Фронтмен группы Therr Maitz Антон Беляев и хорошо знакомый жителям дальневосточной столицы, заставил тех, кто не смотрит телевизор, включить Первый канал, а домохозяек полюбить джаз и рокабилли. Он взорвал публику своими выступлениями на шоу «Голос», и теперь его некогда андеграундная группа собирает в Москве полные залы. В интервью он рассказал о том, почему в России любят чудовищную музыку и как не потерять себя на телевидении, сообщает СИ Rigma.info со ссылкой на «Сноб».

О жизни до и после проекта «Голос»

– Долго думал, прежде чем отправится на «Голос»?

– Мне было ужасно страшно идти на кастинг. Я никогда до этого не ходил ни на прослушивания, ни на конкурсы. Поэтому многим могло показаться, что я враждебно настроен. Но мне просто нужно было как-то защищаться. Но с другой стороны, мне было интересно проверить себя. Это же тоже о чем-то говорит: сможешь ты впихнуть себя в эти условия или нет. Да и сама система, когда тебя оценивают отвернувшиеся люди — чистый тест. И мне это понравилось.

– Участники группы не были против твоего участия в проекте?

– Нельзя сказать, что это было полностью наше совместное с Therr Maitz решение, но мы его обсуждали. Я все это делаю не ради себя, а ради нас. «Голос» сделал нам хорошую рекламу. Раньше у группы могло быть три-четыре концерта в месяц, а сейчас график расписан до июля и у моих музыкантов есть возможность больше выступать. Слава богу, я могу им это обеспечить.

– Проект сделал тебя еще популярнее. На улицах узнают?

– Приятно, конечно, что теперь меня люди узнают на улице. Но во всем этом есть какая-то лишняя суета. Это мешает процессу, отнимает массу времени и энергии. Я не совсем к этому стремился. Хочется, чтобы слушали музыку. Но в целом я доволен.

О правилах выживания на телевидении

– Долго размышлял об участии в проекте?

– Как только появилась информация о кастинге, вокруг меня собрался круг людей, которые начали говорить: «Чувак, давай!» Я сначала ломался — думал, что это какое-то болото. «Сейчас я туда попаду, и они из меня сделают чудо-йогурт в красивой упаковке. А сам я потеряюсь за всем этим». Было страшно. Сперва я присматривался к ним, отсмотрел первый сезон. А когда сам туда попал на втором сезоне, уже после двух эфиров стало понятно, что все страхи были напрасны. Может, дальше что-то и случится, но пока все, что я вижу, мне кажется адекватным.

– На какие жертвы пришлось пойти в проекте «Голос»?

– Единственное, на что мне пришлось пойти и что далось действительно с трудом, — впервые спеть на русском языке. За шесть лет в Москве я неоднократно получал предложения петь на русском, поехать на «Новую волну», но я всегда отказывался. Но здесь мне дали возможность выбрать то, что я мог спеть, и переделать это так, как я хочу. Получилось не стыдно.

– А отказать кому-то пришлось?

– Я вынужден был отказать программе «Здоровье» (у нас есть набор программ, куда надо сходить), сказал, что просто не подхожу под их формат. В этом плане лучше себя не ломать, а то будет получаться совсем фальшиво. Я и так боялся, что все фанаты Therr Maitz меня возненавидят за участие в «Голосе», что будет полное отторжение. Но этого, слава Богу, не произошло, так как в шоу мне дали остаться собой.

– Чего, по твоему мнению, не хватает проекту?

– На самом деле до маразма доходит, насколько все там мимими. Даже скучно становится. Но, может, кто-то сорвется еще, посмотрим. Я считаю, что шоу должно больше рассказывать о самих участниках. Не хватает каких-то личных историй. Людям же интересно узнать про людей. Мне самому хочется больше знать о тех, кто выступает рядом со мной.

О российской музыке

– Как оцениваешь состояние нынешней музыки в России?

– Нужно понимать, что качественная музыка — недешевая штука. Чтобы записать хит для Уитни Хьюстон, который разорвет всех, как в фильме «Телохранитель», нужен струнный оркестр. А он стоит денег: надо заплатить музыкантам, снять студию на день, выстроить всем микрофоны, потом все это сводить. До сих пор в Москве очень сложно записать струнный состав, так как нет специалистов, нет помещений, нет самих музыкантов. Все по цепочке развалилось и пришло к тому, что существует на данный момент. Мы слушаем какие-то «заменители». Среднего потребителя это устраивает, а производителю это выгодно по причине дешевизны.

– Исправить это как-то можно?

– На форумах нам часто пишут: «Как все здорово, как круто, но это же не выживет в России. Вам тут делать нечего. Вы либо будете петь попсу, либо умрете». Люди сами думают, что они не готовы к новой музыке. Первым делом им надо перестать в это верить. Я сам не слушаю русскую эстраду. Но я верю, что русские пацаны могут петь на русском языке, и это может быть круто. Однако не думаю, что этого может быть много. У нас изначально корни другие, а вся поп-музыка заимствована. И пока мир в нас не поверит, мы не сдвинемся с мертвой точки. Но на Западе живет то поколение, которому с детства вдалбливали, что русское — говно, что мы коммунисты и свиньи. И дети их думают так же. У меня есть хороший друг — звукоинженер из Англии, которому потребовалось полтора года, чтобы мной проникнуться. Он сказал: «Ты мне доказал, что я ошибался насчет русских». Было очень приятно.

О Магадане

– С Магаданом сохранил какие-то связи, все-таки родной город?

– Почти все мои старые знакомые из Магадана либо уже давно здесь, либо умерли или сидят. Там своя, другая жизнь, от которой я абстрагировался еще лет в 20. Но сейчас начали вылезать какие-то люди из прошлой жизни. В «Одноклассниках» мне пишут: «Помнишь, мы как-то в нашем парке…», но я ловлю себя на мысли, что не могу вспомнить этих людей — смотрю на лицо и не понимаю, кто это. Но так, наверное, у многих…
В моей жизни была мрачная полоса, которую я просто стер из памяти. До 16 лет я побывал везде, где только можно. Маме нервы истрепал. Были по-настоящему черные дни. Мне пришлось от этого практически лечиться — я уехал из Магадана в 17 и лет пять еще отходил от того, что накопил там. Но, опять же, я рад, что это случилось тогда, а не сейчас. Те ребята, кто не пережил все это в 16, начали потом. А потом уже все посерьезнее происходит. И бьют уже по-другому. Но в этом горьком опыте много плюсов: в нашей стране я могу общаться практически с кем угодно на любом языке. Однако город я свой очень люблю.

О жизни в Москве

– Как на тебя повлиял переезд в Москву?

– Когда я переехал, мне было 27. С тех пор я повзрослел. Москва научила концентрироваться и брать себя в руки. Внутри я все такой же мякиш и любитель дивана — покурить, посидеть, поболтать, — но когда нужно, могу и 20 часов из студии не выходить.

– После переезда сильно изменился?

– До 25 лет у меня была репутация чувака, который постоянно опаздывает. А здесь со мной уже люди боятся встречаться, потому что я всегда прихожу вовремя. Я недавно поймал себя на мысли, что из-за этой пунктуальности меня перестали называть творческой личностью. Да и возраст берет свое, как мальчик вести себя уже не будешь. Хотя в душе я все тот же пацан.

– Сейчас чувствуешь, что стал снобом?

– Снобом я был всегда. Мне нравится, когда мне комфортно: я на такси езжу с 17 лет. Изначально у меня не очень богатая семья. Наверное, этот комплекс остался еще с тех времен. Сейчас я уже достиг того уровня комфорта, когда мне не нужно его никому демонстрировать. Но когда я был моложе, мне часто приходилось делать так, чтобы люди думали, что я в достатке. Хорошая мина при плохой игре, как говорится. У тебя ни хрена нет, но ты подъезжаешь на крутой машине, весь накрахмаленный: «Привет, как дела? У меня все отлично». А на самом деле потом идешь есть доширак за угол. Я целый кусок жизни так провел. В Москве первые три-четыре года только так. Со всеми нужными людьми я познакомился, находясь в этом состоянии. А потом из этого уже что-то начало расти.

– Когда появилась возможность заниматься настоящим творчеством?

– Еще важно научиться делать то, что ты не любишь, чтобы потом иметь возможность делать то, что нравится. Я в свое время занимался и аудиорекламой, и какими-то нелепыми аранжировками для поп-звезд и танцевальных коллективов, и каждый раз мне было хреново от них от всех. Это было настоящее насилие над собой, но на каждом этапе я приобретал какие-то силы, которые сейчас мне позволяют лучше разбираться в том, что я делаю. Навыки эти не вырабатываются в условиях варения в собственном соку. Так что возможность заниматься творчеством у меня появилась только сейчас. Раньше я только тренировался.

О будущем

– О жизни после окончания проекта уже думаешь?

– Может, у нас еще ничего и не получится. Может, меня возьмут и обломают, скажут: «Что ты здесь воротишь? У нас Первый канал, свои правила, и Басков тут главный». Такое тоже может произойти. И тогда мне ничего не останется, кроме как уйти. Я не готов жить в среде, которая не хочет использовать все мои способности.

– Не боишься, что творчество превратится в рутину?

– Даже музыкальная карьера может скатиться в рутину, если нет развития, если ты не думаешь о следующем этапе. В моей ситуации в рутину все можно превратить так: с песней Wicked Game и дуэтом с Аленой просто начать ездить по России и не делать ничего нового. Я уверен, мы года два точно сможем так кататься. На квартирку накопить. Вот это рутина. Мне это не интересно.
http://www.rigma.info/news/interview/sn … n_belyaev/