Когда у него появился брат Виталий, Антону было 8 лет. Окончив Чугуевское военное училище, Виталий стал офицером царской армии. Отвоевав три года, был контужен и получил несколько ранений.
Вместе с братом он работал в школе, преподавал физкультуру и военное дело. Во время гражданской войны Виталий служил в белогвардейской армии Деникина. Если бы он остался на родине, его ждала бы неминуемая смерть.
Виталий Макаренко бежал сначала в Турцию, потом в Болгарию, а в 1923 г. поселился во Франции. Там он сначала устроился чернорабочим на металлургический завод и в судоремонтную мастерскую, а позже стал фотографом и открыл собственное фотоателье.
За переписку с братом педагогу грозил арест, и в 1928 г. он перестал отвечать на письма Виталия. В СССР у него остались жена и дочь Олимпиада, воспитанием которой занимался бездетный брат.
Жена Виталия Макаренко умерла в 1953 г., так и не дождавшись от него вестей. Их дочь Олимпиада отца никогда не видела – когда тот уехал, она еще не появилась на свет.
До 9 лет сын Олимпиады, Антон Васильев, был уверен в том, что знаменитый педагог Макаренко – его родной дед, в честь которого он был назван. Но потом он узнал, что на самом деле приходится ему внучатым племянником.
И только в 1962 г. родственники получили известие о том, что Виталий Макаренко жив. В течение многих лет он пытался разыскать их, но все его попытки были тщетны. Антону Васильеву удалось приехать во Францию только в 1988 г., спустя 5 лет после смерти его родного деда.
Виталий Макаренко так никогда и не увидел ни дочери, ни внуков. Свои последние дни он провел в полном одиночестве в доме престарелых.
Он умер во Франции в 1983 г., пережив брата на 44 года. А вот со смертью педагога Антона Макаренко связано много загадок и предположений. Он умер внезапно от сердечного приступа в вагоне поезда по дороге в Москву в 1939 г.
По одной из версий, там его должны были арестовать. На тот момент его считали контрреволюционером из-за неосторожной фразы: «И если даже товарищ Сталин сделает тысячу ошибок, мы всё равно должны идти за товарищем Сталиным». ]
Возможно, он узнал об аресте – и сердце не выдержало. По другой версии, его отравили. Официальной причиной и по сей день считается сердечный приступ. Его хоронили как писателя, а классиком советской педагогики Антона Макаренко провозгласили уже после его смерти.
С тех пор о знаменитом педагоге были написаны десятки работ. Пытаясь «разоблачить миф» о выдающемся советском воспитателе, в последнее время нередко публикуют статьи, в которых обвиняют Макаренко в чрезмерной жестокости.
Он действительно был строгим, однако лишь однажды, на заре своей деятельности, он позволил себе ударить воспитанника. В этом он сам признался в своей «Педагогической поэме».
Однажды в Горьковской колонии он предложил воспитаннику нарубить дров. Тот ответил: «Сам наруби, много вас тут». Макаренко не выдержал и три раза ударил его по лицу.
Это вызвало возмущение Надежды Крупской, которая назвала его систему воспитания «несоветской». Педагог часто подвергался критике руководства и за то, что «учебнику политграмоты в колонии предпочитали драмкружок».
В наши дни оспариваются и заслуги Макаренко в педагогике. Говорят, его методика оказалась неприменимой в дальнейшем. Однако его достижения в 1920-х гг. вряд ли можно отрицать.
Война оставила после себя 7 млн беспризорников, которые часто становились правонарушителями. Их отправляли в детские дома для «морально дефективных детей». Макаренко же превратил их в трудовые колонии, где у каждого подростка был шанс начать новую жизнь.
Они производили электроинструменты и фотоаппараты ФЭД, и своим трудом зарабатывали деньги. Сегодня эту систему называют моделью акционерного общества с участием на паевых началах всех работающих.

Но труды Макаренко в настоящее время пользуются большей популярностью не на родине, а за рубежом – например, в Германии и Японии, где систему педагога рекомендуют изучать руководителям предприятий.

На неделю, на месяц и на год вперед
Столько необходимо ненужных забот,
Столько мелкой работы, которая тоже
Никому не нужна. Нам она не дороже,
Чем сиденье за скучным и чуждым столом,
Чем мельканье чужих городов под крылом.

Не по мерке пространство и время кроя,
Самолет нас уносит в чужие края,
А когда мы вернемся домой, неужели
Не заметим, что близкие все почужели?

Я и сам почужел. Мне ведь даже не важно,
Что шагаю в костюме неважно отглаженном,
Что ботинки не чищены, смято лицо,
Что на встречных - на женщин! - гляжу с холодцом.

Это - не земляки, а прохожие люди,
Это все - к настоящему только прелюдия.
Настоящее будет потом. Вот пройдет
Этот суетный, мелочный, маятный год -
И мы выйдем на волю из мучавшей клети,
Вот окончится только тысячелетье!..

Ну, потерпим, потрудимся - близко уже:
В нашей несуществующей сонной душе
Все уснувшее всхлипнет и с криком проснется!
…Вот окончится жизнь - и тогда уж начнется…

***
Прощаюсь, прощаю, прощенья прошу,
Всё заново, всё надо заново.
Тема исчерпана, я ухожу,
И ничего в этом странного
Нет.
Забыть про заслуги,
Оставить потуги,
Попытки усилием лёгкость вернуть.
Велением Бога
Другая тревога,
Неясный, но избранный путь.

Что было, то было – черта перелома.
Прощаюсь, прощаю, прощенья прошу.
Всё вижу, всё помню, ах, как всё знакомо,
И всё-таки я ухожу.

Пытаюсь душою постигнуть былое –
Теперь это можно – оно за чертой.
Наташа со мною, а всё остальное
Уже не со мной.

Предчувствую тяжесть несозданных храмов,
Страшусь обновленья – и всё же – спешу
Оставить ушедшее. Милая мама…
Прощаюсь, прощаю, прощенья прошу.

Теперь надо вслушаться в новые зовы,
И вскроется заново то, что знакомо,
Меняю покровы, меняю основы.
Восьмое июля – черта перелома.

***
...а это стихотворение посвящёно жене актёра Наталье Теняковой.

И вправду кажется, что дольше века
наш длится день. Подумать, как давно
я вышел после нашей первой ночи
в асфальтовое море на Светлане,
я обернулся, голову задрал, увидел –
ты явилась на балконе
в рубашке белой длинной. Странный танец
исполнила ты там, на высоте:
летали руки, быстрые пробежки
на маленьком бетонном пятачке
казались лёгким радостным круженьем,
а голова была закинута – вот так
прощалась ты со мной и с этой ночью.

Аккомпанировала танцу тишина,
гуленье голубей
и первого автобуса урчанье.

Тогда сказал я сам себе, что не забуду,
что бы ни случилось, я этот танец,
полный доброты,
прощанья, и прощенья, и призыва.

Вот век прошёл (да, кажется, что век!),
мы многое с тобой перешагнули,
немало создали, так много потеряли
и сами начали теряться в этом мире.
Я забываю имена и адреса,
и лица, и сюжеты прежних пьес,
по многу сотен раз мной сыгранных,
я забываю даже,
зачем я начал этот путь,
чего желал, чем клялся, с кем дружил
забыл, забыл…
но на суде,
на Страшном, на последнем,
когда мне скажут – ну, а что ты можешь
сказать в свою защиту? – я отвечу:
Я, знаете ли, многим грешен, но…
(вам это, может быть, неважно, непонятно…)
я, знаете ли, я не позабыл
и никогда не забывал, как та,
что стала в будущем моей женой,
и родила мне дочь, и прожила со мной
всю грусть и прелесть этой быстрой жизни,
так вот – я не забыл, как ранним утром
она в пустынном городе – лишь мне – рукой махала
и танцевала радость на балконе.

* * *

Глаза закрой,
Тише!
Шумит прибой,
Слышишь?
Вода мутна.
Не видно дна,
Бежит за волной волна.

У наших ног
Камнём лёг
Холодный и мокрый песок.

В соснах поёт ветер,
Мы одни на свете.

Пляж пустой –
Ты да я.
Нет, постой,
Милая,
Я не во сне?
А завтра при свете
Ты будешь мне
Самой близкой на свете?
Ты не забудешь про этот ветер?

Волны песок лижут,
Море холодом дышит.

Что с тобой?
Голос мой
Тише,
Тише,
Тише.

* * *

Идём бесконечной аллеей
По влажной упругой траве.
Вечернее небо алеет,
Луна в ожидании млеет,
В груди вдохновение зреет,
И гений сидит в голове.

А еще он - автор книг:
"Кто держит паузу","Безвременье", "С.Ю.Р.", "Жест", "Содержимое ящика", "Практические облака", "Узнавание", "Театр Игоря Вацетиса", "Эжен Ионеско в переводах Сергея Юрского", "Игра в жизнь", "Все время жара".
...