"Маме надо отдохнуть" — он проверял уроки, на пальцах объясняя непонятные Филиппу вещи.

"Маме надо отдохнуть" — шикнул он на Филиппа, вернувшегося с выпускного.

Стоило прозвучать этим словам, как душу наполняла необъяснимая нежность, волнами согревая и укутывая от бытовых неурядиц и усталости. На глаза наворачивались слёзы счастья, которым хотелось поделиться со всем миром.

Был и третий раз, когда любовь к мужу накрыла меня с новой силой. Когда слово мама было заменено на бабушку.

"Бабушке надо отдохнуть!" — он погрозил пальцем нашему внуку, раскапризничавшемуся во время первой разлуки с мамой и папой, и стал тихонько напевать ему колыбельную.

"Бабушке надо отдохнуть" — он подмигнул внуку и стал собирать удочки, собираясь на пруд с первенцем Филиппа.

"Бабушке надо отдохнуть" — с лёгкой укоризной в голосе, он протянул внуку наушники, чтобы его планшет не кричал на весь дом.

До рождения внучки он не дожил совсем чуть-чуть. Дети забрали меня к себе, отказались оставлять одну в опустевшем доме.

Впервые взяв на руки внучку, я расплакалась. Мне показалось, что вот-вот — и я услышу такой родной голос: "Бабушке надо отдохнуть!" Даже оглянулась, с какой-то глупой надеждой на разыгравшееся воображение.

Вечером, уже на грани сна, я уловила шёпот Филиппа из гостиной: "Спи, хорошая, спи. Маме надо отдохнуть!" Я встала и тихонько отворила дверь: Филипп качал дочку на руках, тихонько напевая колыбельную. Ту самую. Папину.

Его с нами уже нет, но его слова "маме надо отдохнуть" — живы.

интернет

Праздник был в разгаре, когда вдруг раздался шепот: «Бржеские, Бржеские...» В залу вошла молодая красивая пара. Поражала несравненной красотой Александра Львовна: гордая темно-русая головка, удивительные голубые глаза, безукоризненно очерченный рот... О ее красоте шла молва по всей Херсонщине.

Бржеская была на год моложе Фета. Она получила образование в петербургском пансионе, знала несколько языков. Светская львица, она привыкла блистать в обществе. Фет — в ее свите. Что ж, он статен, остроумен, речь полна блеска и парадоксов. Но о любви, тем более о страсти не может быть и речи. Ведь именно Бржеская познакомила его с Марией, она знает об их привязанности…

1853 год Фет встречает в Петербурге. Новая жизнь, новые знакомства... И вдруг приходят эти строки: «Без тебя я тоскую безумно, ты улыбку мою унесла...» Может быть, только в Петербурге и понял Афанасий Афанасьевич, что его чувство к Бржеской — более чем дружба?

С лета 1845 г. начинаются ее отношения с Фетом, продолжавшиеся до конца жизни поэта; эти отношения подробно изучил Г. Блок, посвятивший им специальную работу («Фет и Бржеская».)
Набрасывая «штрихи к портрету» елисаветградской красавицы, Г. Блок пишет: «Молодость, проведенная в ненарушимой, красиво обставленной праздности, в балах, кавалькадах и поездках по Дунаю, привычка нравиться «уездам и столицам» и всюду находить «венец прекрасному челу»—в этом воспитался ее характер, в этом сложились те требования к жизни, от которых она не отступалась до глубокой старости. Ею всегда должны любоваться — это основная, самая острая ее потребность. Она всегда в красивой позе, и все, а в особенности Фет, непременно должны эту позу заметить, оценить"...

... Как-то Фета спросили: что он больше всего ценит в женщине? «Красоту», — ответил поэт. Тонкий ценитель прекрасного, он, тем не менее, в 1857 году взял в жены некрасивую немолодую девушку. Это был шаг на пути к поставленной им в юности цели: Машенька Боткина была дочерью богатого чаеторговца. Она стала прекрасной женой поэту, его усердной нянькой. Как говорил Фет, это было «существо добрейшее и преданнейшее, но прозаическое и бескрылое». Так, в 40 лет он обрел почти все, к чему стремился: разбогател, купил три имения, кусок земли близ поместий своего отчима и весь был поглощен постройками, потравами, урожаем. Тургенев печалился: Фет «стал рьяным хозяином. Музу прогнал взашей». Он отяжелел, облысел, оброс бородой...

...Ещё в 1853 году Фет перевелся из кирасирского полка в гвардию. Пятнадцать лет он переписывался с Бржескими, в основном с Алексеем Федоровичем, изредка находя в его письмах несколько строк Александры Львовны, обращенных к нему; дважды за это время он встречал ее в Москве.
Новая полоса их отношений началась с 1868 г., после смерти Бржеского… Им уже далеко за 50. Все чаще они возвращаются к прошлому. Воспоминания расцветают. Новый вихрь чувств врывается в их переписку. Оба и не задумываются о том, что ушли не годы — десятилетия! Он помнит ее молодой, красивой и нетерпеливо зовет в свое имение Воробьевку, в белый дом на зеленом холме... уже готовит ей комнаты…

Она приняла, наконец, его приглашение в июне 1879 года, но в белый дом на холме вошла не прежняя изумительная красавица, а хилая, измученная жизнью старушка... Она приехала не для того, чтобы, приобрести здесь жизненную пристань, а только для того, чтобы повидать своего поэта. Они не виделись более десяти лет... За год до смерти, вспоминая тот день, Фет напишет стихотворение «Мы встретились вновь после долгой разлуки...», каждая из трех строф которого заканчивается словами: «И плакали, плакали мы...» Это было их последнее свидание. Но переписка продолжалась еще много лет...

Мы встретились вновь после долгой разлуки,
Очнувшись от тяжкой зимы:
Мы жали друг другу холодные руки —
И плакали, плакали мы...

Это стихотворение, написанное 30 марта 1891 г.,— поэтическое воспоминание той встречи в Воробьевке, которой суждено было стать последней в их жизни. Бржеская пережила Фета (дата смерти ее не известна); из их переписки сохранились только ее письма — письма поэта были ею сожжены...

... Среди стихотворений Фета, обращенных к Бржеской (а их около десятка), несомненно, самое значительное—«Далекий друг, пойми мои рыданья...». История его создания представляется следующим образом. В начале 1878 г. Фет послал Бржеской стихотворение «Alter ego»:

...У любви есть слова, те слова не умрут.
Нас с тобой ожидает особенный суд;
Он сумеет нас сразу в толпе различить,
И мы вместе придем,
нас нельзя разлучить!....

Александра Львовна была тяжело больна, когда получила от Фета «Alter ego»; стихотворение произвело на нее сильное впечатление (она знала о его любви к Марии Лазич): «И перевозили меня тогда больную, а я все в уме повторяла ваше «Alter ego»,... с этим я пережила весну». Фет прочитал эти строки в письме Бржеской, полученном им в январе 1879 г.; утром 28 января он написал стихотворение «Далекий друг...» и послал его Александре Львовне...

Далёкий друг, пойми мои рыданья,
Ты мне прости болезненный мой крик.
С тобой цветут в душе воспоминанья,
И дорожить тобой я не отвык.

Кто скажет нам, что жить мы не умели,
Бездушные и праздные умы,
Что в нас добро и нежность не горели
И красоте не жертвовали мы?

Где ж это всё? Ещё душа пылает,
По-прежнему готова мир объять.
Напрасный жар! Никто не отвечает,
Воскреснут звуки — и замрут опять.

Лишь ты одна! Высокое волненье
Издалека́ мне голос твой принёс.
В ланитах кровь, и в сердце вдохновенье. —
Прочь этот сон, — в нём слишком много слёз!

Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идёт, и плачет, уходя.

В это же время Фет получил еще одно подтверждение того, какую притягательную, жизненную силу находят чуткие читатели в его поэзии; в письме к поэту от 23 января Н. Страхов писал: «Я теперь хожу всегда с Вашими стихотворениями в кармане и читаю их везде, где только можно. Прежние уже знаю наизусть и не могу начитаться. Ваше последнее стихотворение Далёкий друг"— какая прелесть!.. Как это тепло и трогательно...!
=========================

PS/К моему великому сожалению портрет Александры Львовны Бржеской я так нигде и не нашла... А очень хотелось посмотреть на ту, которой ещё в детстве А.С. Пушкин пророчил быть красавицей, и которой А.А.Фет посвятил столько стихотворений о любви...