Но за это нужно было платить изнурительным трудом: во время учёбы студенты изучали все направления в медицине, а на выпускной сессии пересдавали все экзамены с предыдущих курсов — всего семьдесят пять дисциплин. Чехов выдержал все испытания и в 25 лет стал дипломированным лекарем.

Семья Чеховых. 1874 г. Фотография.
Слева направо: стоят - Иван, Антон, Николай, Александр, Митрофан Егорович;
сидят - Михаил, Мария, Павел Егорович, Евгения Яковлевна, Людмила Павловна и ее сын Георгий

Рассказы он начал писать ещё во время учебы, публикуя их в развлекательных, граничащих с бульварщиной изданиях, и даже после того, как они неожиданно стали приносить неплохой доход, Чехов продолжал называл медицину женой, а литературу — любовницей. Серьёзно заняться творчеством он смог только после того, как покровительство над ним взял издатель Алексей Суворин. Суворин платил Чехову совсем по другим ставкам, что позволило ему писать не по рассказу в день, а по рассказу в неделю. Во многом именно Суворину мы обязаны серьёзными чеховскими произведениями «Степь», «Чёрный монах», «Палата № 6», «В овраге» и многим другим.
Происхождение Чехова во многом определило и направление его творчества. Рассказы молодого автора полюбились широкой аудитории именно из-за того, что простые лавочники, врачи, купцы и интеллигенты увидели в них себя. Вскоре Чехова стали принимать как своего во многих знатных домах, но при этом у него осталось много привычек, которые нередко шокировали представителей света. Так, актриса Клеопатра Каратыгина, встретившая писателя на берегу моря в Ялте в 1889 году, так вспоминала о нём: «Смотрю, молодой человек, стройный, изящный, приятное лицо, с небольшой пушистой бородкой; одет в серую пару, на голове мягкая колибрийка „пирожком“, красивый галстук, а у сорочки на груди и рукавах плоеные брыжи. В общем, впечатление элегантности, но... о ужас!!! Держит в руках большой бумажный картуз (по-старинному „фунтик“) и грызёт семечки (привычка южан)».
В отличие от собратьев по перу, вышедших из дворянского сословия, Чехов всю жизнь воспринимал литературу именно как ремесло: он не мог позволить себе впасть в творческий кризис, перестав писать на какое-то время. Во многом этим обусловлен ответственный подход к организации рабочего процесса — он садился писать строго в определённые часы, причём никогда не позволял себе работать без бабочки, а все документы — письма, заметки, чеки из магазинов и даже счета из ресторанов — хранил в порядке.
Большую часть жизни Чехов жил с семьёй в съёмных квартирах, кочуя с места на место, много работал, обеспечивая родителей, отдавая долги за непутёвых братьев, пытаясь выбиться «в люди». Именно поэтому за свою жизнь он совершил только одно большое путешествие, через всю Россию на Сахалин. Этот остров был в те времена местом, куда отправляли в вечную ссылку, и главной идеей было описать условия, в которых жили люди.
Суворин о смысле этой поездки высказал сомнение («что за дикая фантазия», «Сахалин никому не нужен и не интересен»), на что Чехов резко ответил: «Сахалин может быть ненужным и неинтересным только для того общества, которое не ссылает на него тысячи людей и не тратит на него миллионов... Это место невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек вольный и подневольный».
Книга «Остров Сахалин», написанная по итогам путешествия, послужила одной из причин для начала тюремной реформы в России.
Но мало кто знает, что это путешествие не ограничивалось только Сахалином: добравшись до острова по Сибирскому тракту («самой большой и, кажется, самой безобразной дороге во всём свете»), назад писатель возвращался через Индию, Сингапур, Цейлон, Порт-Саид, Константинополь и Одессу. В Цейлоне Чехов купил мангуста, который получил прозвище «Сволочь» за то, что сожрал все путевые заметки об острове, восстановить которые писатель не смог, и поэтому мы до сих пор не знаем его впечатлений о плантациях знаменитого чая.
Мангуст долго жил с Чеховым в купленном им имении Мелихово в Московской губернии, где, по словам отца писателя, стал «образчиком звериного хулиганства»: бил посуду, прыгал по столам, кусал за нос спящих людей, вытаскивал пробки из бутылок, а потом сбежал в лес. Когда поиски ничего не дали и все посчитали его сгинувшим навсегда, Сволочь был найден в расщелине каменоломни охотником и возвращён Чеховым, которые решили отдать зверя в зоопарк, где за ним был бы лучший уход.
Помимо Мангуста, у писателя было две таксы по прозвищу Бром и Хина. В целом собакам он отдавал явное предпочтение перед кошками. В Мелиховском имении их никогда не было, из-за чего мыши чувствовали себя вольготно: пойманных грызунов писатель не убивал, а отпускал в лес. Переехав из-за болезни в Ялту, Чехов писал Немировичу-Данченко, что щенку, который приходил спать под маслиной, было разрешено остаться и дано прозвище Каштан. «А кошек будем стрелять», — добавил он.
Расслабиться себе писатель позволил только после того, как понял, что обречён. Признаки туберкулёза, неизлечимой в те времена болезни, Чехов долгое время старался не замечать, несмотря на своё медицинское образование. Первый серьёзный приступ случился, когда Антону Павловичу было 36 лет. В тот день писатель обедал в ресторане с Сувориным, и вдруг у него горлом хлынула кровь. Добравшись до гостиничного номера и упав на кровать, Чехов сказал своему издателю: «У меня из правого лёгкого кровь идёт, как у брата и другой моей родственницы, которая тоже умерла от чахотки».
После первого приступа он продолжал жить по-прежнему, однако уже через год оказался в больнице с ещё более серьёзным кровотечением. Интересно, что посетителей к писателю не пускали, потому что ему был нужен покой, однако вскоре к нему пришёл гость, которого не могли не пропустить.
Лев Толстой, который был в те времена самым известным российским писателем, навестил начинающего автора в больничной палате и завёл разговор о жизни после смерти.

Чехов, глубоко ценивший Толстого, но не привыкший к таким разговорам, так вспоминал об этом: «Говорили о бессмертии. Он признаёт бессмертие в кантовском вкусе; полагает, что все мы (люди и животные) будем жить в начале (разум, любовь), сущность и цели которого для нас составляют тайну. Мне же всё это начало или сила представляется в виде бесформенной студенистой массы; моё я — моя индивидуальность, моё сознание сольются с этой массой — такое бессмертие мне не нужно, я не понимаю его, и Лев Николаевич удивляется, что я не понимаю».
Встречи Толстого и Чехова, которые позже происходили в Ясной Поляне и Ялте, где уже серьёзно больной писатель балансировал на грани жизни и смерти, до сих пор являются предметом изучения литературоведов.
Врачи посоветовали Чехову отправиться в Крым: тёплый климат мог на некоторое время отсрочить конец. Продав права на издание собрания сочинений, писатель купил небольшой домик в Ялте. В те времена полуостров не был таким развитым курортом, каким он стал в советские времена, и после того, как разъезжались отдыхающие, побережье пустело. Газеты в это южное захолустье доходили с трудом, а без газет, по словам писателя, можно было «впасть в чёрную меланхолию и даже жениться».
Женился Чехов в 1901 году (ему шёл 42-й год) на актрисе МХТ Ольге Книппер, однако семейного счастья этот брак ему не принёс. Умирающий писатель жил один в Ялте, в то время ка как его жена играла в художественном театре в Москве, навещая мужа только на несколько дней в году. Стоит отметить, что на таком формате отношений Чехов настаивал сам. В одном из писем, задолго до знакомства с Книппер, он писал: «Извольте, я женюсь, если Вы хотите этого. Но мои условия: всё должно быть, как было до этого, то есть она должна жить в Москве, а я в деревне, и я буду к ней ездить. Счастье же, которое продолжается изо дня в день, от утра до утра, — я не выдержу. <...> Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моём небе не каждый день».
После того, как состояние писателя в 1904 году стало критическим, Книппер решила везти его на лечение в Германию. В тот момент Чехов уже испытывал изнуряющие боли в груди, употреблял сильнейшие обезболивающие (врачи прописали ему опиум, морфий и героин).
3 июня 1904 года Чеховы прибыли в Берлин, а четыре дня спустя в гостинице их навестил ведущий немецкий специалист по внутренним болезням профессор Эвальд. Обследовав больного, он развёл руками и молча покинул номер. Недоумение профессора было связано с тем, что он не мог понять, зачем было везти через всю Европу обречённого, умирающего человека.
Однако и жена писателя, и он сам не теряли надежды. Перебравшись 21 июня на другой конец Германии в город Баденвейлер, Чехов писал в Россию, что его теперь беспокоит лишь одышка и худоба и что он уже помышляет о том, «куда бы удрать от скуки». Но на самом деле состояние его здоровья стремительно ухудшалось. Немировичу-Данченко Книппер писала: «Антон Павлович, хотя на вид и поправился и загорел, но неважно чувствует себя. Температура повышенная всё время, сегодня даже с утра 38,1. Ночи мучительные. Задыхается, не спит <...> Настроение можете себе представить какое. <...> Весь день он сидит покорный, терпеливый, кроткий, ни на что не жалуется».
15 июля Чехов проснулся в бреду: ему приснился тонущий моряк, которым был его племянник Коля. Было послано за немецким доктором и за швейцаром, который принёс льда. Когда лёд пытались положить Чехову на сердце, он сопротивлялся, говоря, что на пустое сердце лёд не кладут. Появившийся врач ввёл Чехову инъекцию камфары, пощупал пульс и попросил принести шампанского. По врачебному этикету, находясь у смертного одра коллеги и видя, что надежд на спасение нет, доктор должен поднести умирающему бокал игристого вина. Выпив его до дна, Чехов сказал: «Давно я не пил шампанского», повернулся к стене и уснул, а через несколько часов его сердце остановилось.

Посмертная фотография А.П.Чехова. 1904 г.

Гроб с телом писателя прибыл в столицу в вагоне-рефрижераторе. Встречала его небольшая группа людей, но оказалось, что большинство из них пришли, чтобы отдать последние почести не Чехову, а генералу Келлеру, чей гроб одновременно с чеховским прибыл из Маньчжурии. Но на похороны писателя собралось четыре тысячи человек: гроб с телом пронесли от Николаевского вокзала до кладбища Новодевичьего монастыря.
орький так вспоминал об этих похоронах: «Я так подавлен этими похоронами <...> на душе — гадко, кажется мне, что я весь вымазан какой-то липкой, скверно пахнувшей грязью <...> Антон Павлович, которого коробило всё пошлое и вульгарное, был привезён в вагоне для „перевозки свежих устриц“ и похоронен рядом с могилой вдовы казака Ольги Кукареткиной. <...> Над могилой ждали речей. Их почти не было <...> Что это за публика была? Я не знаю. Влезали на деревья и — смеялись, ломали кресты и ругались из-за мест, громко спрашивали: „Которая жена? А сестра?“ <...> Шаляпин — заплакал и стал ругаться: „И для этой сволочи он жил, и для неё работал, учил, упрекал“».
Многие увидели в преждевременной кончине Чехова (ему было всего 44 года) исход эпохи, частью которой он был. Великому гуманисту, верившему в то, что человека можно изменить, сделать лучше, во многом «повезло» не дожить до революции 1905 года, начала Первой мировой войны, октябрьского восстания и последовавшей за ним братоубийственной бойни.
Во всём мире имя Чехова стало известно через несколько лет, когда Московский художественный театр предпринял первые зарубежные гастроли, показав пьесы «Чайка», «Три Сестры», «Вишнёвый сад», которые перевернули представление о возможностях театра и драмы. Рассказы Чехова, которые сам писатель не считал серьезной литературой, переведены на десятки языков мира.

Кирилл Яблочкин