В Голливуде за рост, едва достигавший 150 сантиметров, его называли «маленький Геркулес». Говорил он с таким комичным акцентом, что сыновья даже не разрешали ему давать интервью. Но для покорения индустрии кино и получения «Оскара» ни рост, ни внешность, ни бархатный тембр голоса, ни даже актерский талант ему были не нужны. Он обладал иным удивительным талантом – искусством создания лиц, благодаря которому покорил не только кинематограф, но и большую часть прекрасной половины человечества.

Встречавшиеся с ним Ильф и Петров в своей книге путешествий по «Одноэтажной Америке» писали: «Много лет назад Макс Фактор, молодой человек в продранных штанах, приехал с юга России в Америку. Без долгих размышлений Макс принялся делать театральный грим и парфюмерию.

Вскоре все 48 объединившихся штатов заметили, что продукция мистера Фактора начинает завоевывать рынок. Со всех сторон к Максу потекли деньги. Сейчас Макс невероятно богат и любит рассказывать посетителям волшебную историю своей жизни. А если случайно посетитель родом из Елисаветграда, Николаева или Херсона, то он может быть уверен, что счастливый хозяин заставит его принять на память большую банку крема для лица или набор искусственных ресниц, имеющих лучшие отзывы Марлен Дитрих или Мэрион Дэвис».

Конечно, на момент выхода книги жительницам социалистических республик имя Макс Фактор навряд ли о чем говорило, а потому авторы не вдавались в подробности этой «волшебной истории жизни».
Однако можно представить, как двумя мастерами юмора и иронии был бы описан эпизод из биографии великого визажиста, вышедшей уже в следующем столетии: «Февральской ночью 1904 года двадцатисемилетний Макс Фактор с женой и тремя маленькими детьми отсиживался в лесу, боясь больше за судьбу семьи, которую он прятал пять лет, нежели снега и ветра или даже царских людей, выкрикивающих его имя. Еще несколько дней назад Макс Фактор был любимцем царской семьи, высоко ценим при дворе, а теперь за ним шла охота, как за беглецом».

Итак, основатель знаменитой косметической империи родился в Российской империи 5 августа 1877 года в городе Здуньская-Воля на территории современной Польши. Наблюдать же за процессом преображения лиц Фактор, а тогда еще Максимилиан Абрамович Факторович, начал в семилетнем возрасте. Он продавал фрукты и конфеты в театре, актрисы которого с радушием пускали к себе в гримерные маленького и милого торговца.
Он же с интересом смотрел за тем, как словно по волшебству они менялись на глазах до неузнаваемости.
Такой ранней трудовой деятельности способствовала весьма большая даже по тем временам семья, в которой было 12 детей.

Впрочем, именно нужда в постоянном заработке и дала Максимилиану возможность освоить многие азы, связанные с его будущей профессией. В восемь лет он стал помощником аптекаря и получил начальные знания в области химии, а в девять уже был ассистентом ведущего косметолога и специалиста по парикам в Лодзи. Позже он устроился к считавшемуся лучшим в городе берлинскому стилисту и набрался опыта в его команде, а в возрасте 14 лет он уже работал гримером в Большом театре, переехав в Москву.
Вынужденно оставив работу в связи с призывом в армию, после окончания службы Макс направился в Рязань, где открыл небольшой магазин по продаже парфюмерии, париков, румян и кремов собственного изготовления.

А через некоторое время после того, как город посетила столичная театральная труппа, с восторгом скупившая чуть ли не все запасы его продукции и разрекламировавшая его позже при императорском дворе, Макс был приглашен в Петербург.
Он поставлял продукцию театрам и придворным, консультировал и изготовлял индивидуальные косметические средства, буквально еле успевая выполнять заказы: «Все мое время занимало индивидуальное консультирование, я показывал им, как подчеркнуть достоинства и скрыть недостатки их лиц». Платили, конечно, щедро, но и требовали полной отдачи и чуть ли не постоянного нахождения при дворе. Судя по изложенной биографии Макса, даже жениться ему пришлось тайком, а троих детей, рожденных за пять лет работы при дворе, он видел лишь урывками.

Устав от такой жизни и почувствовав все более нараставшую волну антисемитских настроений, скопив к тому времени более чем весомое состояние, Фактор решил уехать в Америку, где к тому времени у него уже обосновались родственники.
Сложность была в том, что будучи востребованным при дворе, он колесил от одной знатной дамы к другой чуть ли не весь день. Был всегда на виду, всегда под охраной. Осознав, что просто так откланяться и уехать у него, скорее всего, не получится, Фактор придумал весьма оригинальный способ сбежать от присмотра. Договорившись предварительно со знакомым врачом, он покрыл себя желтоватым гримом, изображая всем своим видом неподдельную боль от внезапного недуга.

Врач, убедив всех в тяжелом состоянии Фактора, назначил ему лечение в Карлсбаде (нынешние Карловы Вары). Но даже на лечение Фактора направили под присмотром, хотя, возможно, это и делалось из самых лучших побуждений. Тем не менее решение Фактором уже было принято – он сбежал от охраны, встретился в заранее оговоренном месте с женой и детьми, все вместе они отсиделись в Богемских лесах и в итоге добрались до Америки.

На новом месте талант Фактора принес ему, как известно, еще большее уважение и почет. Первоначально поселившись в Сент-Луисе, открыв парикмахерскую и освоившись, Фактор понял, где могут быть востребованы его умения. Он поехал в Лос-Анджелес, где полным ходом набирал обороты кинематограф, и открыл небольшую лавку.
Однажды, увидев на улице «отвратительно раскрашенных людей»,
он последовал за ними и оказался на съемочной площадке. Фактор вспоминал: «Их грим состоял из странной смеси вазелина и муки, сала, крахмала, кольд-крема и красного перца.
Самые изобретательные использовали тертый кирпич с вазелином, чтобы выглядеть свежее. Все это образовывало маску, которая трескалась от любого движения лицевых мускулов». Дело в том, что актеры наносили себе грим, к которому привыкли в театре. Но там они были на расстоянии от зрителей, а в кино с его крупными планами он был не только неприемлем, но и быстро изнашивался под влиянием осветительных приборов

. Макс вернулся в лавку и начал работать. К 1914 году в своей маленькой лаборатории он создал легкий крем двенадцати оттенков, представив его на обозрение актерам. Его первыми клиентами из Голливуда стали Чарли Чаплин и Бастер Китон, а затем и все звезды Голливуда потекли к Фактору нескончаемым потоком.
И это был лишь первый шаг к успеху

. Любую проблему с гримом, возникающую в процессе съемки, Фактор решал, экспериментируя в своей лаборатории при салоне.
Он создал первые искусственные ресницы – для Филлис Хэйвер, создал крем, высветивший кожу Рудольфа Валентино, которому до этого доставались лишь роли темнокожих злодеев.
Для следующего звездного клиента он создал первый крем, не пропускающий пот, а затем и решил существовавшую проблему губной помады, таявшей от жары.

С губной помадой он вообще экспериментировал долго, создав приспособление, которое в дальнейшем усовершенствовал его сын, – машинку для поцелуев. Ведь работа над цветом и стойкостью помады была невозможна без постоянных опытов.
Тестировали помаду как добровольцы из сотрудниц, так и влюбленные парочки, всласть целующиеся в «лабораторных целях».
Но вскоре ежедневные поцелуи надоели и им, после чего на свет и появилась машинка, состоявшая из двух форм губ, мужских и женских, расположенных друг напротив друга
. Между ними помещали бумажную салфетку, и по количеству отпечатков, оставшихся на салфетке до исчезновения с губ помады, судили о её устойчивости.

Еще более очаровательное изобретение Фактора известно как микрометр красоты, хотя с виду напоминает нечто ужасное времен инквизиции, призванное разве что калечить. Основной его задачей был поиск мелких изъянов во внешности, которые впоследствии можно было бы исправить гримом.
Снабженное множеством гибких металлических полос, максимально близко расположенных к измеряемым частям лица, устройство показывало непропорциональность с точностью до миллиметра!
Уже первые замеры выявили искривление носа у тех, у кого раньше этого и не замечалось, породив и сопутствующие комплексы. Потому немудрено, что прибор, воспринятый сначала на ура, перестал вскоре пользоваться популярностью.

Но именно он и привел Фактора к утверждению, что идеальной женской красоты не бывает!
А за ним последовал и следующий его вывод, ставший впоследствии рекламным слоганом компании:
«Роскошные женщины создают себя сами».

Из: oneoflady
Избранное
/Спасибо за пост Ольге Полторак/

Псевдоним отца сросся с нею и стал сутью, красной нитью бытия Творчества. А что это такое, творчество? Она и не знала, не ставила его никогда отдельно, наверное. Выше себя. Обычная биография, учеба в литинституте, «Крыловская стипендия», семинар Ильи Сельвинского, Веры Звягинцевой. Она приходила просто - посидеть, погрызть карандаш, молчаливая красавица, с волевым, четко вылепленным лицом, огромными глазами, с чуть тяжелыми веками, как у сфинкса - слепца...Она не была слепцом. Писала уже тогда. Слушая мэтра, искренне не понимала, что такое - сонет, но написала что то похожее, безупречное, летяще – чеканное, довольно быстро:.
Сонет
Я еду не к тебе. Так много время смыло!
Я еду не к тебе. Ты мной в расчет не взят.
Я еду в тишину. Протяжно и уныло
Стучат колеса, двигаясь назад.

Я еду во вчера. Обратно. Наугад.
Туда, где ничего ничто не изменило,
Где мы уже не властны всё подряд
Ломать своей сегодняшнею силой.

Я еду во вчера. Когда все это было?
Ты можешь тихо спать, как праведники спят.
Я еду в осень. В ту, что окропила
Меня огнями с головы до пят.

Я еду к той земле, что так меня томила,
Где все, кроме тебя, из-за тебя мне мило.

****
Многое в ее тетрадях осталось нам неизвестным, неизведанным.
Не сохранилось, быть может, тетради затерялись..
Жизнь, в обычном ее росчерке как то - не затерялась, в отличие от строф и строк.

... О, нет, был светлый дом, любимый муж – архитектор, с безумно интересными проектами, дочь Ирина, на европейский манер называемая Ирэн – решительная кроха, с задумчивыми глазами и ямочками на подбородке, вечера с друзьями, гитара..
И - дороги, дороги, дороги, Журналистские командировки, твердое перо, очерки в газете, написанные ясно, кристально прозрачно, четким грифелем Души, которая рвалась куда то все время, вверх в рассвет. Наверное, в рассвет. Она вставала очень рано , ее кредо было, то, что так просто вылилось в стихи потом. Их знают. Часто рассеянно цитируют. Не следуют строфам. Или – следуют невпопад.

Не спите поздно. Подымайтесь сразу.
С трамваем первым. С первой птичьей фразой.
Вставайте раньше. Пейте кофе крепкий.
Займитесь вместе с солнцем кладкой, лепкой,
Формовкой, краской — сотвореньем мира.
Вставайте раньше. Душно или сыро,
Мороз иль жар — вставайте. Дела много!
Работайте. Восторженно и строго.
День напролёт. Весь день. Он так не вечен.
Работайте. Друзьям оставьте вечер.
Оставьте вечер звёздный и метельный
Чему хотите — скуке иль веселью…
Но если день был трудным, и сомненья
Швыряли вас, как мячик по арене,
И неудачи сыпались злорадно,
Мелькая, точно в киноленте кадры,
И вечер не приносит перемены,
Ложитесь спать. Пораньше непременно.
Ложитесь спать. Хотите книгу? Ладно.
Чужая жизнь? Ведь вот и в ней нескладно.
Ложитесь. Обойдётся. В самом деле.
Я попрошу, чтоб рядом не шумели.
У двери постою. Вот здесь. За нею.
Ш-ш! Полно. Спите. Утро мудренее.

Вставайте раньше. Сразу подымайтесь.
За сотворенье мира принимайтесь!
******
Она все время творила свой мир. Неслышно. Ненавязчиво. Писала статьи и очерки. Переводила. Дружила с Вероникой Тушновой. Переводила Ирина всегда и все так, как переводят только истинные поэты, которые знают тайну древних: перевода, как такового, не существует. Есть лишь Ты в переводе, твое - со – тво – рение, сотворчество слов и ритма. Рифмы. Мира с миром переводимого поэта. Ты должен слиться с ним, дышать в унисон.

Она переводила так совершенно, оттачивая форму, биение ритма, как будто дарила чужим строфам свое собственное дыхание и какой нибудь малоизвестный башкирский или грузинский поэт сиял в ее огранке так, что дерзалось сравнить его с Георгием Ивановым, по совершенству слога, стиля, с - нежно – сти, нежности.. Она была Снеговой. Не зря.. Снег. Завершение. Отточенность. Финал года. Чистота.

Вероника Тушнова говорила о ее строфах:
«Я люблю стихи Ирины Снеговой, мне они дороги тем, что я ценю в поэзии превыше всяческого блеска, — ощущением подлинности. Они — её существование, и как дыхание естественны и неизбежны».
Естественны.. Она и сама была такой. Естественной, как капля дождя, как птица, раскинувшая крылья. Только душа ее все рвалась и рвалась верх.. В просветы яблочные августа.. Она, должно быть, любила август, хотя и родилась в апреле. Много о нем стихов, об этом месяце – Кесаре. Подглядела, запомнила, вдохнула она все его краски. И один из ее изданных сборников называется «Август»
И строфы августовские есть у нее, немного томные, словно наполненные медом:

АВГУСТ
Август празднует
В силу вошедшее лето,
Зеленее зелёного
В чаще огни,
Не скудеет избыток
Горячего света –
Запастись бы им впрок,
На ненастные дни!
Набирает рябина
Багряную горечь,
Оглушает
Кузнечиков струнная речь…
Август –
Это когда ты не просишь,
Не споришь,
Каждый солнечный луч
Начинаешь беречь.
Просто руки
Навстречу теплу поднимаешь
И с тревогой встаёшь
Не в десятом, а в семь…
Август –
Это когда ты уже понимаешь,
Что померкший денёк
Отгорел насовсем,
И становится
С каждой минутой яснее,
Что всё ближе и ближе
Седые дожди
И что осень уже неизбежна,
А с нею…
Август, время моё,
Не спеши, подожди!

Он был ее временем, август - неспешным, медовым, летящим, он ее дразнил, будоражил, и тогда она – срывалась, как с обрыва, вниз головой, и вместо неброских стихов о пироге и упрямых детях писала вот это:

Соскучившись по небу и воде,
Вдоль набережных я пошла. Висели
Большие облака, и кое-где
Меж них большие просини пустели.

Вовсю тянуло холодом с реки,
Вились в Нескучном рыжие клоки,
И отставных речных трамваев краска
Белела неприкаянно и праздно.

Я шла и удивлялась: как бесследно
В нас прошлое - ни дыма, ни огня...
Как здесь когда-то плакала я! Бедной,
Казалось мне, что нет бедней меня,

Что клином свет, что рухнул свод, что в воду...
Уходит боль. Ни дыма, ни огня.
И если жаль чего - теперь, к исходу, -
Той, маленькой, что плакала.
Меня.

Да, да, она, и вправду, выдыхала стихи, строфы, рифмы.. Она срасталась с ними, она жила - в них, и - ими только..
Она, Ирина Снегова, совершенный, как истина, поэт, белокрылая августовская птица, забытая ныне почти что прочно, напрочь, навсегда.... От ее жизни «ни дыма, ни огня», ни одной серьезной статьи о ней, сайта. Исчезает и возникает из небытия лишь легкий воздух, сфумато, дымка осеннего, осененного тоской парка, где бродила она, неслышно бормоча самой себе не саму себя, конечно, а строфы Тютчева. Незадолго до ухода. Зная о своей смертельной болезни – раке легких. Все воспринимала молча, сосредоточенно. Ее так и похоронили. Молча, без пышных речей... Растерянно. Белую августовскую птицу в белом шелке.. Это было давно. В 1975...

Авторский текст эссе "Строфы непрорвавшийся август"
Лана Астрикова
/Со стены Татьяны Алексеевой-Кулебякиной/