Отец Марии Яков Викторович Пуаре, сын французского офицера, осевшего в России после наполеоновского похода, и польской дворянки Яворской, был известной личностью в обеих столицах. Он содержал в Москве знаменитую гимнастическую школу. Многие известные люди ходили к нему заниматься — и артисты, и писатели, и композиторы. Фехтовальщик Пуаре был блестящий. Силач, каких мало. Поднимал в рывке одной левой восьмидесятикилограммовую гирю. Состоял в штате Императорских театров, ставил там все дуэли и сражения. Имел в Большом театре постоянную ложу бенуара № 8. И так глупо погиб — в самом расцвете сил, получив ранение на дуэли. Чего они не поделили с этим немцем Бродерсеном, открывшим школу гимнастики вслед за Пуаре? Но, говорят, в споре была задета честь Франции…

После гибели отца (а мать Марии, дочь суконного фабриканта Юлия Тарасенкова умерла еще раньше) родные сестры, которые никак не могли выйти замуж, постарались поскорее сбыть юную девушку с рук — отдать первому посватавшемуся. Им оказался старинный друг семьи инженер Свешников, который был старше шестнадцатилетней невесты почти на тридцать пять лет. Рано проявившиеся незаурядные артистические способности Марии лишь раздражали ее мужа. Свешников не мог позволить, чтобы жена такого солидного уважаемого человека распевала на подмостках фривольные куплеты. «Забудь о сцене», — твердил он ей. Иначе … он объявит ее сумасшедшей.

И Свешников действительно отправил ее в сумасшедший дом, откуда Марию вызволил знаменитый антрепренер Михаил Лентовский, маг и чародей театра, превративший заброшенный уголок Москвы между Божедомкой и Самотекой в подобие райского сада. Блеск электричества, невиданного прежде в Москве, море разноцветных огней, фантастический театр, гроты и фонтаны, лучшие артисты и музыканты… Часто бывая в саду «Эрмитаж», Мария издали любовалась его хозяином. Настоящий Петр Великий. Она не поверила своим глазам, когда в дверях больничной палаты, откуда она уже потеряла надежду когда-нибудь выйти, появилась его внушительная фигура…

Разве мог тогда Лентовский подумать, что трогательный подросток, выбравший сценический псевдоним Марусина, станет главной приманкой всех его театральных затей? Что зрители будут валом валить в театр, чтобы увидеть несравненную Марию Пуаре, с истинно парижской живостью и остроумием блистающую в модных оперетках? Он и не предполагал, что в будущем, став богатой и знаменитой, Мария не пожалеет своих денег и драгоценностей, чтобы вызволять его из долговых ям, куда Михаил Валентинович со свойственной ему широтой души и артистическим размахом попадал довольно часто. Внезапная смерть антрепренера в 1906 году станет для Марии Пуаре сильным ударом…

С балериной Императорской сцены Матильдой Кшесинской Пуаре сблизилась в летний сезон 1894 года в Красносельском театре под Петербургом. Здесь давались лучшие спектакли с лучшими исполнителями. В Красном Селе были разбиты летние лагеря, и зал театра — с белыми, под мрамор, обоями, и с золотыми украшениями в виде военных атрибутов на барьерах лож, заполняли офицеры гвардейских полков. После спектакля актрисы вовсю кокетничали с толпящимися перед гримерной гвардейцами.

Однажды Кшесинская отвела подругу в сторону и попросила держать в тайне все, что она сейчас скажет.
— У меня роман…
Малечка перевела дыхание. Ее черные глаза заискрились еще ярче, лицо словно озарилось изнутри. Маруся невольно залюбовалось ею.
— С Наследником престола!
И Кшесинская рассказала Марии все подробности ее отношений с будущим императором Николаем II. Она полностью доверяла подруге — сплетничать и злословить было не в ее характере.
— Помолись за нас, очень тебя прошу. Ты добрая, Господь тебя услышит. И поверь мне, ты тоже встретишь своего прекрасного принца.
Предсказание Малечки вскоре сбылось. Героем Марусиного романа и самой большой любовью всей ее жизни стал потомок Рюриковичей, один из богатейших людей России.

Они познакомились на балу: высокий статный кавалер пригласил Марию на тур вальса. Вальс? Превосходно! Это ее любимый танец. Красивая пара, закружившаяся на паркете бального зала, вызывала всеобщее восхищение. И зрители, и артисты танцевали в тот теплый летний вечер в Красном Селе до упаду. А завершался бал «инфернальным галопом», где тон задавали Великие князья.
— Князь Павел Дмитриевич Долгоруков, — представился Марии Пуаре ее кавалер.

Она слышала о нем: получивший прекрасное образование на естественном факультете Московского университета, он становился все более заметной фигурой в политической жизни России. Позже ему, одному из основателей Кадетской партии, в случае свержения монархии прочили пост президента республики.
Любовь между ними вспыхнула с первого взгляда.

Долгоруков увлекся не только красивой женщиной и одаренной актрисой. Мария оказалась исключительно интересным собеседником. Они кутили в ресторанах, ездили к цыганам, но могли и часами говорить обо всем на свете. Марию и Павла Долгорукова очень многое объединяло, и прежде всего, родившаяся в 1898 году дочь Татьяна. Но стать законной женой князя Марии было не суждено.

Ее муж Свешников, поселившийся под конец жизни в Гефсиманском скиту близ Троице-Сергиевой Лавры, наотрез отказался дать ей развод, даже когда она сама приехала к нему просить об этом. Они не виделись с тех пор, как Мария сбежала с Лентовским в Петербург, и все равно старик был непреклонен. Единственно, на что он соглашался — признать Татьяну своей дочерью и дать ей свою фамилию. О настоящем отце напоминало лишь отчество Павловна, записанное в метрике при крещении девочки в родовой усадьбе Долгоруковых Волынщина под Москвой.

Павел, красавец, умница, личность… Их отношения, такие бурные вначале, спустя десять лет постепенно угасли, и однажды в сердцах брошенного князем какого-то обидного слова оказалось достаточно, чтобы они прекратились совсем…

События ее жизни чередовались порой с головокружительной быстротой.
То Пуаре с огромным успехом играла в Александринском театре, где его негласная хозяйка Мария Гавриловна Савина чувствовала в ней весьма опасную конкурентку.
То переехала в Москву и с блеском выступала на сцене Малого театра и у Корша.
То ненадолго открыла собственный театр в саду «Аквариум» у знаменитого Омона.

То сочиняла романсы, мгновенно ставшие невероятно популярными. Первый ее романс — «Лебединую песнь» («Я грущу. Если можешь понять…») — облюбовала «великая цыганка» Варя Панина, и говорят, исполняла его чуть ли не на смертном одре. А второй — «Я ехала домой» и подавно был на слуху у каждого.

То писала стихи, которые восхищали читателей петербургской газеты «Новое время».
То отправилась на русско-японский фронт в качестве военной корреспондентки.

То разъезжала по городам и весям с цыганскими концертами.
То вдруг отменяла все выступления и срывалась в Париж, к любимому брату Муше — Эммануилу. С детства обожавший рисовать, он прославился как непревзойденный художник-карикатурист под псевдонимом Caran d’Ache. Его рисованными историями, напоминавшими современные комиксы, наслаждался весь Париж.
Как много было Марии дано от природы! А сумела ли она реализовать себя полностью? Вряд ли. И эта подспудно таящаяся неудовлетворенность заставляла ее метаться из крайности в крайность. То шутить, то пребывать в глубокой депрессии. То горько рыдать, то игриво вскакивать на стол и требовать шампанского…

… В Москве, в гостинице «Националь» Пуаре познакомилась с графом Орловым-Давыдовым — членом Государственной думы, крупным петербургским помещиком-миллионером. И Мария Яковлевна неожиданно для себя влюбилась в графа — отчаянно, безрассудно, так, как любят на склоне лет. А может быть, это был панический страх перед подступающим одиночеством?

Время шло, а их отношения не перерастали границ нежной дружбы. И Мария Яковлевна вспомнила, что Орлов-Давыдов увлекается модным тогда спиритизмом. Может быть, некий дух внушит графу, что его безумно любит одна женщина и не может без него жить, думала Мария, приглашая в свой дом на Фонтанке известную петербургскую гадалку Анну Чернявскую. Очень не хотелось ей заниматься таким богопротивным делом, но что еще оставалось? И граф поверил этому искусно разыгранному спектаклю.

Ему нужен сын, продолжатель фамильных традиций? Что ж, придется его якобы родить… Несмотря на возраст, который Мария и не думала скрывать. Но, видимо, граф плохо разбирался в вопросах женской физиологии, как, впрочем, и во многих других. Кроме, пожалуй, автомобилей (Орлов-Давыдов был в числе основателей первого российского автомобильного клуба) и масонских тайн (он возглавлял петербургскую ложу «Полярная звезда», заседания которой проходили в его роскошном особняке на Английской набережной).

Орлов-Давыдов не скрывал своей радости. Он наконец-то добился развода с женой, которая большую часть времени жила за границей. Мария Яковлевна тоже обрела свободу — ее законный супруг Свешников скончался в Гефсиманском скиту, перевалив за восьмой десяток. На пышной свадьбе графа и артистки в январе 1914 года шаферами выступили друзья Орлова-Давыдова — Александр Керенский, будущий глава Временного правительства, и Владимир Маклаков. А через месяц пятидесятилетней новобрачной… предстояли роды.
… Младенец был очень хорошенький. Крепкий, здоровый, с голубыми глазами, как у Марии, и, самое главное, с густыми бровями, которые для Орлова-Давыдова служили признаком его породы. К приезду графа из Калужской губернии, куда он отлучился по делам, долгожданный наследник «появился на свет». Для пущей убедительности на роженицу и ребенка был заведен температурный лист. Мальчика окрестили Алексеем — в честь отца. Можем ли мы осуждать Пуаре? Ей так хотелось любви и семейного счастья, а годы уже были не те… Но вскоре обман раскрылся. Выяснилось, что камеристка Марии Яковлевны нашла ребенка по объявлению в одном из детских приютов. Разразился грандиозный скандал. Мария Пуаре была арестована и предстала перед судом, новости с которого затмевали сводки с фронтов Первой мировой войны. Суд Пуаре оправдал, а Орлов-Давыдов стал всеобщим посмешищем.
Взорвавшие вскоре Россию революционные события заставили забыть о громком процессе и раскидали участников этого скандального спектакля в разные стороны. Орлов-Давыдов, превратившийся в личного шофера Керенского, бежал вместе с ним за границу. Мария же Яковлевна вместе со своей старинной подругой переехала обратно в Москву. Петербургскую квартиру Пуаре полностью разграбили, а в пенсии этому чуждому советской власти элементу — бывшей артистке Императорских театров, да еще и графине Орловой-Давыдовой — отказали. Но потом, вняв ходатайству Всеволода Мейерхольда и Леонида Собинова, все же небольшое пособие назначили. Продав в Торгсине какую-нибудь из чудом сохранившихся безделушек, подруги могли себе позволить побаловаться кофе, сваренном на спиртовке. Рассматривая причудливые узоры из кофейной гущи на дне треснутых фарфоровых чашечек, они вспоминали былые времена и тех, кого уже не было рядом…
… Холодным октябрьским днем 1933 года по московским улицам в направлении Ваганьковского кладбища двигалась телега, запряженная одной лошадью. На телеге стоял простой гроб, наскоро сколоченный из сосновых досок. За гробом шла женщина с мальчиком. И еще одна женщина, с мужем и двумя детьми. Женщину с мальчиком звали Татьяна Павловна Свешникова, ее сына — Алешей.

Никто не спешил присоединиться к этой скорбной процессии. Никто не спрашивал — кого хоронят? Даже из праздного любопытства. Никому не было до этого абсолютно никакого дела.

Миновали Петровку. Давным-давно на фасаде желтого двухэтажного здания, между гостиницей «Англия» и аптекой, красовалась яркая вывеска «Яков Пуаре. Гимнастика и фехтование». Теперь здесь возвышался большой дом номер 17 с многочисленными коммуналками. По вечерам на общих кухнях гудел разноголосый хор примусов, а по утрам опаздывавшие на работу жильцы привычно ссорились в очереди к умывальнику.
А вот и Тверской бульвар. Старинный особняк с большим квадратным стеклянным эркером, куда семья Пуаре переехала позже. И здесь ничто не напоминало о его прежних владельцах. Деревья еще не сбросили листву — лето выдалось дождливым.

Когда-то Мария любила взять извозчика и прокатиться по Тверской с ветерком. Особенно зимой, чтобы снег веером летел из-под полозьев саней. А теперь ее везли медленно. Очень медленно. Лошадь, тащившая за собой телегу, понуро плелась, с трудом передвигая ноги.

У края тротуара примостилась худенькая белокурая девушка. Старомодное длинное платье было туго стянуто пояском в талии. На бледном личике выделялись огромные голубые глаза.
— Я ехала домой, — звенел над немноголюдным бульваром нежный мелодичный голос. — Я думала о вас…
И редкие прохожие бросали мелочь в старую потертую шляпу, стоявшую у ног невесть откуда взявшейся в сталинской Москве уличной певицы.

http://www.matrony.ru/mariya-puare-ya-ehala-domoy/
***

Я ехала домой, душа была полна
Неясным для самой, каким-то новым счастьем.
Казалось мне, что все с таким участьем,
С такою ласкою глядели на меня.

Я ехала домой… Двурогая луна
Смотрела в окна скучного вагона.
Далёкий благовест заутреннего звона
Пел в воздухе, как нежная струна…

Раскинув розовый вуаль,
Красавица заря лениво просыпалась,
И ласточка, стремясь куда-то в даль,
В прозрачном воздухе купалась.

Я ехала домой, я думала о Вас,
Тревожно мысль моя и путалась, и рвалась.
Дремота сладкая моих коснулась глаз.
О, если б никогда я вновь не просыпалась…

Ссылка на песню в исполнении Пелагеи

https://www.youtube.com/watch?v=LEKe8cf1Gw0