Все вернётся на круги своя, и люди вновь начнут радоваться бесхитростным вещам.
Луковице, прорастающей в двухсотграммовой баночке из-под майонеза, первому огурцу и первой редиске(когда-то у всего были сроки, дети мои, и у редиса, и у огурца, и, не про нас будь сказано, у клубники).
Все цвело, плодоносило и увядало в законные, отведенные для этого Создателем сроки.
Сводящий с ума запах первого весеннего огурца, хруст настоящей редиски, я помню (сквозь створки рам и ставен) чью-то недостроенную дачу, даже не дачу, а так, участок, сидящих за наспех сколоченным столом детей(среди них вижу себя), мятый картофель в стеклянной банке, благоговейно разрезанный(вдоль брюшка) огурец, неспешные беседы взрослых(о, таинство далёких миров), нас, ошалевших от обилия воздуха(такого же свежего, как огурчик на блюде), света(впрочем, солнце клонилось к закату, но и это было дополнительным бонусом к долгому счастливому дню).
Как вновь обрести утерянное очарование повседневности, тривиальности даже(кивают пупырчатые малосольные огурчики из кем-то закатанных банок), и кем-то-то сваренное варенье (о, будь трижды благословен вяжущий вкус кизила) покоится себе в хрустальном своем обрамлении, уютно так, точно в детской ладони, - янтарные складки желе таят в себе неразгаданные секреты ушедших миров.
Подумать только, эка невидаль, - огурец. Да у нас, господа, этих огурцов...каких хочешь. Как и варенья, и джема, - в нарядных баночках упаковках - рядами теснятся на полках, ждут своего часа. Быть съеденными. Не всуе, не наспех. Ведь, если задуматься, никакого смысла в этом обилии всего, если нет спроса. Желания, то есть. Вожделения. Дрожащей от нетерпения руки, срывающей запретный плод.
Как хороша яичница(с подрагивающими яркими желтками посередине), после ночи любви в общежитии имени Бертольда Шварца на продавленной поколениями койке и туалетом в конце коридора, как божественен сладкий чай в подозрительно мутном стакане, как изнурительно прекрасен начинающийся за оборванными шторами весенний день.
Господи, мир был открыт и светился(не экраном айфона), а собой, - без фильтра и ретуши, без добавления яркости и контраста, - контрастов хватало идущим в обнимку нам, - мимо цветущих дерев, затрапезных кафешек с нечистыми стаканами, мимо костела и пока ещё незыблемых постаментов - свидетельств эпохи, которая, казалось, будет всегда.
Яичница, жареный картофель, разрезанный вдоль огурец.
Чем призрачней собственное существование, тем ярче потребность восстановить(хоть как-то, по крупицам) картину мира. Вернуться к скудости(обретая яркость) вкусов, желаний ;начать с негативов, с набросков углем, черной тушью, по дюйму(осторожно) добавляя резкости, растирая границы, отходить, любуясь сотворенным: бедностью, тишиной, вспыхивающим в ней, тишине, смыслом. И только потом браться за пастель, акварель, темперу.
Оставляя главное на потом. Чтобы не растерять окончательно. Тот самый, вылепленный с божественной смелостью мир, в котором каждый штрих и звук подобен бесхитростной трапезе за наспех сколоченным столом. Где все настоящее. Редиска с грядки, блистающий гранями огурец, чертополох, растущий у забора, ты сам, сидящий у стола.
© Каринэ Арутюнова