В детском театральном лагере дочь музыкантов настигали не только типичные тинейджерские неудачи – получила роль Риццо в мюзикле «Бриолин», а хотела Сэнди. «Ее звали «девочка-крэк» – из-за нас с Куртом», – с печалью в голосе вспоминает Лав.
В этом году Фрэнсис стала появляться в свете. «Эта сирена – не мой ребенок!» – воскликнула Кортни, увидев фотосессию девушки с татуировкой авторства Эди Слимана. Непутевую мамашу никогда не видели такой счастливой.
В 2009-м Фрэнсис Бин Кобейн, которую в возрасте двух лет вернули в родительский дом, в судебном порядке запретила матери приближаться к себе. Она заявила в суде, что жизнь с Кортни была полна мучений. Певица погрузилась тогда в отчаяние и депрессию. «Не могу передать, как сильно люблю ее. Я бы все отдала, только бы услышать стук дочкиных каблуков в гостиной».
На кофейном столике Лав лежит потрепанный экземпляр библии британского света – справочника «Пэры и бароны». «Мне надоело встречаться с теми, кто беднее меня, – объясняет она. – К тому же мне нравятся все эти правила вежливости, этикет. Меня ведь не очень хорошо воспитывали, что уж там». С Великобританией американскую певицу связывают воспоминания об успехе: она с группой Hole сначала завоевала островную публику и только потом весь мир. Альбом Live Through This наряду с нирвановским Nevermind считается одним из важнейших в истории рок-музыки. Но сейчас она играет не в рок-звезду, а в капризную сучку. Главный враг Кортни? Она сама!
Лав сделала все, чтобы никто уже не воспринимал ее серьезно. Появлялась на публике явно под кайфом. Засветилась на больничной койке, в наручниках. (Прокомментировала: «Иногда я не очень получаюсь на фотографиях».) В 1995-м бегала с оскаровской статуэткой Тарантино за журналисткой, собственно, и написавшей, что Лав употребляла героин во время беременности. Ее поймали до того, как она смогла нанести удар. «А что? Сейчас бы меня уже выпустили», – парирует звезда.
Разговор с ней может запросто перескочить с Барака Обамы на Зигмунда Фрейда, а потом на то, кто какие наркотики принимает в Голливуде. Ну или на диалог «Федр» Платона. «В Кортни двойное дно, – говорит ее подруга Гвинет Пэлтроу, – под образом истерички кроется умная и образованная женщина».
Которой в последнее время, возможно, просто не везет. Ее недавний альбом, Nobody’s Daughter, который сама певица называет собранием лучших песен, продался крайне плохо. Актерская карьера после небольшой роли в «Народе против Ларри Флинта» тоже застопорилась. «Ощущение такое, что Кортни напрочь потеряла интерес к актерской игре, – свидетельствует Шон Пенн. – А ведь у нее фантастический талант».
«У меня на счету восемьсот девяносто четыре доллара, – sms от банка ввергает ее в настоящую панику: бегающие голубые глаза полны страха. «Они до самой моей смерти не успокоятся!» – стонет она и курит, курит уже без остановки.
Это конек Кортни – история про то, как несчастную вдову великого музыканта якобы обокрали. Говорят, что идея фикс про мошенничество была главной причиной ухода Фрэнсис.
Да что дочь – даже у менеджера Кортни начинает дергаться глаз, когда речь заходит об этом якобы имевшем место «мошенничестве». «Меня это просто убивает, – признается он. – Ведь Кортни может заработать гонорар с шестью нулями безо всякой «Нирваны», но она так поглощена борьбой, что не может нормально работать».
После того как Кобейн покончил жизнь самоубийством, выяснилось, что он составил несколько черновиков завещания, но ни один из них не может быть признан действительным. Главной ценностью, оставшейся от покойника, была EOM, End of Music, звукозаписывающая компания Кобейна. Кортни признали наследницей, и в 1997 году компанию разделили между Лав и ее дочерью. Компании принадлежат не только права на музыку, но и на его имя и имидж, без права перепродажи.
В 2006 году пятьдесят процентов компании купила Primary Wave Music, а вторая половина досталась какому-то анонимному покупателю по неизвестной цене. Тем не менее Кортни как правообладательница до сих пор получает часть прибыли ЕОМ.
Судя по всему, это не так уж и мало. Во всяком случае, склад одежды Кортни, одевающейся исключительно в новые коллекции, по размерам напоминает торговый центр. «Если ей нужно сделать прическу в самолете, то Кортни сажает двух своих ассистенток и парикмахера в первый класс», – свидетельствуют знающие люди. Такая расточительность не мешает певице иногда отправлять своим знакомым сообщения с драматичным «мне не на что купить еды». «Из всего шоу-бизнеса меня было легче всех надурить! Я вообще ничего не понимала в деньгах! – признает Кортни. – Ровно как и Курт, который даже не знал, сколько скопилось на его счетах и что такое EOM».
«Есть куча богатеньких Буратино, которые считают, что Курт был Иисусом, и они готовы заплатить кучу денег за все, что от него осталось, но я не продала ни волоска», – ехидно замечает Кортни.
«Он трижды пытался покончить с собой, – рассказывает о Кобейне Лав. – А передоз у него был как минимум раз пять. Я была для него как медсестра. Откачивала его. Таскала с собой наркан!». Наркан – это препарат для тех, у кого героиновый передоз.
Кортни плачет.
Ее называли злобным близнецом Йоко Оно, разрушившим «Нирвану». И причиной смерти Кобейна заодно. Ее собственный отец Хэнк Харрисон, с которым у Кортни всегда были натянутые отношения, написал книгу об истории этой гибели. Пытался понять, виновата ли Кортни в смерти своего мужа.
«Почитай лучше Майкла Азеррада, – настаивает Лав. Она имеет в виду книгу 1993 года «Будь таким, какой есть: история «Нирваны». «Курт очень много героина употреблял перед смертью, – говорит она. – Однажды дилер отказался продавать ему столько, сколько он просил, опасаясь передоза. Кстати, раньше вдову хоронили заживо вместе с мужем-самоубийцей. Как бы не так! Да если бы он сейчас ко мне пришел, я бы сама его убила за все то, что он натворил. Я бы убила его, черт подери. Сначала бы трахнула, а потом убила».
За честность и черный юмор Кобейн и любил ее. «Я ослеплен этой любовью, – говорил он. – Переполнен чувством». «Она притягивает чудеса к себе». «Самая классная девушка в мире». Это все о ней, не сумевшей справиться с любовью. Или с ее отсутствием.
«Мне кажется, что тема потери – главная в ее жизни, – говорит один из друзей Кортни. – Если вдуматься, все эти навязчивые мысли – от ощущения потери, которое не покидает ее с самого детства. Она постоянно пытается понять, куда все исчезло – деньги, любовь...».
История жизни Лав изучена вдоль и поперек. Причем с ее собственной подачи. Кортни утверждала, что ее отец, Хэнк Харрисон, якобы давал ей ЛСД, когда ей было всего четыре года. Что ее мать, Линда Кэрролл, врач-терапевт, пыталась ее сбагрить: то другу семьи, когда девочке было девять, то бывшему крестному – в двенадцать. «Моя мать хотела и до сих пор хочет убить меня», – уверена Кортни.
Уже в тринадцать лет Кортни Мишель Харрисон, 1964 года рождения, попала в детскую исправительную колонию. В шестнадцать – через суд отказалась от родительской опеки. Линда, если судить по мемуарам «Дочь ее матери», владела немаленьким состоянием. Кортни собиралась стать стриптизершей или, на худой конец, рок-звездой.
«Я клялась, что никогда не буду такой, как моя мать, – печалится Кортни. – Но я именно такая. Она все отправила к чертям, и я, получается, тоже».
Мы с Кортни Лав мчимся на бал. Машина летит по лесам и полям старой доброй Англии. Бал назначен в трехсотлетнем замке Гудвуд, резиденции герцогов Ричмондских. Нас торжественно встретит Чарльз Гордон Леннокс, граф Марча и Кинары. «Там будет даже дворецкий!» – Кортни, очевидно, начиталась «Нового справочника по этикетам и манерам».
Она сидит вместе со мной на заднем сиденье, стройная, подтянутая, полная энергии. На ней крупные солнцезащитные очки, широкие брюки, каблуки и винтажный жакет персикового цвета с подкладками в плечах. По радио крутят Teenage Kicks поп-панковой группы 1970-х Undertones. Кортни просит водителя сделать погромче. «Вот что я люблю в этой стране, так это их музыку!» – говорит певица. В свое время британским музыкальным критикам пришлись по вкусу и ее наглый образ, и дерзкая язвительность.
Мы припарковались с западной стороны особняка, когда уже все начиналось: опоздали. Величественную старую усадьбу окружает Госфордский парк, по которому прогуливались группы женщин, одетых куртизанками восемнадцатого века. На передней лужайке двое крупных мужчин показательно дрались. Кружилась карусель, играла легкая музыка. На стенах этого впечатляющего дома висели портреты членов семьи – все в коронах.
– Аристократы знают, как сохранить денежки в семье, – шепчет мне Кортни, пока мы поднимаемся в наши спальни. – Они умеют защитить себя. Мне бы этому научиться.
– Куда тебе, ты ж панк-рок-дива, – передразнила я.
– Я больше не в панк-роке, – фыркнула она. – Теперь я либеральная элита.
Кортни досталась знаменитая комната, которая так нравилась Георгу III, «сумасшедшему королю». К ней и в самом деле зашел дворецкий по имени Монти: «Будут ли еще пожелания, мэм?».
Лорд Марчский прославился тем, что превратил свое поместье Гудвуд в развлекательный бизнес. Круглый год здесь проводятся какие-нибудь мероприятия – ралли на винтажных машинах, скачки и прочие важные британские забавы.
За ужином лорд Марчский был одет как Том Джонс (герой Филдинга, а не певец). Слева от меня сидел британский посол в Катаре, а справа – маркиз Милфорд-Хейвена Джордж Маунтбаттен. «Вы самая сумасшедшая женщина в мире?» – спросил Маунтбаттен у Кортни. Та нахмурилась: «А у вас уже четвертая жена или пятая?».
Маунтбаттен, недавно вступивший в брак второй раз, выглядел ошеломленно. Кортни вышла на переднюю лужайку покурить. «Что вы думаете о ней?» – спросила я у одной знатной дамы, когда Кортни отошла в сторонку. «Что она ужасная наркоманка. И только».
И вот настало время Кортни выступать: на бал ее позвали не танцевать, а петь. Она вышла на сцену и внезапно превратилась в ту самую Кортни Лав, которую я знала по альбому Live Through This: ее сильный голос может мертвого поднять. Местная группа играла на бэкграунде и была похожа на команду таксистов, внезапно ощутивших себя за рулем «феррари».
«Покажи сиськи!» – крикнул кто-то из-под сцены. «Спой песню Курта Кобейна!» – крикнул еще кто-то из толпы. «Я не могу дать вам Курта Кобейна, – ответила Кортни. – Он не с нами». Она спела еще одну песню и ушла. Лорд Марчский умолял ее выступать дальше: «Это была всего пара дураков. Ты фантастически поешь».
Кортни вернулась на сцену и спела одну из своих медленных песен для почти опустевшего зала. Это было одно из лучших ее выступлений. В награду лорд Марчский отвел нас в свою личную библиотеку – туда, куда можно попасть только по секретному коридору через дверь в стене, – и позволил ей посидеть в знаменитом наполеоновском кресле.
Не переживай, ты была великолепна», – сказала я ей позже, когда уже все разошлись спать, а мы сидели в пижамах на террасе и оглядывали ночной Гудвуд. – Ты ведь Кортни Лав». Кортни выглядела беспокойно. «Гвинет тоже это мне всегда говорит. Говорит, мол, ты Кортни Лав. Если я еще раз услышу: «Ты чертова Кортни Лав», блин, хренова эта Кортни Лав мне уже осточертела, о’кей? Если б, блин, Кортни Лав не существовала бы, черт подери... – она нахмурилась. – Кортни Лав сидит у меня в печенках».
«С самого детства, – говорит она, – я хотела стать знаменитой, потому что думала, что тогда люди будут ко мне относиться искренне. Я молилась, что вырасту и стану звездой, чтобы они начали ко мне относиться по-честному. Ха-ха. А потом оказалось, что я просто превратилась в посмешище. Я думала, как Мадонна, изменить личность, изменив внешность. Но спокойной жизни как не было, так и нет».
На следующий день мы посетили Гудвудские скачки. На Кортни было платье от Miu Miu, и все сошлись во мнении, что она выглядела изумительно. «Кто эта девушка? Необычайно женственная Кортни Лав примеряет на себя образ леди в Гудвуде», – написали в Daily Mail на следующий день. Кажется, Кортни очень этому обрадовалась. А потом она улетела на неделю в Австралию на семинар с неким видным гуру мотивации. «Пытаюсь научиться любить себя, – написала она мне. – Дается тяжеловато».
