к нему, сказала Зоя. — Я тебе прокачусь! Думал за руль садиться — пить не надо было.

— Много ли я пил, — невозмутимо отозвался Алексей. — По проселку проедем. Осторожно.

— Совсем не надо было пить. Ни пить, ни курить не надо было.

Надя, громко смеясь, облапила Зою.

— Милая ты моя! Чего ты от мужика хочешь? Ни выпить, ни закурить — это ж разве жизнь?

— Опять то же самое! — недовольно сказала Зоя. — Жизнь-жизнь! Говорить умеем да самих себя любим, а до других никогда дела нет.

— Зоя! — удивилась Надя. — Ты что, Зоя?

— А ничего. Дружок Алеши, Борис, жить любил! Последний раз шел к самолету, шлемофоном размахивал, песни орал...

— ... Оставил Римме троих... Живи одна с ними, живи, как хочешь!..

— Разве он хотел этого? — спросил Алексей, Зоя сердито взглянула на него.

— А Римма хотела? Любила его. Любила! А он одну ее оставил. У вас с ним все просто было: живи, пока живется, летай, пока летается.

Алексей упрямо пригнул голову.

— Когда замуж идут за летчиков, знают, на что решаются.

Зоя, которая собиралась еще что-то говорить, доказывать что-то, вдруг засмеялась. Спросила тихо:

— Кто знает?.. Девчонки, которые влюбляются?.. Летчик — красиво, вот и влюбляются, и замуж выскакивают.

— Выскакивают, а потом жалеют.

— Дурак. — Зоя передернула плечами. — И по свету мотались, и жили неустроенно: ни квартиры постоянной, ни мебели, ни посуды...

— Чего ж упрекать — хорошо жили, — сказал Алексей.

— Хорошо!

Алексей усмехнулся.

— А говоришь, не упрекала.

— Не упрекала. И теперь не упрекаю. — Зоя тряхнула головой — крашеные волосы свисли ей на лоб, закрыли глаза. Она откинула их рукой. — А ведь ты не замечал, что на полу спим, что едим из кастрюль.

— И Борис такой же был, — проговорила наконец Зоя. — Тоже такой...

Алексей отвернулся, уставился на стоящую перед ним полную стопку.

— Да что с Борисом вашим? — спросила Надя. — Он кто такой?

— Друг наш, — ответила Зоя. — Нет его больше...

— Ну ладно, — сказал Алексей. — Выпьем еще.

— Нет. — Зоя отставила в сторону его стопку. — Не надо... Прошу тебя, не надо!

Надя, смеясь, обняла Зою.

— Что уж ты?! Пьяный он или что? В гостях, чай.

— Нет-нет, — сказала Зоя. — Не будет он пить больше. Не надо.

— Тю! — Надя потрясла своей сильной рукой Зою. — Не виделись, почитай, лет десять, как тут не выпить? Мы ж не стаканами, по стопочке. Посидим, песни споем. Хорошо, дружно.

Зоя высвободилась из объятий.

— Нет! Я сказала: нет!

— Ну, конечно, чего с нами пить? — обижаясь, проговорила Надя. — Ведь мы...

— Дура! — Зоя глядела на нее круглыми, злыми глазами. — Ничего-то не понимаешь ты! Ничего!

— Спасибо, спасибо... — Надя совсем разобиделась.

Алексей поднялся, взял стопку, ни говоря ни слова, выпил и опять сел.

Зоя вскинулась вся.

— Ты мужик или кто?! Размазня! Тоскуешь о небе своем! О небе, о небе! Да пропади оно пропадом!

Алексей сидел прямой и спокойный, невозмутимый на вид, но взгляд его был неподвижен и мрачен.

А Зоя шумела:

— Ты эгоист! Эгоист! Ты всегда жил, как хотел! Собой рисковал, ни обо мне, ни о дочке не думал! Для себя жил! Для себя! А мы тебе кто? Мы кто тебе?!

Алексей оторвал наконец от стола взгляд.

— Успокойся, Зоя. Успокойся.

Зоя сорвала с шеи косынку, скомкала.

Надя растерялась от этого крика, забыла обиду свою и поднялась с места.

— Милые ж вы мои! Гостюшки дорогие! Зоя! Братик родный! Разве можно так болеть за прошлое?! Было — ну, было, погоревали — и будет. И не затрагивайте больше Бориса того. Жалко, а что сделаешь? Со всяким беда стрястись может... Ты, Алексей, сам летай за двоих теперь! Летай на здоровье!..

— Отстань! — оборвала ее Зоя. — Присоветовала! Нечего сказать — присоветовала! Нельзя ему! Понимаешь, нельзя! Даже пить! Даже курить!

— Лишнее говоришь, совсем лишнее, — сказал Алексей и тяжело поднялся. — По кускам собирали, сшивали, залечивали — летал!

— Не то, совсем не то теперь! — закричала Зоя.

Алексею вдруг изменила его постоянная выдержка.

Все видели, как дрогнуло его лицо, как побелели его скулы. Мать, которая знала, что служба у Алексея опасная, и тосковала, и болела по нему душой больше, теперь испугалась, что беда сыну ее, невестке грозит здесь, сейчас, и затряслась вся, и потянулась к Алексею, чтобы унять