—Потом все объясню Брэтту по телефону, уже из России, оставаться здесь нам нельзя - сказала я дочке.
—И мы больше никогда-никогда Брэтта не увидим? – горько заплакала она.
Дождавшись, когда «небольшой дракон» уснул, я вызвала такси, и уже спускаясь с чемоданом по лестнице, столкнулась в дверях…с Брэттом. Он возвращался с работы в неурочный час (в офисе зависли компьютеры, их отпустили раньше). И увидел такси у дверей и нас с чемоданом на лестнице. В глазах паника.
—Карина, что происходит?!
Увидев «дракона», мирно храпящего на полу гостиной, все понял.
—Так, значит, опять взялась за старое. А ведь так клялась, так обещала… Стой здесь. Пожалуйста, никуда не исчезай. Мы ни минуты в этом доме больше не останемся. С меня довольно!
И кому-то позвонил.
Так в мою жизнь вошла эта женщина.
Мы подъехали к небольшому, высокому викторианскому дому, утопающему в розовых кустах. Дверь открыла женщина лет 60-ти, похожая на родную сестру и мисс Марпл, и английской королевы. Попросив называть себя «тетушка Луиза», она, не задавая никаких вопросов, принесла в гостиную чай с печеньями.
—Я так и знала, что рано или поздно это случится. Конечно, живите у меня сколько нужно. Две комнаты наверху пустуют.
Тут я и узнала все.
—Когда мать ограничили в родительских правах, мне было 11 лет. С 11 лет меня воспитала эта женщина. Foster mother. Вместе с трeмя своими сыновьями. Вот их фото, видишь? В этом доме мы и росли. Я очень дружил с ее покойным мужем, ирландцем, бывшим военным летчиком, он научил меня играть в шахматы.
Постепенно, по небольшим деталям, я начинала понимать, каким адом было детство самого родного мне теперь человека. И как в этом доме с зелеными рамами, большим камином и скрипучими старыми лестницами, он когда-то обрел защиту. И поэтому бежал сюда опять.
Для меня этот дом и тетушка Луиза стали олицетворением Англии. Они действительно похожи. Англии, которая, без патетики и лишних слов, проявила ко мне свое сдержанное и очень действенное добро в трудную минуту. Я обрела друга.
Тетушка Луиза - дочь фермера из Норфолка, работала военной, а потом и гражданской медсестрой, и я жалею, что не записывала ее бесценные рассказы о военном Лондоне, о бомбардировках, о карточках. Многое из этого стал для меня открытием (в СССР нас не учили, как Британия выносила тяготы войны от первого до последнего дня).
Был июль 1991-го. Страна, которую я оставила за бортом самолета, исчезла, как только я сошла по трапу на эту землю. Ее не было нигде. Вообще. Ни на экранах телевизора, ни в газетах, ни в книгах. Ни в мыслях, ни в опыте окружающих меня людей. В одном книжном развале нашла старую книжку на английском о принцессе Анастасии, которая якобы спаслась от большевиков. Это все. Шло последнее лето моей ностальгии.
Мы сидели с тетушкой Луизой (седые волосы всегда безукоризненно уложены!) в маленьком, очень английском саду северного Лондона, у пруда с золотыми рыбками, пили чай, дочка играла с кошкой Сюзи. Мой английский улучшался не по дням, а по часам. Я не могла наслушаться ее рассказов. Они отвлекали меня от реальности: семья из трех человек с четвертым желанным на подходе (об этом узнала уже здесь, и в тот же день, с трепетом, сказала неожиданно обрадовавшейся тетушке Луизе!) – и без крыши над головой. И все же было ощущение, что все как-то образуется: я все больше влюблялась в Англию.
—Однажды в наш госпиталь привезли молодого нациста, сбитого летчика. В сознании. Я делала ему перевязку, подняла голову, а он плюнул мне в лицо. И прошипел что-то. И такая ненависть была в его глазах, такая ненависть. Я утерлась и потом еще месяц, наверное, делала ему все перевязки и все необходимые процедуры. Может, и от ненависти он со временем излечился, не знаю. Мы с мужем объездили на автобусе пол-Европы: даже в Норвегии были, и в Венгрии, и в Австрии, а вот в Германию поехать так и не смогли… Не смогли – и все.
Она учила меня готовить английские блюда, и пришла в абсолютный восторг, когда я продемонстрировала, что умею приготовить несколько блюд из одной-единственной курицы:
—Так мы делали во время войны.
Всегда безукоризненно одета, всегда сдержанно-приветлива, она поражала меня… стабильностью эмоций.
Но однажды, мы смотрели телевизор в гостиной, она вдруг вскочила, и выбежала из двери. Я услышала из столовой приглушенные рыдания и не знала, что мне делать. Решила не вмешиваться.
Через несколько минут с покрасневшими глазами вошла обратно.
—Извини, пожалуйста. Я очень тоскую по моему Джону. Мы встретились после войны, сразу полюбили друг друга. Вот он, на фото, в своей летной форме (красавец в элегантной форме, похожий на молодого Маунтбаттена). Он был гражданином Ирландии, протестантом. Там всегда было небезопасно, поэтому решили остаться в Лондоне. Купили вот этот дом, за четыре тысячи фунтов. Здесь я родила всех троих сыновей, в нашей спальне. Всегда это начиналось вечером. Мы с мужем ужинали, он вызывал акушерку, и к утру уже получали прибавление.
Она улыбалась воспоминанию.
А потом уже, в августе, перед тем же телевизором металась и кусала губы я, видя танки у Белого дома, в Москве. Страна, которую я тогда еще внутренне не покинула, ворвалась на британские экраны с французским словом, которое тревожно повторяли все вокруг, не имея полноценного английского эквивалента в своей истории: coup d’etat.
Младшего своего, рыжего компьютерного гения, Данни, похожего на нее как две капли воды, тетушка Луиза особенно обожала. Это он мне и позвонил вчера.
Средний сын тетушки Луи, фермер, умер от рака два года назад, как и отец. Старший, живущий на побережье, учитель математики, находится в длительной онкологической ремиссии. Оба остались бездетны, а тетушка Луиза страстно хотела внуков.
И именно младший все-таки дал ей первую обожаемую и талантливейшую внучку.
Страстно увлекшись салсой, Данни поехал на Кубу с танцевальным клубом и привез оттуда прелестную, как черная пантера, невесту Анну-Марию. Тетушка Луиза выглядела на их свадьбе совершенно счастливой и, ненавязчиво, начала учить невестку английскому, как когда-то и меня. Метафора Британии – свекрови с иностранками-невестками? Мы с Анной-Марией сразу поняли друг друга, имея в анамнезе советский и кубинский социализм, давно дружим домами, танцуем салсу и говорим то по-русски (им преподавали его в школе), то по-испански. Дочери наши выросли совершенными британками. А более теплых отношений между свекровью и невесткой, чем у тетушки Луизы и Анны-Марии, я не встречала.
…—Если вы хотели бы повидать маму, прежде чем…перед тем, как…поторопитесь, - сказал Данни вчера совершенно упавшим голосом, - У нее собирается вода в легких и в ногах, не успевают откачивать. От больницы мама наотрез отказалась. Наотрез. У нее 24-часовой уход и ежедневно ходит медсестра.
Мы тут же прыгнули в машину.
Каждый год мы получали от тетушки Луизы рождественскую открытку. Получили и на этот раз. Твердый почерк. По телефону голос ее звучал надтреснуто, но бодро. Она благодарила за подарок – рождественский букет и корзинку с ее любимыми сырами.
И вот, две недели спустя, когда мы вернулись из поездки по Испании, этот звонок…
В кресле сидела иссохшая тень тетушки Луизы. Она сидела и смотрела на камин в «столовой для завтрака», словно там показывали нечто видимое только ей. Было жарко натоплено, в доме чисто, рядом с ней за столом стояли чай, суп, лекарства. Медленно переведя на нас взгляд, она улыбнулась. Улыбка была ее, прежней.
—Вода прибывает, помпы не успевают ее откачивать. Я тону, как корабль, - пошутила она.
Она помнила всех и обо всех с интересом (и с трудом) расспрашивала. Черная кошка Сюзи (всех ее кошек так звали) терлась о наши ноги.
—Моя Сюзи обогнала меня в кошачьих годах, - опять пошутила тетушка Луиза – Ей пятнадцать лет, а у кошек каждый год идет за восемь. Пятнадцать умножаем на восемь.
Мы задумались.
Она улыбнулась и быстро ответила:
—Ей 120, а мне всего лишь 97 в мой следующий день рождения.
Она родилась в 1922-м году. В межвоенье.
Боже мой, каким же совершенно другим был тогда мир! Но все же изменилось не все.
Мы заварили чаю, этот вечный английский напиток, сопровождающий каждое рождение и смерть, нарезали торт и стали вспоминать то наше незабываемое лето 1991-го.
Говорить тетушке Луизе было все труднее. С минуты на минуту должны были прийти
Данни с Анной-Марией, медсестра и помощницы по уходу.
Я обняла тетушку Луизу и сказала ей, что благодарна ей за все и очень ее люблю. За этим мы и приехали, совершенно бессильные изменить естественный и вечный ход вещей.
Я улыбалась, хотя слезы душили. Все-таки за 28 лет можно, можно научиться английской сдержанности. Вот для таких случаев.
—Как хорошо, что вы пришли. Проститься. Я прожила хорошую жизнь в этом доме. Долгую и хорошую жизнь. Я совершенно готова.
Брэтт растроганно поцеловал ее.
И мы ушли.
А тетушка Луиза осталась смотреть в камин, в который ее смотрела и ее престарелая кошка Сюзи, словно обе видели в нем что-то невидимое нам.
Человек может быть действительно совершенно внутренне готов к своему уходу. Оказывается, так бывает.
Меня остро пронзило чувство, что уходит не просто тетушка Луиза: уходит безвозвратно старая Англия и самое потрясающее британское поколение.
