Никто не возьмется однозначно и резко оценивать жизненный путь человека, который пошел на Великую Отечественную войну, приписав себе лишние годы, а в органы безопасности вступил в 1946-м, проработав там при 12 руководителях – от Меркулова до Крючкова.
Он ссылал Сахарова в Горький и требовал освободить Pussy Riots. Он расследовал самоубийство Цвигуна и посылал группу специалистов в Рейкьявик в 1972-м, чтобы «спасти» шахматиста Бориса Спасского, которого «облучали» и «травили» американцы. Те же американцы, по мнению Бобкова, сами организовали теракт 11 сентября 2001 года. Тут баланс подвести просто невозможно.
Считается, что уход легендарного генерала и борца с идеологическими диверсиями на службу к олигархам неудивителен. Якобы половина сотрудников КГБ осталась не у дел, а Бобков в голодные годы многим своим людям высокооплачиваемую работу дал. Это, мягко говоря, не совсем так.
Во-первых, не все «остались не у дел». За бортом спецслужб оказались те, чья профессиональная подготовка годилась для работы в ЧОПах, а это тот самый 5-й Главк, технические службы и «наружка». Во-вторых, даже многие из них не кидались в объятия олигархата. И особые вопросы в этой связи возникают к генералу армии, жившему на Арбате и не имевшему финансовых проблем.
Если это был какой-то жест протеста, то очень странный и не прибавивший Филиппу Бобкову уважения со стороны бывших подчиненных и сослуживцев из других главков и управлений. Время было тяжелое, но были и «красные линии», которые переступали далеко не все.Но основная критика деятельности Бобкова исходит из либерального лагеря, где в красках рассказывается о профильной деятельности 5-го Главка – борьбе с идеологическими диверсиями, то есть, по сути дела, о гонениях на диссидентов во всем их разнообразии. Это, конечно, так, но для тех, кто не хотел бы ограничиваться идеологическими штампами, есть куда более серьезные вопросы.
Например, генерал армии Бобков задним числом (в воспоминаниях, интервью, доверительных беседах) утверждал, что еще в 1960–1970 годах неоднократно докладывал руководству об опасности азербайджано-армянского и грузино-абхазского конфликтов, о проблемах крымских татар, турок-месхетинцев и почему-то немцев Поволжья, хотя в Поволжье немцы по понятным причинам не жили с 1941 года.
Также Бобков, по его словам, лично, вместе с Андроповым, содействовал принятию решения по выезду евреев из СССР в Израиль в начале 1970-х, как будто «политики разрядки» и соглашения Брежнева с Никсоном не существовало в природе. Меж тем именно 5-е управление занималось «отказниками» и борьбой с сионистскими активистами, а не «способствовало» их выезду. Такое «способствование» было формой давления на нелояльного президента Египта Анвара Садата, и эту геополитическую мысль в сознание членов Политбюро заронили руководили внешней разведки – ПГУ, а никак не Бобков.
Зато Бобков считал (и высказывал эту мысль публично), что Российской Федерации нужно закрыть или сократить резидентуры внешней разведки на Ближнем Востоке, в Китае и в Юго-Восточной Азии, поскольку они требуют слишком много денег. Это фантастическое по меркам генерала армии и уважаемого советника всех и вся предложение. Его нужно «в граните отлить», чтоб неповадно было спрашивать контрразведчиков о делах внешней разведки.
Путь генерала
В 1977 году 5-е управление КГБ «по профилю» занималось расследованием первой в истории СССР серии политических терактов в Москве с человеческими жертвами. Группа армянских радикалов во главе со Степаном Затикяном заложила самодельные бомбы в урны для мусора на Никольской улице (тогда – улица 25-го Октября) и у знаменитого, «для сотрудников КГБ», продуктового магазина на Большой Лубянке (тогда – улица Дзержинского), а также в вагоне метро на станции «Измайловская».
Зацепок не было, 500 опрошенных свидетелей не показали ничего ценного, но кому-то из рядовых следователей пришло в голову, что бомбы были заложены в утятницы – дефицитную в СССР домашнюю утварь, которую производили лишь в Ереване и Харькове. Так классический советский дефицит «вытянул» все следствие.
Второй важной уликой стали сумки с несанкционированной олимпийской символикой, которые выпускали армянские цеховики. Серия арестов брюнетов в спортивных костюмах привела к раскрытию «группы Затикяна», и лавры от этого достались не безымянному следователю, сложившему пазл из остатков взрывного устройства в утятницу, не руководителю следствия – генералу Удилову, а лично Бобкову.
То же касается и другой резонансной истории – убийства председателя Совета министров Киргизской ССР Султана Ибраимова в 1980 году. Ибраимов был застрелен из мелкашки «Белка» на сверхохраняемой правительственной даче на берегу озера Иссык-Куль. В СССР случалось всякое, но снайперы не убивали глав республиканских правительств на глазах у охраны из КГБ. Преступник вошел в здание, ликвидировал шофера Ибраимова (он же охранник), который спал на первом этаже, поднялся на второй и дважды выстрелил в спящего в своей постели предсовмина. На выстрелы выбежала жена Ибраимова, но убийца ее не тронул и выпрыгнул в окно.
Примерно год следствие во главе с Бобковым билось головой об стенку. Единственное, что они сделали – провели первую в СССР биологическую экспертизу отпечатков пальцев, то есть то, что сейчас называется «снять потожировые», в которых остаются частицы ДНК. Это-то и считается «достижением Бобкова». В конце концов в городе Чапаевске Куйбышевской области, в вагоне стоявшей в тупике пригородной электрички, был найден повешенный на шарфе труп молодого русского жителя Киргизии Смагина. Его потожировые совпали с материалом, собранном на месте убийства предсовмина.
При трупе Смагина была обнаружена «Памятка депутата Верховного Совета Киргизии» с данными на первых лиц республики, включая Ибраимова, что само по себе странно – зачем он эту памятку в кармане таскал и до самой Волги довез? Через его отца нашли карабин «Белка» и гильзы на стрельбище, а в доме Смагина (через год после убийства!) – записку с угрозами в адрес киргизов. Почему он тогда не убил жену Ибраимова, она ведь тоже киргизка?
С процессуальной точки зрения преступление было раскрыто, но осадок остался. Никто не пытался установить, повесился ли Смагин в электричке сам или ему помогли, и как он вообще оказался в Куйбышевской области. Имеются в деле и другие нестыковки, включая явно надуманный мотив. Но в Киргизии начались волнения – Ибраимов был очень уважаемым человеком, и Бобков ставил себе в заслугу то, что именно он смог успокоить руководство республики. Это, конечно, хорошо, однако дело Смагина до сих пор вызывает массу вопросов.
Все тот же Бобков утверждал, что «закрепил границу по Одеру и Нейсе», используя немецкого журналиста для давления на общественное мнение, и придумал Виктора Луи как агента влияния. Отсюда, кстати, и пошла любовь генерала к журналистике, которую он вполне разумно считал важным инструментом влияния. Однако границу по Одеру и Нейсе закрепил, конечно, не он лично, а Виктор Луи был скорее шутом, чем агентом влияния.
Конец 5-го управления
Столичные группы диссидентов никогда не представляли реальной угрозы для советского строя в силу ограниченности их среды обитания. «Идеологические диверсии» на национальных окраинах действительно имели место, но с ними 5-е управление как раз и не справилось, а чтобы искренне считать «идеологической диверсией» распространение «Доктора Живаго» в самиздате, нужно очень хотеть так думать.
Постоянные ссылки Бобкова и других причастных на то, что они еще с 1960-х «докладывали», а их «не слушали» – это самооправдание пополам с самовозвеличиванием. Такие рассказы разбиваются о вторую половину 1980-х годов, когда 5-е управление оказалось неспособно что-либо сделать как с националистическими движениями, так и с межнациональными конфликтами.
Но есть в таких рассказах и доля истины. Высшее советское руководство своеобразно реагировало на сообщения о сложностях в нацреспубликах: «пусть местные товарищи разберутся».
Если литовский первый секретарь Антанас Снечкус требует не переименовывать в Вильнюсе улицы, названные в честь князей Великого Княжества Литовского, значит, ему виднее. Если в Армении переводят делопроизводство на армянский язык (единственный случай в СССР), значит, так армянским товарищам писать удобнее. А если абхазские активисты с лодок отстреливают конечную букву «и» на вывесках прибрежных ресторанов (это показатель именительного падежа в грузинском языке, так грузинский Сухуми превращается в абхазский Сухум), то пусть местные товарищи прекратят хулиганить и договорятся между собой.
То есть Москва все-таки реагировала, но реагировала странно. В этом была беда, но никак не связанная с уникальными донесениями 5-го управления. С какого-то момента это управление превратилось в «вещь в себе», воюя с «идеологическим врагом» и пропуская мимо себя реальные проблемы.
Например, отделение по Чечено-Ингушской АССР прекрасно знало и о подпольном существовании суфийских орденов, и о шейхах, к которым ходят чаще, чем в отдел партии, но никто ничего не делал. Потому что русский назначенец, приезжавший в Грозный, быстро понимал, что эту систему в одиночку не побороть, а его коллеги вайнахи сами к шейхам ходят.
Ведомство Бобкова просто наплевало на это, поскольку гонять по стране диссидентов и студентов с кашей в голове было более безопасно и даже выгодно.
Так 5-е управление превратилось в фантом, который был страшен только тем, кто сам хотел его бояться. Генерал Бобков поощрял эту систему, а подбиравшиеся под нее люди соответствовали тем нелицеприятным характеристикам, которые теперь навешивают на термин «кагебешник». Он создал повод поносить все КГБ, поскольку для большинства советских интеллигентов оно персонифицировалось в 5-м Главке, и именно о нем теперь пишут книги и снимают фильмы, что дискредитирует систему в целом.
В общем, генерал Филипп Бобков был неоднозначным человеком, прожившим очень длинную жизнь. Но можно ли, работая на сверхответственных и сверхвлиятельных должностях, десятилетиями сохранять «однозначность» в характере и поступках? Вряд ли. К этому не располагали ни страна, ни эпоха.
