– Нет.
– Сёма, скажи правду – толстая?
– Нет!
– Сёма, ты врёшь! Я же вижу: ноги толстые. А вот это – вот это что?! – брезгливо оттягивает кусок своего спелого бока.– Фу! Жир!
– Дура, – любовно говорит низенький плешивый Сёма. – Это сало! В нём вся красота!

Вода у берега зелёная, за буйками синяя, возле самого дна золотистая, и где-то сверху болтаются недоваренные ноги купальщиков.
– Ванюша, Ванюша! Не писай в море!
– Почему, баба?
– Тебя рыбка укусит! Писай вот тут, на песочке!
– А тут я его укушу, – хмуро говорит мужик, обгоревший так, что выглядит беглецом из преисподней. – Я тоже рыбка. Рыбка дядя Игорь.
Бабушка подхватывает Ванюшу на руки и, бормоча о ненормальных психах, скачет к уборным.

Песок серый, камни колючие, но по морю вдалеке бежит маленький белый барашек, отбившийся от стада, и взрослая волна, сжалившись, выносит его к своим. Он трясёт курчавой головой и вместе со всей отарой рассыпается в брызги вокруг хохочущих детей.

***

...здесь, конечно, иное течение времени. Не потому что курорт, и не потому что безделье, а потому что рядом с морем всё отсчитывается от него. Вместо стрелки по циферблату бежит волна: шур-шур, шур-шур. Позавчера был шторм, так возникла новая зарубка: до шторма и после. Какие вторники, зачем субботы? Дни слипаются и тают, как переваренные яблоки в солнечном сиропе.
Солнца много. Рыжие английские дети сгорают моментально, становятся розовые, как новорожденные мышата, и такие же жалкие. У немцев и шведов очень светлый загар, медовый – а может, все они пользуются каким-нибудь специальным средством, не знаю.
Здесь быстро появляются свои любимцы. Сёма с женой, за которыми хочется ходить с записной книжкой (– Сёма, поедем на лифте! – Почему не по лестнице? Нам нужно больше ходить! – Сёма, я буду ходить в лифте ради тебя, хочешь? Кругами, все четыре этажа!); чета пожилых англичан: он приносит ей вишнёвое варенье в розетке, она перекладывает самую большую вишню в его рисовую кашу – всё это без единого слова, с лёгкими касаниями, невесомыми улыбками; маленькая девочка с копной черных кудрявых волос, которая начинает каждое утро с того, что вдумчиво сыпет себе на макушку песок под крики многочисленных родственниц. Сегодня ей заплели волосы в косы. Она постояла на берегу, собрала песочную кучу размером с муравейник, деловито отряхнула ладони, наклонилась и воткнулась в неё всей головой.
Рыбка дядя Игорь уехал или просто не попадается мне на глаза, но вместо него появился очень похожего типа мужчина, который выгуливает по пляжу сына лет шести.
– Пап, а что примерно можно сделать из песка?
– Из песка можно сделать примерно всё, – отвечает папа, рассеянно глядя куда-то вдаль.
– Ну, например?
– Например, шлакоблок. Знаешь, что это такое?
– Нет...
– Ну и слава богу, – ласково говорит отец.

***

Или вот десерты.
Начинается невинно – с земляничного суфле, похожего на взбитое с розами облако. Но долго смотреть нельзя. Стоит замедлить шаг, как к тебе льнут гибкие турецкие кадаиф – из тончайших тестяных нитей. За ними упругие желе, белотелые пудинги, рыхлые медовики и распутная пахлава... Всё, ты пропал. Тебя подчинили эклеры, непристойно жирный тирамису и совсем уж бесстыжий шоколадный бисквит, обложенный засахаренными вишнями, как наложницами.
– Соня, попробуй кекс!
– Я сегодня не буду сладости...
Марципан от изумления трескается. Из эклера выползает кремовая гусеница, чтобы посмотреть, кто это сказал. Пчела, влюблённо жужжащая вокруг пахлавы, теряет сознание и падает в сироп.
"Она не будет сладостей, она не будет сладостей, – шелестит над столом. – Она нас не хочет!"
Все замирают. Где-то на краю взвизгивает слабонервный мармелад.
– Сегодня новые пирожные, с абрикосом! Видела?
– Я видела весы! – хмуро говорит Соня.
– Ну и что?
– Знаешь, на сколько я поправилась!
– О, крем-брюле! Взять тебе? Оно не калорийное.
– Не калорийное? – с надеждой переспрашивает Соня.
Все смотрят на крем-брюле. Крем-брюле втягивает живот и размашисто крестится.
– Там же нет теста!
– Тогда возьми, – после долгой паузы соглашается Соня.
Над десертным столом слышен дружный вздох облегчения. Мармелад вытирает испарину.
И только шоколадный бисквит пожимает плечами: он сразу знал, что этим всё и закончится. Любимый грех дьявола – не честолюбие, а чревоугодие. Дали бы Нео хоть раз попробовать тирамису, и о судьбе матрицы можно не беспокоиться. "С такой кормой по крышам не поскачешь", – злорадно думает бисквит, глядя Соне вслед, и подмигивает засахаренной вишне.

***

Я пишу: сегодня жара, море спокойное, гоняли на водном мотоцикле, видели медузу.

Мама пишет: вчера разморозили бассейн, кот ушёл жить в валенок, на ночь созываем в постель мышей, чтоб теплее спалось.

Я пишу: гуляли по берегу, искали камешек с дыркой, нашли трёх нудистов и дохлую чайку.

Мама пишет: гуляли на реке, ловили голавля на меховых червей, прорубь затянулась, пришлось рубить другую.

Я пишу: купила новое парео.

Мама пишет: подшила старый пуховик.

Я пишу: объелась арбузом.

Мама пишет: засолили кабана.

Я пишу: скоро приеду! Жарь картошку, доставай наливку, настраивай гармонь.

Мама пишет: не приезжай! кот законопатил валенок изнутри, кабан сам пришёл, принёс соль, умолял пустить его в печь погреться. проси в море политического убежища и сиди там. найдёшь работу, получишь вид на жительство, перевезёшь нас с папой, согласны жить с медузами и есть планктон.
(Приписка: узнай правила иммиграции для обуви. кот согласен ехать только вместе с валенком).

© Эйлин О'Коннор