В-третьих, собрание в Софии было мероприятием Константинополя, потому что приглашал Варфоломей, председательствовал Эммануил, участвовали представители Константинопольского патриархата, а оригиналы документов находятся в Стамбуле. «При чём тут ПЦУ?» — как бы спрашивает Филарет.
В-четвёртых, на соборе был принят и Минкультом зарегистрирован устав, предложенный не Филаретом, а Варфоломеем. Тут, правда, вопрос тонкий — Церковь ведь тело Христово, а для Бога нет эллина и иудея. И украинца тоже нет. Стоило ли Филарету так уж налегать на «греческий устав»? Впрочем, его логика традиционно далека от христианства и адресована людям, воспринимающим церковь как партию, имеющую сугубо национальный характер.
В-пятых, по мнению Филарета, после получения томоса, предстоятель ПЦУ должен был бы собрать Поместный Собор и принять там устав.

Должен или не должен — нам о том не ведомо. Мы знаем только то, что условием предоставления томоса было принятие подготовленного на Фанаре устава. Если бы Епифаний сделал так, как посоветовал Филарет, Константинополь бы томос аннулировал. А самого Епифания перестал бы считать архиереем (не так давно Филарет подтвердил, что Епифаний действительно таковым не является, потому что рукоположен изверженным из сана анафемой Филаретом, что, конечно же, правда).
В-шестых, Варфоломей выдвинул три условия предоставления томоса: обращение к нему церквей, обращение светских властей, отставка Киевского патриарха. Последнее Филарета особенно возмущает, но он подчеркивает, что как патриарх выполнил это условие — ради томоса.
По идее, возмущаться надо было вторым пунктом, ибо при создании ПЦУ были нарушены законы и человеческие (церковь отделена от государства), и божеские (Богу — Богово, а кесарю — кесарево).
А вот в случае с последним пунктом напрягать может только абсурдность происходящего — есть автокефальные церкви, не возглавляемые патриархами, но наличие патриархата обязательно говорит об автокефалии. То есть, если Филарет действительно патриарх, то вопрос о предоставлении томоса в принципе лишён смысла. Ему как раз и предложили отказаться от самоприсвоенной должности, чтобы не дискредитировать процесс создания автокефальной церкви из веток и гумуса.
В-седьмых, ПЦУ должен был руководить Филарет, как избранный патриарх, а Епифаний — только представлять ПЦУ в общении с другими церквями. Тут, кажется, Филарет тоже не особенно точен — помнится, его признали почётным патриархом. Впрочем, ему не привыкать. В своё время он носил неслыханную в православии должность заместителя патриарха.
В-восьмых, в день созыва собора было выдвинуто требование роспуска Киевского патриархата. Тут вопрос тот же, что и с патриаршеством самого Филарета: если есть патриархат, зачем томос? Вы его сами раздавать можете (наверное, всё же, не можете — помимо Константинополя, томосы давала ещё только Москва, а остальные патриархаты этим правом не пользовались и уж точно никто не давал томоса самому себе).
В-девятых, ликвидировать Патриархат может только Поместный Собор. Собственно — создать тоже. Просто то мероприятие, на котором был создан КП без СС, считает Поместным Собором только сам Филарет и его соратники.
В-десятых, был предложен документ о роспуске КП, якобы принятый Поместным Собором, который, на самом деле, не проводился. По мощам и елей (см. выше).
В-одиннадцатых, Поместного Собора не было, потому что его должен созывать Патриарх, вместе с Синодом или Архиерейским Собором. Это, наверное, правда. Как правда и то, что никакой Поместный Собор не мог учредить Киевский патриархат и избрать патриарха — ведь его не созывал патриарх, потому что патриарха ещё не было (память подсказывает, что там всё было сложнее, но сводится всё к тому, что Филарет апеллирует к нормам, которые сам же нарушал).
В-двенадцатых, документ о роспуске КП фиктивен. Как и документ о его создании.
В-тринадцатых, в июне 2019-го был по всем правилам проведён Поместный собор, который принял решение о выходе УПЦ КП из ПЦУ. Надо понимать, что подпись Филарета под документом о роспуске КП была признана юридически ничтожной, а сам он получил выговор с занесением. Нет? Ну, значит нет. Значит, это не зрада, а военная хитрость, которая привела к перемоге.

В-четырнадцатых, УПЦ КП вышла из ПЦУ исключительно потому, что статус ПЦУ в уставе не соответствовал статусу автокефальных церквей.
Хм… А какая разница, что там ещё напринимало это незаконное сборище? Тем более, что устав, о котором идёт речь, суть греческий, а не украинский. Кстати, в УПЦ о том, что томос с таким уставом автокефалию не даёт, говорили задолго до собора. Филарет имел все возможности на собор не идти или, убедившись в своём меньшинстве, хлопнуть дверью, не дав творить от своего имени произвол.
В-пятнадцатых, Минкульт снял КП с регистрации в январе 2019 года. Да ну? Не может быть. Ведь сам же Филарет заявлял после создания ПЦУ, что КП не ликвидирован. Тут какая-то ошибка.
В-шестнадцатых, таки нет — суд запретил регистрационные действия в отношении КП.
В-семнадцатых, ПЦУ создал ликвидационную комиссию в отношении КП, а так нельзя, потом что КП вышел из ПЦУ, и его представителей не было в комиссии. Ну, вообще-то ПЦУ исходила из факта снятия КП с регистрации, который признаёт и сам Филарет в двух предыдущих пунктах. Решения эти, возможно, и незаконные, как говорит Филарет, но вполне реальные. До тех пор, пока Филарет не опротестовал их в суде.
В-восемнадцатых, он в суд обратился и тот запретил «совершать любые действия по прекращению или ликвидации религиозной организации "Киевская патриархия Украинской православной церкви Киевского патриархата" до приобретения решения по данному делу законной силы». Для понимания — это временное решение, которое носит технический характер. Что решит суд в отношении КП, пока непонятно. К созданию ликвидационной комиссии это решение никакого отношения не имеет — только к её деятельности.
В-девятнадцатых, ПЦУ хочет уничтожить КП, но КП готова к диалогу. Вообще-то значительная часть филаретовских пунктов направлена на уничтожение ПЦУ. Будем считать это принуждением в диалогу.
Мы, пожалуй, погорячились, назвав Филарета правдивым человеком. Кажется, он путается в показаниях и не всегда честен с самим собой.

Впрочем, это не помешало ему подтвердить собственную опасность. Он доказал, что ПЦУ вообще не существует (во всяком случае — как автокефальная церковь), а КП — в полушаге от юридической ликвидации. В таком случае принято говорить: «Чума на оба ваших дома».

Наша современная религия инноваций обладает — как одним из основных принципов — следующим убеждением: чтобы не проиграть в соревновании, сделайте соперника ненужным. Именно это мы и наблюдаем в высшем образовании. Преподаватели колледжа не были повержены после значительной борьбы, после битвы с победителями и побежденными. Колледжи просто переоценивали снова и снова, так, чтобы сделать преподавателей ненужными. Преподавание в колледже как профессия, принижалось по маленькой, незаметной, определительной капле за раз.

Моя жена защитила диссертацию по экологической психологии в 1982-м в Центре Высшего Образования Городского Университета Нью-Йорка, сделав исследование о том, как люди создают свое ощущение места, дома, происхождения в Пайн-Барренс, штат Нью-Джерси.

По технологии того времени она отправила напечатанный экземпляр своей диссертации в Международный университет микрофильмов (ProQuest ) в Анн-Арбор, хранилище кандидатских и докторских диссертаций страны. Она купила у них около десятка копий диссертаций по цене $40-$50 за штуку: для себя, для своих родителей, близких друзей и членов диссертационного комитета.

Через несколько месяцев она получила небольшую написанную от руки записку от одного из членов комитета. Я привожу тут её полностью.

Дорогая Нора,

(Надеюсь, вы это получите.)

Спасибо за ваше письмо и копию диссертации. Я высоко ценю ваши добрые слова.

Я надеюсь, вы всё ещё верите, что дело того стоило. Вы так усердно работали (иногда), но не похоже, что это к чему-то привело.

С наилучшими ______________

Впоследствии Нора преподавала в Ратгерсском университете, в институте Пратта, в Нью-Йоркской школе дизайна интерьера, в Технологическом институте моды, в Бостонском архитектурном колледже, в колледже Гри Маунтейн и в колледже Кастлтон. Она начала преподавать в 1982-м и продолжала это делать все 1980-е, 1990-е и 2000-е вплоть до 2014 года: 30 лет курсовых контрактов, потрясающие оценки курса и увлечённые студенты, а коллеги оставались глухи и пожимали плечами.

Я защитил диссертацию в конце 1996-го с высокой оценкой и быстрой публикацией. И пошёл продавать мебель. После чего измерял освещение периметра тюрьмы и длительность пребывания осужденных. Затем в возрасте 44 лет прошёл стажировку по преподаванию, много позже, чем большинство преподавателей факультета успешно получили постоянное место. Потом занял административный пост, затем ещёе один в колледже профессионального обучения с небольшой возможностью более широкой интеллектуальной жизни. Далее занимал ведущее положение в качестве волонтера в бесчисленных симбиотических организациях высшего образования, окружённый теми, кто их придумал и каким-то образом прошёл те двери, что захлопывались перед моим носом. Я исследовал их успех так же, как исследовал свои неудачи.

Я потратил большую часть прожитых 40 лет на то, что могу назвать лишь нервным срывом. Горечь осознания могла свести с ума, и я не мог с этим жить.  Я приходил на работу, и это самое лучшее, что можно обо мне сказать. Четыре года преподавания в университете Дьюка спасли меня, по крайней мере в дневные часы, но я работал, косясь одним глазом на календарь и зная, что моё время пребывания на небесах ограничено, после чего я снова буду изгнан.

Горечь от того, что я не нашёл своего места в высшем образовании — сделав всё, на что я был способен и не преуспев, от того, как мне снова и снова говорили, как я хорошо себя проявил и какой большой сделал вклад, пусть даже награда мне не досталась — сохранялась более десятка лет. Она повлияла на моё физическое здоровье. На мою психику. Разрушила первый брак. Вновь освежила детский страх отвержения и неприятия. Эта бездна, в которую я рухнул во время поиска работы в 1996-1997 годах, и откуда я так и не выбрался полностью, пока вообще не покинул сферу высшего образования в 2013-м.

В прошлом году я помогал с аккредитацией двум колледжам. Я провёл несколько мероприятий по развитию факультета. И теперь пишу о личном составе научных работников. И я понимаю, насколько всё это меня возмущает.

Каждый контакт с учреждениями высшего образования снова возвращает меня в бездну. В завистливое сравнение с другими. К умозаключению, сделанному исходя из здравого смысла, что я конечно же недостаточно хорош, конечно же делал всё время что-то не так. К попыткам быть разумным аналитиком и стратегом в чём-то фундаментальном, а себя воспринимать как ученого, преподавателя и коллегу.

Недавно я отправился с женой в поездку для поддержки её нынешнего исследовательского проекта. Мы были в Хенникере, Нью-Гэмпшир, где располагается Колледж Новой Англии. Когда мы ехали через компактный кампус с его домами, обшитыми белой вагонкой, я снова был заворожён той жизнь, которой желал — доброго, мудрого человека, который ведёт поколения студентов  более богатой взрослой жизни на защищённых монашеских землях. Музыка хорошего кампуса колледжа всегда заставляет меня петь, и эта песня внутри меня снова и моментально заставляет осознать, как много боли причиняет молчание.

Проблема с вспомогательной структурой высшего образования не просто количественная. Дело не в том, как плохо оплачивается работа помощников преподавателей, не в неравных возможностях наших студентов выстроить отношения с преподавателями, которые их направляют. Дело ещё и в страхе, отчаянии, капитуляции, стыде — смешанных человеческих чувствах, которые всегда упускают в политике и финансировании.

История помощников преподавателя, стажеров, тех, кто занимается «альтернативной карьерой», эта история будет неполной, если мы не поймём, что мы — беженцы из страны, которая не приняла бы нас. Мы нашли пути на бесчисленные континенты, но в сердцах своих утратили свой дом. Мы, многие из нас, в моменты тишины оплакиваем утрату нашего сообщества, по мере того, как прокладываем  разрозненные пути в различных землях.

Решение войти в сообщество никогда не бывает только лишь рациональным. Мы  открываем для себя стиль жизни, который нас привлекает, узнаем о нём больше, заводим друзей, придерживающихся таких же ценностей. Мы меняем свой словарный запас, занятия, энтузиазм. Наши календари отмечены иными ограничениями — вместо дней рождения и Дня Благодарения, мы настраиваемся на семестры, сроки подачи заявок на гранты, неделю национальной конференции по нашей дисциплине.

Мы меняемся, чтобы присоединиться к этой новой культуре. Мы знаем, что наше предполагаемое членство в этом сообществе будет предметом огромной конкуренции. Мы предлагаем себя в качестве соперников в представлении людям, которые даже не могут описать свои желания. Мы воображаем, что в правильно подобранном костюме или с нужной музыкой нас могут выбрать. Мы принюхиваемся в надежде подхватить фразу, угадать модный цвет года, угодить повелителям вкуса, когда проходим шествием, надеясь на редкий и непредсказуемый кивок, который позволит нам перейти из кучки грязи в длинный список, затем в короткий список, визит в кампус — осмелимся ли подумать? — и предложение членства.

Попадут немногие. Намного больше не попадёт. Но особая жестокость высшего образования в его третьей стороне — огромном чистилище условной жизни, в котором нас не ждут и не отвергают, а просто держат где-то неподалеку, чтобы выполнять работу, которой те, кто лучше нас, предпочитают не заниматься.

«Перспектива интеллектуальной свободы, гарантированной занятости и жизни, посвященной литературе вкупе с желанием компенсировать затраты времени на получение докторской степени обеспечивает молодым учёным сильное стремление продолжать гнаться за постоянной работой, продавая по вторникам и четвергам плазменные телевизоры».

— Кевин Бирмингем.

Повторю, рационалисты могут говорить, что нам следует уйти, отказаться поддерживать отрасль, которая ведёт себя таким образом. Но интеллектуальная работа не только рациональна. Это некая форма желания. Это наша часть. Это сообщество, которое мы любим, но безответно. Так что мы выстраиваем порочный круг, в котором играем хоть какую-то роль, который можем назвать кругом, к которому мы принадлежим. А круг счастлив помогать нам это делать, поскольку это удерживает нас поблизости и нас используют немного подольше.

Жизнь неблагополучная, как жизнь с жестоким партнёром, требует создать эмоциональную оборону. Мы воображаем, что если только мы что-то будем делать лучше, то придёт и любовь. Мы опасаемся кары и потому ходим тихонько. Мы не уверены даже в выживании, если соберёмся уйти, зная, что несколько тысяч долларов за курс — это ужасно, но не видя для себя ничего иного на рынке труда. Участие в неблагополучии может показаться слабостью, но это попытка получить контроль, заявить о шаткой опоре на сыром, крошащемся краю бездны.

Как любому зависимому мне надо быть наготове, когда бы высшее образование не позвало. Я знаю, что такое быть членом этого культа, верить вопреки всем свидетельствам, упорствовать, служить. Я знаю, что такое 50% сокращение зарплаты и переезд через всю страну, чтобы тебе позволили вернуться в университетский мир стажером после шести лет в другой профессии. С благодарностью отказаться от карьеры, отказаться от экономического комфорта, чтобы снова стать членом сообщества.

Какая-то часть меня всё ещё жаждет этого. Эта вера внутри меня, и обоснование может лишь смазать её. Отпечаток по-прежнему остаётся, слабый, несколько размытый, давний и открытый мечтам. Я работал администратором колледжа после стажировки семь лет, поскольку не мог вынести пребывания вдали от любимого мной сообщества даже после того, как оно меня отвергло. Потому что я не мог уйти.

Все культы, все насильники действуют одинаково, лишая нас друзей и семьи, требуя всё больше усилий и жертвоприношений, верности — и лишь для того, чтобы мы поняли, что остаёмся всё на том же мучительном расстоянии от следующего обещанного уровня. А жертвоприношение переходит в ещё большее жертвоприношение, верность становится вознаграждением, а голод оказывается так же хорош, как мясо.

Об авторе:

Херб Чайлдресс — партнер Teleidoscope Group, LLC, этнографической консалтинговой фирмы. Эссе является частью его новой книги «Подкласс стажеров: как колледжи Америки предают своих преподавателей, студентов и свою миссию».

Пресс-секретарь Датского энергетического агентства напомнил, что в этом году DEA обратилось к оператору Nord Stream 2 AG с просьбой провести исследование и представить оценку воздействия на окружающую среду (ОВОС) для маршрута к юго-востоку от Борнхольма с подачей соответствующей заявки. «Причина запроса состояла в том, что DEA должно выдать разрешение на наиболее оптимальный маршрут с учетом защиты окружающей среды и обеспечения безопасности», — объяснил Туре Фалбе-Хансен. По мнению агентства, юго-восточный маршрут является более подходящим, чем северо-западный, исходя из параметров окружающей среды и безопасности — таких как воздействие на судоходство и районы «Натура 2000» (сеть охранных участков, которые являются центральным элементом в охране биоразнообразия на территории стран — членов ЕС).В Датском энергетическом агентстве также сообщили EADaily, что 28 июня Nord Stream 2 AG отозвал первоначальную заявку 2017 года на маршрут через территориальные воды Дании к югу от Борнхольма. Поэтому сейчас DEA обрабатывает две оставшиеся заявки от Nord Stream 2 AG. «Этот процесс будет завершен, как только закончится оценка воздействия на окружающую среду и безопасность», — подытожил в своем письме пресс-секретарь Датского энергетического агентства.
Заместитель директора Фонда национальной энергетической безопасности (ФНЭБ) Алексей Гривач считает, что, затягивая выдачу разрешения, Дания руководствуется политическими мотивами и уступает внешнему давлению. «Тем самым DEA компрометирует правовую систему и ставит под угрозу безопасность газоснабжения Европы, а с учётом прекращения на три года добычи газа в Дании — и своей страны», — считает эксперт. Замдиректора ФНЭБ добавил, что как только судно-трубоукладчик завершит работы в шведской исключительной экономической зоне, компания-оператор начнёт нести финансовые убытки за простой, которые могут быть предъявлены датской стороне в судебном порядке.
Как сообщало EADaily, на прошлой неделе глава «Газпрома» Алексей Миллер заявил о том, что еще есть время, чтобы достроить «Северный поток-2» и ввести его в эксплуатацию до конца года. По словам председателя правления российского холдинга, сегодня проект осуществляется строго по графику и уже уложен 81% газопровода в двухниточном исполнении.
«На сегодняшний день еще Рубикон не пройден по одной простой причине, что датский участок достаточно короткий и сроки строительства составляют всего около пяти недель, поэтому, конечно же, шанс есть», — заметил Алексей Миллер.
«Северный поток-2» мощностью 55 млрд кубометров в год планируется запустить с 1 января 2020 года. Протяженность каждой из двух ниток составит 1200 километров. Разрешение на укладку газопровода в своих экономических зонах Балтийского моря выдали все страны, кроме Дании. В начале этого года Копенгаген и Варшава неожиданно разрешили давний территориальный спор и делимитировали границу по Балтийскому морю. Тогда власти Дании заявили, что появилась возможность еще одного маршрута «Северного потока-2» в экономической зоне страны, юго-восточного, и запросили его экологическую экспертизу. До этого оператор Nord Stream 2 AG подал заявку в начале на прохождение газопровода в территориальных водах страны к югу от острова Борнхольм — параллельно действующему «Северному потоку». Однако парламент страны принял закон, позволяющий запрещать проекты в территориальных водах страны из-за национальной безопасности, а регулятор затягивал выдачу разрешения. Тогда оператор подал еще одну заявку на северный обход острова Борнхольм в экономической зоне. После чего появился запрос Копенгагена на третий вариант.