Беспутица
Анна Наринская об общественной реакции на сериал «Оттепель»

Не стану рассуждать о том, что в «общечеловеческом» или, хорошо, в «общероссийском» смысле означает недавняя ликвидация «РИА Новости» и возникновение на месте этого агентства и из его пепла чего-то под названием «Россия сегодня» с прекрасным фениксом в виде Дмитрия Киселева во главе. Скажу о личном: этот жест власти многих моих коллег лишил работы, да и всех нас, в сущности, лишил надежды. Надежды на то, что в принципе может существовать место с государственным финансированием, позволяющим затевать множество проектов, куда приличный журналист может пойти работать. На это событие так или иначе откликнулись все, кого я знаю. И вот многие из них написали на своих фейсбук-страницах, впрямую цитируя главную песню сериала Валерия Тодоровского,— что, мол, думали, что это весна, а это оттепель. Другие не без остроумия перефразировали — что думали, что весна, а это опа теперь.

На этом месте, будь я создателем сериала «Оттепель», я срочно начала бы почивать на лаврах, всячески гордиться и пожинать плоды, что настоящие создатели, похоже, уже и делают. Валерий Тодоровский заявил, что хочет снимать второй сезон, и в его случае — то есть при таких рейтингах — «хочу», вероятно, значит «буду».

Так что тех, кто этот фильм делал, мне не жалко — хоть им и досталось достаточно упреков и даже обвинений. Жалко мне зрителей — вернее, ту их часть, которая совсем уже разучилась просто смотреть, что показывают, и получать удовольствие. Или, пускай, неудовольствие — но от того, опять же, что им показывают, а не от того, что они сами себе придумали.

К «Оттепели», безусловно, может быть множество всяческих претензий. Главная из которых, кажется, должна быть отнесена не к самому сериалу, а к его пиару. Потому что идея, что «Оттепель» — это наш ответ американскому сериалу «Mad Men» (хотя сходство тут только во времени действия),— эта идея ведь не самопроизвольно приходила людям в голову, а всячески предлагалась. Это сопоставление принуждает пристально рассматривать в «Оттепели» то, чем «Мэд мены» славятся,— то есть как раз то, что у команды Тодоровского получилось не очень.

Ну не можем, не можем мы тянуться за полным воссозданием предметной обстановки времени, «как это делается у них». Нет у нас на это никаких ресурсов: ни денег, ни времени, ни памяти. Возможно, больше в этом смысле американцам будет соответствовать таинственный «Дау» Ильи Хржановского, где на это воссоздание были брошены несусветные силы. Но пока сказать не могу — не знаю, да и почти никто не знает.

При этом претензии по поводу недостоверности я понимаю. Как и нормальное зрительское негодование относительно того, что не все артисты хорошо играют, а какие-то сцены затянуты и тому подобное. Я сама готова предъявить «Оттепели» серьезное обвинение — не в «неправде жизни», но в неправде чувства. Линия любовного поведения главного героя (или «антигероя», как его аттестует Валерий Тодоровский), каким бы мачо он ни был, ну никак не соответствует его признанию в последней серии — насчет того, кто на самом деле его «любимая женщина». И то, что режиссеру этот ход помогает все быстренько и аккуратненько закруглить и раздать под финал всем по серьгам, как-то слишком уж лезет в глаза.

Но главные претензии к «Оттепели», они совсем не такие, знаете, простенькие. Они, во-первых, в том, что фильм шел по «Первому каналу». (Это, правда, даже обсуждать не хочется — есть такая данность: фильм идет по этому каналу. Хотите смотрите, хотите нет.) И во-вторых, в том, что здесь чуть ли не в угоду Путину «легитимизируется» советская власть.

Вот те нате: Тодоровский предлагает нам полюбоваться советским шестьдесят первым годом. И это в то самое время, когда теперешнее руководство предлагает нам любоваться прошлым, и особенно советским прошлым.

Нет, такого политически настороженный зритель сериалу позволить не может. А главное — такого он не может позволить себе.

И тут уже не работают никакие возражения. Что ни показывает Тодоровский — и непроходящий ужас, что вернется то, что было «восемь лет назад», и абсолютную зависимость от начальства, и замешанное на страхе предательство — всего обвинителям мало. И вообще, почему он стал снимать про благополучных московских киношников? Надо было про неблагополучных, ну не знаю, переселенцев. (Вообще-то, если уж взяться за демонстрацию главных ужасов начала шестидесятых, то надо было показывать священнослужителей и их семьи,— это было время хрущевских гонений на церковь. Но это был бы непопулярный среди теперешней интеллигенции поворот.)

Год назад мы с Григорием Дашевским (поэтом, переводчиком, одним из самых привлекательно-умных людей, которых я знаю) обсуждали недавно вышедшую тогда «Критику из подполья» французского философа Рене Жирара (эта беседа напечатана в номере «Коммерсантъ-Weekend» от 23.11.2012 г.). Дашевский, в частности, говорил тогда о том, как жираровские идеи о неавтономности и подражательности человеческих желаний и вообще нашей идеологической зависимости от «другого» реализуются в «теперешнем мире интеллигентского сознания».

«Это та же зачарованность врагом: зачарованность властью и воплощающим эту власть человеком — Путиным. Это особенно заметно сейчас, когда интернет превращает эти отношения во всем видный театр, где либеральная интеллигенция зачарована Путиным… Это ведь тот же самый механизм — люди о Путине думают гораздо больше, чем о проблемах, которые их как ответственных граждан вроде бы должны занимать».

Или даже как неответственных граждан. Как просто зрителей. Неужели мы уже не можем без Путина сериал посмотреть? Что ж он с нами сделал-то? Что ж мы сами с собой сделали?