Катя не знает, почему с ней всегда случаются какие-то чудеса, почему самые добрые и интересные люди одобряют её запросы на каучсёрфинге, почему классные музыканты встречаются посреди улицы, а передать купленную самиздатовскую книжку приезжает всегда лично автор. Она думает: «Может, в рубашке родилась?» — а иногда и вовсе не замечает череды прекрасных маленьких совпадений, которые превращаются в порядочные, очень даже весомые чудеса. У Кати непростая судьба: семья, биография, отношения с людьми. Она могла бы быть вполне обычной девушкой. Но она — внебрачная дочь союза двух городских духов.
Дело в том, что духам никак, ни под каким предлогом нельзя покидать свой город. Это карается суровым законом на таких уровнях бытия, что нам, простым людям, они даже не снились. При этом у каждого города свой характер, и он — уж извините, так сложился мир — либо мужской, либо женский. И духи, конечно, тоже принимают либо мужские облики, либо женские. И всё это значит, что ребёнок у двух городских духов может появиться только при том условии, что один из них (а может, и оба) нарушил главный закон и сбежал из города.
Катин отец — дух суровой, скорой на решения и дела, прямолинейной, сильной, с лёгкой сумасшедшинкой Москвы. Катина мама — дух тёплой и ветреной, лёгкой на подъём, доверчивой, болтливой красавицы Барселоны. Их роман был так прекрасен, так естественен и уместен, что о нём даже невозможно написать книгу. Но следствие этого романа — ребёнок, который спрятан от тяжёлого взгляда закона в колючей, холодной, вечно занятой горной Перми. И этот ребёнок никогда не узнает о своей природе и не поймёт, что его судьба — гораздо больше, чем череда счастливых случайностей.
Волшебство, добрая доля которого запрятана в каждом из старых, полных истории и легенд городов, просыпается, когда Катя оказывается рядом. Вот и сейчас, в Праге, многочисленные городские чудеса сладко потягиваются со сна и одно за другим случаются у неё на пути. Девушка смотрит на город широко открытыми, во всё вокруг влюблёнными глазами и принимает как должное: растущие прямо сквозь мостовую тюльпаны, танец двух людей в костюмах викторианской эпохи на балюстраде одного из дворцов, живые маленькие фигурки старых часов на Староместской площади, высунувшуюся из окна Тынского храма принцессу в высокой треугольной шапочке, выбивающую теннисной ракеткой старинный гобелен, десяток безголовых всадников в дорогих костюмах, сшитых по последней моде, измазанных в масле фонарщиков, у каждого из которых на шляпе-цилиндре вышит светящимися лунными нитками личный номер, чёрного пуделя, читающего с балкона старого здания университета стихи, бездомную старушку, которая просит подать ей моток ниток изумрудного (обязательно!) цвета. Катя щурится от удовольствия: «Какой чудесный город! — думает она. — Будто бы у них сегодня национальный праздник, который принято отмечать маскарадом. За самый сумасшедший образ — большой приз, вручает лично президент!» — президент в этот момент, конечно, сразу подписывает указ об утверждении соответствующего национального праздника.
Но Прага, увы, не самый добрый город. Симпатичный — это не то слово, а потому безумно привлекательный и просто до отвала запруженный туристами. Тут натурально человеческие пробки на улицах! А это так и провоцирует слабого человека нет-нет да и нарушить закон. Катя об этом не знает, ничуть не осторожничает, заходит осмотреться во все подворотни, включая самые тёмные и старые, откуда веет могильным воздухом.
И Кате везёт (везение — страшная штука, никогда и ни под каким предлогом не стоит ему доверять!) нарваться на преступника, неуклюжего вора-домушника, который только что обчистил плохо запертый подвал. Молодой мужчина пугается девочки, заставшей его с поличным: связкой отмычек, тележкой какого-то сомнительной ценности хлама, закатанной балаклавой. Катя, привыкшая в путешествиях замечать только хорошее, потому что города стесняются показывать ей плохое, останавливается в ступоре и спрашивает вслух — у себя, у Праги, у вора:
— Так, ну и что мне теперь делать?
Мужчина тоже застывает на месте. Он думает о том, что такую маленькую и хрупкую девочку можно было бы треснуть связкой отмычек и это, наверное, помогло бы от её случайного свидетельства. Но как-то жалко её бить. И вообще, он — благородный домушник, вор, но никак не убийца и не насильник, и никаких девочек по подворотням он отродясь не бил и не собирался бить. Так они и стоят друг напротив друга, рассуждая, как себя вести, — минуту стоят, вторую, третью…
Тишину нарушает шум мотора. Во двор на полной скорости врывается огромный мотоцикл, и вор, который стоит лицом к арке, готов поклясться: байкер ей не пользовался. Он проехал сквозь стену!
Крупный мужчина в кожаных брюках и белом фартуке с буро-коричневыми разводами на толстом голом торсе глухо спрыгивает на землю. Его лицо перекошено гневом, и, когда он выхватывает из-за пояса пылающий топор, огонь устрашающе отражается в по-птичьи чёрных глазах. Катя поворачивается, и вот теперь ей становится по-настоящему страшно. О воре я вообще молчу — у бедняги до того сильно трясутся коленки, что кажется, будто он так танцует.
Байкер медленными шагами, размахивая топором и старательно топая, приближается к молодым людям. Останавливается в метре от них и спрашивает у вора раскатистым басом, с какой такой стати он здесь, на территории этого мужчины, вздумал невинных девушек обижать. И Катя, сама не понимая причин, вступается за домушника:
— В-вы что! Он меня не обижал и д-даже не собирался об-бижать! — язык немного запинается от страха, но она держится молодцом. Байкер поворачивается, впервые глядя на Катю:
— А это мне, прошу заметить, виднее, обижал он вас или нет! Ну, признавайся, иначе я тебя… — он делает интригующую паузу. — Зарублю! — и как ударит топором со всего размаху. Топор проходит сквозь шею несчастного до смерти запуганного вора, не причиняя ему никакого вреда. Парень хватается за голову, проверяет, на месте ли она, ощупывает шею — а сам при этом такого цвета, будто бы его прошлым утром утопили. Катя от такого поведения байкера вскипает и, забыв про страх, орёт страшным голосом:
— Ты что, совсем сбрендил?! Тебя технике безопасности вообще учили?! Он же горячий!
Мужчине от этого её крика становится очень стыдно, и он неловко переминается с ноги на ногу, потупив глаза. Скромно, уже совсем не боевым тоном он произносит:
— Позвольте, но ведь в этом и замысел. Его голова… как бы так помягче сказать… вообще должна была отлететь.
Осмелевшая от ярости Катя недоверчиво выгибает бровь. Она, конечно, понимает, что Прага — это не Россия и порядки тут могут быть другие. Но вряд ли в столь прогрессивной и толерантной Европе считается нормой рубить головы случайным прохожим. Видя её недоумение, байкер вздыхает.
— Пожалуй, я должен вам всё объяснить.
— Уж пожалуйста! — требует Катя, чувствуя себя в этой странной уличной компании абсолютным лидером. Прежде чем пуститься в объяснения, мужчина затыкает обратно за пояс топор (который тут же перестаёт полыхать), поднимает мотоцикл, который он, не церемонясь, бросил на землю, ставит его на подножку, отряхивает сиденье и услужливым жестом предлагает Кате присесть. Она решительно мотает головой, отказываясь.
— Меня зовут Йохан. Я мясник, работаю на этой улице — улице мясников — последние лет триста пятьдесят. Лавка моя, конечно, давно закрыта. Прежде гордая профессия теперь кажется многим зазорной. Благородные дамы вроде вас стали ходить по лавкам сами. Развелись все эти… веганы, или как их там. Короче, очень впечатлительные молодые люди. При виде куска сырого мяса падают без чувств, как барышни в тесных корсетах. А что уж говорить о том, чтобы при них забить и ободрать свежую хрюшку… В общем, остался я без работы уже довольно давно. Но у меня на этот случай всегда было хобби про запас. Мы когда-то рейды устраивали, зачищая улицы от преступников. Сами понимаете, столетие столетием, а мясник, да ещё и в рабочей одежде, и триста пятьдесят лет назад вредителя запугал бы. Так что в годы особого расцвета разбоя мы с товарищами собирали что-то вроде дружины добровольцев. Патрулировали город. Стражам, сами понимаете, безопасность собственных жён и дочерей доверить никак нельзя. Они скорее бандитам помогут, чем честным людям… Ну и вот. Когда основной работы лишился, мне только это хобби-то и осталось. Защищаю благородных девушек от неблагородных поступков всяких… кхм… ну вроде вот этого, — байкер махнул рукой в сторону вора, который всё ещё трясся так, будто на улице минус тридцать.
— Да с чего вы взяли, что он меня обижал?! — сурово спрашивает Катя, которая напоминает сейчас завуча средней школы.
— Ну как, барышня! Я таких, как он, тысячи уже за свою жизнь повидал и зарубил. Его только почему-то не получилось… У него же на лице написано, что он вас вот этими-то железочками хотел огреть! — при этих словах вор мгновенно приходит в себя и поспешно засовывает в раскрытую тележку связку отмычек. После чего застёгивает молнию, хватает тележку и заносит её в подвал.
— Не понимаю, о чём вы! — морщится он. — Я просто прибирался в бабушкином подвале!
— Правда? — недоверчиво щурится байкер. — Ну, может, конечно, я ошибся, тогда становится понятно, почему топор вас не задел… Приношу свои извинения. Мне, наверное, пора, — он сел на мотоцикл и завёл его.
— Подождите! Вы что, призрак? Призрак мясника?
— Ха! — хмыкает мужчина. — Тоже мне, открытие! Конечно!
— Мясник Йохан! — Катя хлопает себя ладонью по лбу. — Йохан — это по-чешски «добрый бог», мне Милош рассказывал! Ваш огненный топор разит без промаху, карает всех преступников. Ну, тогда понятно!
— Я польщён, что вы меня знаете! —краснеет байкер. — Я не знаком с Милошем, но он мне определённо нравится!
— Мне он тоже нравится. А вы всё-таки будьте поосторожнее. Чуть не погубили невинного человека… — Катя поворачивается к вору: — Как вас, кстати, зовут?
— Штепан. Кхм, «корона». Вам нравятся значения имён?
— Нравятся. Иногда. Йохан, до сви… — Катя обнаруживает, что байкер, который только что стоял в метре от неё, исчез — будто его и не было. Пожимает плечами: на то он и призрак. И ещё: чудной город эта Прага.
— А зачем вашей бабушке сноуборд? Она спортсменка? — любопытствует Катя, заглядывая через плечо вора в подвал.
— Вообще-то нет, — смущённо говорит парень. — По правде говоря, до сегодняшнего дня у меня никакой бабушки не было.
— Что же вы тогда тут делали?
— Известно, что. Подвал грабил.
— То есть вы всё-таки преступник? С дурными намерениями?! — запоздало пугается Катя.
— Хм-м-м. Нет, не преступник. И без дурных намерений. Понимаете, в тот момент, когда вы за меня заступились, во мне словно сработал какой-то переключатель. Я сразу перестал быть вором. Зато у меня появилась бабушка. И живёт она как раз в этом доме. И подвал этот её. И когда через сорок минут она вернётся из бассейна, куда ходит со своей лучшей подругой уже почти двадцать лет, она спросит, собрал ли я в тележку всё, что нужно ей на даче. Понимаете, она не может собираться сама, у неё голова как решето — не помнит, что ей нужно.
— Чертовщина какая-то, — резюмирует Катя, но понимает, что Штепан ей не врёт. Так всё и есть. — Если вы сейчас тоже исчезнете посреди разговора, я, пожалуй, буду рада. Сразу станет проще всё это понять.
— Но я, к сожалению, не исчезну, — виновато улыбается бывший домушник.
— Стёпочка! — кричат у Кати за спиной. — Представляешь, в бассейне сегодня санитарный день, а мы с Машей совсем про это забыли! — во двор входит симпатичная невысокая старушка. Если внимательно посмотреть ей в лицо, можно увидеть, что нос и брови у Штепана один в один бабушкины. — Ой, а это кто?
— Катя, — девушка протягивает аккуратную маленькую ладошку. — Я потерялась, забрела не туда, а ваш внук мне адрес подсказал. Ну, пока! До свидания! — и спешит покинуть сумасшедший двор. На часах у неё половина первого, Милош вот-вот вернётся с работы, можно больше не шляться по страшной колдовской Праге, а идти домой.
Через полчаса Катя сидит на кухне у друга и пересказывает события вечера, через строчку вставляя «можешь мне не верить» и «ты сейчас, наверное, скажешь, что я совсем сбрендила».
— Да не скажу, — улыбается Милош. — Ты думаешь, я такой инфантил, что до сих пор в детские сказки верю? Старая Прага — волшебный город, это, можно сказать, научно доказано! Просто не всем так везёт, как тебе. Она любит притворяться бесхитростной. Все города любят!
Катя хмыкает: «Тоже мне, везение! Чертовщина какая-то!»
Милош коварно улыбается. «То ли ещё будет, Катенька, — думает он, — у тебя такая чертовщина на роду написана. Тем более что из всех жителей Праги ты выбрала другом самого старшего её духа».