Многие знали о суровом характере Николая Ниловича, о его нетерпимости к грязи, беспорядку и т. д.

И вот Николай Нилович пришёл в госпиталь. Он впервые вышел на работу после длительного заболевания – кровоизлияния в мозг, которое возникло у него в момент гневного разговора, когда он, стоя на ступеньке вагона, распекал за какое-то упущение начальника санитарного поезда. Это было в годы войны, и генерал-полковник Бурденко был главным хирургом Советской армии.

Болел Николай Нилович долго и тяжело. У него так и не восстановился слух, но это был волевой, крепкий человек, не желавший и при таких обстоятельствах расставаться ни со своей любимой хирургической работой, ни с привычной ему административной деятельностью.

Строго глядя по сторонам, в сопровождении начальника госпиталя и группы врачей, он бегом взлетал по лестнице на второй этаж в ординаторскую, где для него было приготовлено новое бельё, пижама, ибо профессор никогда не ходил по госпиталю в той одежде, в которой бывал на улице. В комнате Николай Нилович снимал генеральскую форму, надевал всё госпитальное и буквально бежал в операционную, часто, однако, забывая снять валенки. Именно в нашем госпитале он сделал свою первую после длительной болезни операцию – извлечение осколка из спинно-мозгового канала, и больной вскоре стал ходить и выписался из госпиталя в хорошем состоянии. Во время операции Николай Нилович часто сердился, бил ассистентов по рукам, доводя их иногда до слёз, кричал: «Не ловите мух!» и т. д. Но оперировал он блестяще. Ассистировал ему однажды пожилой невропатолог, до войны никогда не занимавшийся хирургией. Понятная нам неумелость и неловкость этого врача выводила из себя Николая Ниловича. К концу операции ассистент весь мокрый, расстроенный лёг на диван отдохнуть. Николай Нилович подошёл и стал его успокаивать, говоря: «Ничего, ничего, в следующий раз не будешь мух ловить на операции!».

Однажды Николай Нилович зашёл в ординаторскую, где я писала истории болезни, увидел, как я одновременно с этим доставала из ящика письменного стола чёрный хлеб и с аппетитом его ела. Время было очень тяжёлое, и, если санитарки и сёстры могли съедать иногда оставшуюся после раздачи больным пищу, то врачи были в значительно худшем положении. Суровый нрав и тяжёлый характер начальника госпиталя Г. И. Виноградовой запрещали, как это делалось в ряде других эвакогоспиталей, изыскивать какие-то возможности для улучшения бытовых условий ведущих работников госпиталя, врачей-хирургов, работавших зачастую без сна и отдыха по 16-18 часов в сутки.

Иногда, оглядываясь по сторонам и боясь неприятностей, в ординаторскую в обеденные часы забегала официантка и потихоньку совала в руки врача тарелку со вторым блюдом, иногда кто-либо из раненых офицеров, лежавших в отделении, дежуривших на кухне, приносил оттуда тарелку с какой-либо вкусной едой. Кормили раненых в то время прекрасно, а персонал часто не доедал. И вот однажды в середине дня, во время обеда, прибегает за мной санитарка и говорит: «Срочно идите, Вас вызывает начальник госпиталя». Я побежала. Мы все очень боялись нашей начальницы. Захожу: накрыт стол, на нём два прибора. За столом сидит профессор Бурденко.

Разгневанная начальница, изображая на лице улыбку, обратилась ко мне со словами:

– Где это профессор увидел Вас и что это Вы делали? Он не садится без Вас, говорит: «Я не буду есть, позовите эту голодную, которая ела хлеб из письменного стола».

Я стояла вся красная, ожидая ещё большего гнева и крика. Естественно, профессор ничего не слышал. Увидев меня, он заулыбался и сказал: «Вот, вот она! Давайте обедать!». Когда хотели принести ещё одну порцию, он сказал: «Не надо, нам с ней хватит!» – и отдал мне суп и компот, а сам съел второе.

Несмотря на тяжёлое время, мы обычно не теряли чувства юмора.

Зная, что истинно глухой человек может ощущать сотрясение воздуха, если поблизости произойдёт стук, удар, а человек, симулирующий глухоту, даже не вздрогнет при этом, мы однажды с озорной целью стукнули за спиной профессора по столу тяжёлым операционным журналом. Профессор подскочил чуть не до потолка. «Значит, не симулирует», – решили мы! Прошло это озорство безнаказанным.

Однажды утром Николай Нилович пришёл в госпиталь не побритым и, по-видимому, давно не стриженным и сел в ординаторской что-то писать. Я привела в ординаторскую парикмахера и попросила его постричь и побрить профессора.

Николай Нилович долго не мог понять, чего от него хотят. Тогда я подвела его к зеркалу, висевшему на стене, и усадила на стул. Он заулыбался и разрешил парикмахеру приняться за дело. А я в это время побежала по палатам и выпросила у кого-то из раненых одеколон.

Профессор был очень доволен «санитарной обработкой» и с улыбкой поблагодарил и парикмахера, и меня.

Жил он с женой, Марией Яковлевной, в трудных бытовых условиях. Эвакуированные в далёкий сибирский город, они не имели ни посуды, ни кухонного инвентаря и т. д.

Мы, врачи, собрали для них чашки, тарелки, керосиновую лампу. За всё это Мария Яковлевна была нам очень благодарна.

Тяжёлая болезнь оставила свои следы – у Николая Ниловича, кроме потери слуха, отмечался пропуск букв, слогов в разговоре и в письме.

Но у него сохранился ясный ум, требовательность к себе и людям, доброта, человечность и блестящая хирургическая техника.

Знакомство с Николаем Ниловичем Бурденко явилось одним из ярких моментов в моей жизни в годы Великой Отечественной войны.

(По материалам Кировской областной научной библиотеки им. А.И. Герцена - herzenlib.ru)

Солдатский храм