— Понимаете, общество разделилось: есть падальщики, а есть нормальные люди. Я не отмазывал Ефремова. Наоборот — я написал, что он должен понести заслуженное наказание, потому что после трагедии со своим сыном знаю, как просто его избежать. И ведь ничего не было доказано, абсолютно ничего! Никто мне не звонил, никто не извинялся. Человек, который сидел за рулем, просто исчез.

— Именно поэтому вы молчали в первые дни после трагедии с Михаилом Ефремовым?

— Да, потому что мне больно об этом вспоминать. Забыть это невозможно! Если б мальчик сейчас жил, ему было бы всего чуть больше 30 лет. Это ужасно, понимаете, ужасно каждый раз представлять его такую нелепую, такую глупую смерть под джипом, который, перевернувшись несколько раз, накрыл всех пятерых ребят!

Факт в том, что в те дни я должен был лететь в Израиль и не мог быть на похоронах. Но я первый, кто увидел Диму после аварии. Помню, когда мне сообщили, что его больше нет, я просто не знал, что мне делать. Мне сказали: «Езжай в церковь, у нас тут батюшка». И я поехал. Я стоял и плакал: как же мне поступить? Ведь я не могу отменить гастроли Театра Моссовета! А он говорит: «Тогда иди прощайся сейчас, ты должен». Дима лежал в судебно-медицинском морге, куда до следствия никого не пускают, но благодаря ребятам из МЧС ради меня сделали исключение.

— И вы поехали...

— Я вам не могу описать это зрелище… В сам морг не пустили, но мне вывезли его в коридор. Не могу описать лицо, скрученное проволокой, потому что от него ничего не осталось… И, господи, куда мы потом только ни обращались, чтобы добиться справедливости! Ездили по следователям, наняли адвоката. Но виновный исчез.

К чему я все это… К тому, что все, чего мы хотели, — это справедливого суда. Мы никого не проклинали, не травили, не писали, какая же он сука и какой он гад. Ничего этого не было! Поэтому, когда я слышу «ах ты, сволочь», мне горько и страшно вдвойне. Так что Ефремова пусть наказывает суд, а не люди, которые не имеют к этой ситуации абсолютно никакого отношения. Поверьте, я могу об этом рассуждать. Я знаю, что это такое. Но не они!

— Скажите, вы дружите с Михаилом Олеговичем?

— Нет, мы не были так близки. У нас с ним только одна совместная картина. Но я вижу, что происходит, и хочу сказать: «Ребята, остановитесь!» Ведь чего они там только не пишут: и то, что он алкоголик, и то, что синяк, и то, что «умер» еще один артист. Господи боже мой, да успокойтесь вы наконец и больше к нам не приходите!

А самое страшное… Я знаю, что 10-15% зала именно из таких. Мы для них быдло, мы — твари… Кто там еще?

— Сволочи, подонки…

— Синяки и наркоманы!

— Обидно? Чисто по-человечески?

— Обидно? Нет, это не обида. Значит, люди так живут, значит, у них такое ощущение мира. Ну пускай живут. Я же не влезу им в головы, не влезу им в души, не влезу им в сердца. Только зачем вы тогда приходите в театр, если мы там стараемся нести совсем другое? Мы пытаемся говорить о любви, говорим о прощении, о жизни. Зачем им это? Тем, кто… Я сейчас даже не могу подобрать верный глагол! Зачем им Чехов? Зачем им Сирано де Бержерак? Да, наверное, 90% этих людей вообще туда не ходят!

Кстати, я почитал, кого, по их мнению, играл Ефремов. В основном все упоминают лишь «День выборов», где он предстал в роли опустившегося священника. И это что, уровень людей, которые действительно следят за кинематографом? А где «Королева Марго», где масса других картин, в которых он снимался? Для них даже «Граница. Таежный роман» плохое кино лишь потому, что Михаил сыграл там алкаша! Хотя на самом деле это замечательная драматическая трагическая роль. Как так можно судить, ребята?

— Александр Юрьевич, многие говорят, что для Михаила Ефремова эта ситуация никакой не конец, а самое настоящее начало новой жизни. Вы согласны или скорее нет?

— Я не знаю и, наверное, не могу об этом судить, потому что это очень страшно. Это то, о чем он будет помнить до конца своих дней. Это крах и катастрофа, и я просто не представляю, как он будет с этим жить, ведь артисты — люди с такой тонкой психикой.

Повторяю: он — негодяй. Нельзя садиться за баранку пьяным. Он должен понести и понесет наказание. Но справедливое наказание суда. Суда, понимаете? И как бы этот суд себя ни повел, я думаю, что Михаилу все равно грозит срок, и довольно приличный. Но самое страшное — это то, что у него сейчас внутри. Может, я проецирую на себя, но не дай бог. Я бы, наверное, в петлю залез.

— Когда вы услышали об этой истории, вы плакали? Ну так, по-мужски, конечно...

— Скорее мне было страшно. Казалось, что это какой-то жуткий сон. Но видите, я рассказал вам историю про своего Диму, а человек, который виновен в его смерти, по-прежнему живет. Он ходит, он улыбается. У него двое детей, которые, наверное, уже совсем взрослые. Возможно, он уже погулял на их свадьбах. А вот мы, как я уже говорил, не услышали от него ни одного слова раскаяния. Ни «простите», ни «я виноват». Ничего вообще!

— Как часто вы об этом вспоминаете? Каждый день? Страшно представить, как вам больно.

— Нет, уже не каждый, но эта боль не уходит и никуда не уйдет. Поэтому я так переживаю за Ефремова. Если мы, потерявшие сына в таком же страшном ДТП, не требовали ничьей смерти и никого не травили, то почему травят его и почему позволяют себе вершить чужие судьбы?
dailystorm.ru