- Вишь ты, звезда Рождественская… Слава Ти, Господи! – шепнул кто-то. Перекрестились и опять замолчали. Вот-вот атака начнется. И вдруг эту тишину неожиданно прервал уже радостный, похожий на восклицание оживленные шепот:

- Сестрица…братцы, сестрица пришла и батюшка! Да как это вы? Боязно здесь: стреляют совсем близко…

Лица у всех оживились, просветлели. К окопам действительно подходил священник в епитрахили и сестра милосердия с узелком в руках.

Сестра Максимова сегодня целый день была на ногах. Еще совсем молоденькая, лет 20-ти, не больше, она вообще поражала всех своей энергией. С самого начала войны она работала на передовых позициях, и нельзя было никакими силами уговорить или заставить ее уйти отсюда. Иногда она работала целыми часами в сфере огня, и никогда ни одна пуля не задела ее.

- Бог хранит сестрицу, потому она нам заместо матери… - говорили солдаты и любили ее как-то особенно горячо и нежно.

Однажды в полевой лазарет, где она работала, принесли офицера, почти мальчика. Он был так тяжело ранен, что скончался прежде, чем ему успели сделать перевязку. Сестра, однако, видела его еще живым и он узнал ее. Так на ее глазах и умер. Узнали потом, что это был ее жених. Но она точно подавила своё горе; где и когда плакала она, никто не знал. Только после этого она уже вся отдалась заботам о раненых.

Сегодня, в сочельник, она умудрилась в своем лазарете устроить елку солдатикам. Украсили елку самым незатейливым способом; собрали все блестящее, что только можно было собрать: жетоны, значки, темляки, погоны… У кого-то из офицеров нашлось печенье, у другого - несколько плиток шоколада. Все пошло в дело, а больные радовались, как дети. В середине дня в лазарет привезли подарки, присланные из России. Роздали. Счастье было большое. Чем-то родным и милым повеяло от этих пестрых кисетов, с любовью сшитых рубашек, вязаных фуфаек. В госпитале чувствовался праздник. Вечером должна была служиться всенощная. Но сестра еще не успокоилась. С еловыми свежими ветками она ходила на братскую могилу. Вернулась оттуда с заплаканными глазами, но какая-то особенно светлая и радостная. Потом отыскала священника и повела в передовые окопы.

- Там целый батальон, батюшка. Пойдемте! – Священник охотно пошел. Ее уговаривали остаться, его тоже. Но оба и слышать не хотели об этом.

И вот шли в такой темноте, что в десяти шагах ничего не было видно; шли под страхом быть убитыми шальной немецкой пулей, шли, боясь не только говорить, но даже дышать громко. И вот, наконец, добрались. Почти без слов, сестра быстро раздала кисеты солдатам. Батюшка благословил окоп. В один миг головы обнажились. Солдаты и офицеры столпились в кучу. И среди темного молчаливого леса, среди вековых, могучих, мохнатых елей, началась рождественская всенощная. Служили тихо, почти шепотом. В темноте слышались чьи-то вздохи, рыдание, и в то же время было хорошо, торжественно. При слабом свете электрического фонаря священник читал евангелие, положив его на склоненные перед ним головы солдат, и раздельно звучали святые слова в тишине рождественской ночи.

Сестра стояла немного вдали, слушала, и эти слова падали на ее молодое сердце, как живительная благодатная роса. Никогда не думала она, что на пороге смерти можно чувствовать себя так спокойно и радостно, никогда не думала, чтобы в такой обстановке пришлось ей встречать Рождественскую ночь. И вот теперь ей казалось, что никогда раньше она не радовалась празднику так, как радуется теперь, что никогда не чувствовала Бога так близко, как чувствует его здесь, в этой лесной чаще, в этих промерзлых окопах. Ее родная семья была разорена, их имение сожгли, отец был убит на войне, мать оказалась беженкой, из западного края попала в Самарскую губернию к женатому сыну; единственный родной человек, который был здесь, около «сестры», давно лежал в земле, - и все-таки она чувствовала мир, радость, какое-то особенное, ни с чем не сравнимое счастье.

Она смотрела, как солдаты, смигивая слёзы, целовали крест у священника, как расходились потом по окопам, счастливые, успокоенные, согретые этой неожиданной молитвой, слышала, как благодарили священника и ее за то, что они их вспомнили, и жизнь казалась ей прекрасной, полной смысла, и хотелось еще и еще сделать что-нибудь для этих дорогих и близких им людей… Порадовать их и самой порадоваться на их радость.

- С праздником, братцы! – поздравлял солдат священник. И они отвечали ему сдержанным гулом: покорно благодарим, батюшка… И тебя с праздником! Дай Бог здоровья! И сестрице тоже.

- Дай Бог нам, - сказал священник, - победить врага и в родной семье опять встречать Рождество Христово! А тем из нас, кого Господь призовет к себе, дай Бог предстать пред Ним с чистым сердцем. Он перекрестился, перекрестились солдаты; медленным крестом осенила себя сестра. В лесу по-прежнему было темно и тихо: на морозном небе вспыхивали звезды.

- Батюшка, похоронить бы теперь нескольких; там по дороге, где мы шли, лежат тела, - обратилась сестра к священнику.

-Пойдемте, как же…

Еще раз осенив всех крестом, священник вышел из окопа. И вдруг резкий знакомый свист раздался в тишине святой ночи… просвистела пуля, за ней – другая, третья… И снова стихло все. Ниши ответили несколькими выстрелами. Казалось, как ураган, пронеслась над окопами смерть, и все вошло опять в свою колею. Но смерть вырвала несколько жизней. Трое солдат было убито, двое ранено. Около одного из них, тяжело стонавшего, лежала сестра. Пуля вошла ей в грудь. Священник, солдаты, офицеры, бросились к ней.

- Сестрица… родимая! Убили немцы проклятые. – как дети всхлипнули некоторые из солдат.

- Носилки бы…– сказал кто-то. Но священник, нагнувшись над раненой и глядя ей в лицо, покачал головой: - не успеем.

Сестра открыла глаза, обвела всех медленным прощальным взглядом: - дорогие, милые…до свиданья!..

Священник поспешно достал запасные Дары. Никто не проронил ни звука. Никто не смел плакать. Лицо умирающей было радостно и спокойно. Губы чуть-чуть шевелились.

- Слава в вышних Богу и на земле мир..- долетело до чуткого уха священника.

– Не больно вам? – спросил он, еще ближе наклоняясь к ее лицу. - Хорошо, светло… слава Богу… - каким-то вздохом вырвалось у нее.

- Умерла. – сказал священник, перекрестился, и все перекрестились тоже. Опять просвистела немецкая пуля. На нее не обращали внимания. Она никого не задела. Стояли над сестрой и чувствовали, что чистая душа отошла теперь в тот мир, где пели небесные силы: «Слава в вышних Богу и на земле мир в человеках благоволение».

Ал. Платонова "В Рождественскую ночь"
Журнал "Незабудка", декабрь 1916 года.