Про Поэта Марину Цветаеву написано так много, что в тысячный раз писать новую биографию было бы глупо. Зато при жизни слово в печати Марине Ивановне давали не так уж часто. Поэтому пусть на этой странице она расскажет о себе сама...

Родилась 26 сентября (8октября)1892 г., в Москве. Отец – Иван Владимирович Цветаев – профессор Московского университета, основатель и собиратель Музея изящных искусств (ныне Музея изобразительных искусств), выдающийся филолог. Мать – Мария Александровна Мейн – страстная музыкантша, страстно любит стихи и сама их пишет. Страсть к стихам – от матери, страсть к работе и к природе – от обоих родителей.
Первые языки: немецкий и русский, к семи годам – французский… Любимое занятие с четырёх лет – чтение, с пяти лет – писание. Всё, что любила, – любила до семи лет, и больше не полюбила ничего. Сорока семи лет от роду скажу, что всё, что мне суждено было узнать, – узнала до семи лет, а все последующие сорок – осознавала.
…В 1910 г., ещё в гимназии, издаю свою первую книгу стихов – «Вечерний альбом» – стихи 15, 16, 17 лет – и знакомлюсь с поэтом М. Волошиным, написавшим обо мне первую (если не ошибаюсь) большую статью. Летом 1911 г. еду к нему в Коктебель и знакомлюсь там со своим будущим мужем – Сергеем Эфроном, которому 17 лет и с которым уже не расстаюсь. Замуж за него выхожу в 1912 г.
В1912 г. выходит моя вторая книга стихов «Волшебный фонарь» и рождается моя первая дочь – Ариадна...
С 1912 по 1922 г. пишу непрерывно, но книг не печатаю. Из периодической прессы печатаюсь несколько раз в журнале «Северные записки».
С начала революции по 1922 г. живу в Москве. В 1920 г. умирает в приюте моя вторая дочь, Ирина, трёх лет от роду. В 1922 г. уезжаю за границу, где остаюсь 17 лет, из которых 3 с половиной года в Чехии и 14 лет во Франции. В 1939 г. возвращаюсь в Советский Союз – вслед за семьей и чтобы дать сыну Георгию (родился в 1925 г.) родину.

Это было написано в январе 1940 года.

«Никто не видит – не знает, – что я год уже (приблизительно) ищу глазами – крюк... Я не хочу – умереть, я хочу – не быть».
Строки из дневника, сентябрь 1940 года.

До августа 1941-го остаётся меньше года…

Духов день
В моей памяти – унесённая жизнью фотография четырёхлетней Муси, двухлетней Аси. Большелобое, круглое лицо старшей, на котором вспыхивают мне зеленью в сером тоне фотографии глаза Марины, взрослый взгляд на детском лице, уже немного надменный сквозь растерянность врождённой близорукости. И лицо рядом – младенчественное, детские губы, своей мягкостью оттеняющие твёрдый, волевой абрис тех, волосы – чуть вьющийся пушок. Родственное сходство черт…
Таксист-москвич, хороший парень, спасибо ему, быстро помог разыскать цветочный рынок. И вот девять тёмно-красных роз, каждая с кулак величиной, у меня в руках.
Дом на улице Б. Спасской, где живёт А.И. Цветаева. Спрашиваю входящую в подъезд пожилую женщину, чтобы ещё раз проверить, правильный ли у меня адрес.
– Здесь проживает Анастасия Ивановна Цветаева?
– Не знаю, хотя живу здесь давно.
Поднимаюсь по лестнице и думаю о том, что в таких вот домах вряд ли можно знать соседей. Каждый отдельно. На площадке во всех дверях – «глазки». У Анастасии Ивановны? Нет. Квартира номер 56 – без внутреннего наблюдения…
Анастасия ЦветаеваЗвоню, и через минуту меня приглашает войти маленькая, щупленькая, седоволосая женщина с очень приветливым лицом и добрыми глазами.
– Это Вам.
– Вы очень любезны, молодой человек. Сейчас я схожу на кухню за водичкой, а Вы пока подрежьте их (подаёт мне ножницы).
Я отчекрыжил половину длины черенков, видимо, от волнения.
– Зачем же Вы так, они ведь тоже жить хотят…
Я в растерянности. Анастасия Ивановна ставит розы в банку, затем приносит ещё одну и ставит туда обрезанные черенки.
–Ну что Вы так перепугались, – я выглядел, видимо, не лучшим образом,– Вы же не девица, чтобы знать все тонкости обращения с цветами. А розы знатные.
Прихожу в себя и начинаю торопливо говорить. Анастасия Ивановна просит меня:
– Не говорите как господин Луначарский. Он говорил внятно, но с такой быстротой, что за ним ни одна стенографистка не успевала записывать. 160 слов в минуту. Быструю речь я не понимаю. – И вдруг, круто изменив тему. – Вы моё что-нибудь читали или Маринино?
– Читал.
– Хорошо.
– Мне хочется подарить Вам эти фотографии. – Я подаю фотографии Д.С. Лихачёва, Б.Н. Ельцина и А.А. Собчака. – Мне довелось с ними встретиться.
Анастасия Ивановна внимательно их рассматривает, размышляя, затем, остановившись на фотографии Ельцина, говорит:
– Блаженная княжна Евдокия Георгиевна Вяземская (она прожила 120 лет, в 100 лет выкопала колодец), когда её спрашивали, как надо общаться с меньшими людьми, с крестьянами и т.д., отвечала так: мягче, да лучше. Он (Ельцин), видимо, этого не понимает. И глаза, даже когда смеётся, у него открытые. – Некоторое время помолчав, продолжает, показывая на портрет Горбачёва на стене.
– Неужели судьба России в руках этих двух людей? Этот (Горбачёв) думает лукавить. Другой думает подавлять, видимо. А третий (Д.С. Лихачёв) размышляет и горюет.
Я сравниваю только что услышанные характеристики известных людей с собственным мнением о них.
– Ельцин… Я так много про него слышала… Я думала… Не знаю, моё мнение, может, неправильное. С Горбачёвым они не очень?
– По-видимому.
– Горбачёв, мне кажется, культурнее…
– Они не должны быть противниками.
– Поживём – увидим. Я пожила много и видела много. Вот вспоминаю, как в Царское Село к Государю прибыли представители будущего Временного Правительства и просили Его об отречении от престола. Это было 2 марта 1917 года. Он сказал им очень короткую фразу: «Вы думаете, будет лучше?..» Взял перо и подписал за себя, за сына и за брата.
Через месяц Марина Цветаева пишет стихи «Царю – на Пасху».
...Уже вернувшись домой, перечитывая стихотворения Марины Ивановны, нашёл произведение, созвучное воспоминаниям Анастасии Ивановны. Сёстры разговаривают – через 70 с лишним лет. И звучит, звучит вечный голос старшей. Это стихи – «Царю – на Пасху», написанные через месяц после событий, о которых говорила моя пожилая собеседница.

Вечный голос
Настежь, настежь
Царские врата.
Сгасла, схлынула чернота.
Чистым жаром
Горит алтарь.
– Христос Воскресе,
Вчерашний Царь!
Пал без славы
Орёл двуглавый.
– Царь! – Вы были неправы.
Помянет потомство
Ещё не раз –
Византийское вероломство
Ваших ясных глаз.
Ваши судьи –
Гроза и вал!
Царь! Не люди –
Вас Бог взыскал.
Но нынче Пасха
По всей стране.
Спокойно спите
В своём Селе,
Не видьте красных
Знамён во сне.
Царь! – Потомки
И предки – сон.
Есть – котомка,
Коль отнят трон.

А ещё через два дня написано стихотворение-молитва.

Вечный голос
За Отрока – за Голубя – за Сына,
За царевича младого Алексия
Помолись, церковная Россия…
Ласковая ты, Россия, матерь!
Ах, ужели у тебя не хватит
На него – любовной благодати?

…Анастасия Ивановна вздыхает, имея в виду царскую семью.
– Тем не менее, их всех истребили. – И после паузы. – А вот они весело смеются… Ну, посмотрим… Не болеет? (Это о Ельцине).
– Вроде нет. Подвижный, лёгкий. Как Вы себя чувствуете?
– Приехала из Переделкино из Дома творчества настолько больная, что в Троицу не смогла пойти в церковь. Надеюсь пойти завтра. Завтра Духов День.
– Максимилиан Волошин, кажется, родился в Духов День?..
– Да, и это очень подходило к его биографии.
Анастасия Ивановна умолкает, а я думаю о том, что биография Волошина – это для нас история, а для Анастасии Ивановны – своя жизнь.
Вот как она описала первую встречу с коктебельским философом:
«Он стоял и так глубоко улыбался, как не умеют улыбаться люди. Молчал, голову набок, смотрел и радовался. Всё понимал, входя в душу непонятно, неповторимо, и я поняла, почему, ещё подъезжая к его дому, я сбросила с плеч тяжесть: в этом доме жил Добрый дух».
Теперешний дом Анастасии Ивановны, эта единственная, совсем маленькая комната, вмещает многое. В фотографиях, картинах, записках, в памяти живёт дом её детства. Дом профессора Ивана Владимировича Цветаева – основателя Музея изобразительных искусств.
Это писала Марина Цветаева:
«Года за два до открытия музея отцу предложили переехать на казённую директорскую квартиру, только что отстроенную. “Подумайте, Иван Владимирович, – соблазняла наша старая экономка Олимпиевна, – просторная, покойная, все комнаты в ряд, кухня тут же – и через двор носить не нужно, электричество – и ламп наливать не нужно, и ванна – и в баню ходить не нужно, всё под рукой… А этот – сдать…” “Сдать, сдать! – с неожиданным раздражением отозвался отец. – Я всю жизнь провёл на высокой ноте! – И уже самому себе отъединенно. – В этом доме родились все мои дети… Сам тополя сажал… – и совсем уже тихо, почти неслышно, а для экономки и вовсе непонятно. – Я на это дело положил четырнадцать лет жизни… Зачем мне электричество?!.. ”»
Хочется цитировать ещё:
«Думала ли красавица меценатка, европейски известная умница, воспетая поэтами и прославленная художниками, княгиня Зинаида Волконская, что её мечту о русском музее скульптуры суждено будет унаследовать сыну бедного сельского священника, который до двенадцати лет и сапогов-то не видал…»
– Мои прадед и дед были священниками. Жена деда, моя бабушка, умерла в 30 лет, оставив ему четырёх сыновей. Старший тоже стал священником, второй сын – мой отец, третий работал на народном просвещении, а четвёртый, младший, как и отец, – профессор русской истории.
– Род Цветаевых очень много сделал для сохранения и развития культуры в России.
– Моё дело – писать об этом, с Божьей помощью я ещё могу писать. Не оскудеет рука дающего. Не оскудеет. Но музей этот носит имя Пушкина. Пушкин достаточно велик, и этот музей ему ничего не прибавит. Вопрос о переименовании уже ставился, об этом немало писали. Вы знаете, я надеюсь, что, может быть, ещё до моей смерти музей назовут папиным именем.
Совсем маленькая комната. Всю жизнь своей хозяйки вмещает она. Здесь сам воздух пахнет историей. Но не только прошлым дышат стены. Новая цветущая ветка бьёт в окно жизни.
– Это рисовала моя праправнучка Оля Мещерская. Сейчас она живёт с матерью в Америке. В четыре года она потребовала мольберт и – маленькая такая – писала большие картины! – Анастасия Ивановна говорит с любовью и гордостью. – С пяти лет у неё были персональные выставки. Вот здесь две её работы, которые она сделала семи лет. Сейчас ей тринадцать.
Разговор возвращается к Марине.
– Анастасия Ивановна, за границей собираются издавать, а, может, уже издали шеститомное собрание Марины Цветаевой. А у нас?
– Недавно через прессу я сделала обращение к издательствам, в котором говорила о необходимости издавать полное собрание сочинений Марины.
– Это она завещала свои архивы ЦГАЛИ с условием публикации их в двухтысячном году?
– Не она. Дочь. И мне довольно удивительно знать, что в нашей стране законы позволяют дочери запретить издавать наследие матери.
В 1992 году, 9 октября, Марине исполнится 100 лет…
– Ваша последняя встреча с Мариной была в Париже?
– Да. Об этом я написала в своих «Воспоминаниях».
«Париж приближается. Его свинец, серебро, перламутры – тучи, лучи, дымки над маревом крыш – подступает всё ближе, тая вширь, разливаясь и разбегаясь – навстречу летящему поезду.
…Avenue Jeanne d`Arc, 2.
Подъезд. Лестница. Через три ступени. Но рука не успела дотянуться к звонку – дверь уже открывается навстречу, два лица обозначаются в сумраке входа. Узнаю Маринины черты – в верхнем; но сразу, точно кто подкосил ноги – я уже в три погибели, на корточках перед Муром. Как невероятно хорош! Русые кудри, крупная голова – маленький великан! Как похож на мать!..»
– Тогда мы все переболели скарлатиной, и Марина тяжелее всех. И больше мы не виделись. Последние мои им слова: «Приезжайте в Россию!» А потом мы переписывались. Но можно ли было без оглядки писать во время Сталина?! Так что переписка была ограничена.
…Они приехали в Россию, в Москву. Началась война, и при первой же возможности она эвакуировалась в Елабугу. Её сын Мур, Георгий, ходил на крыши домов тушить зажигательные бомбы. Марина любила его больше жизни и всё время боялась – придёт ли он сам или его принесут. «Если бы я узнала, что он убит – я бы, ни минуты не медля, бросилась бы из окна».
Она против воли вывезла его из Москвы. Но он бунтовал. Он не хотел жить в Елабуге… Он грубил. Марина переносила его грубости замерзшим материнским сердцем. Она была человек гордый, но очень многие говорят, что «она его рабски любила»: «Пока я нужна, я буду жить».
Последним решающим толчком была угроза Мура, крикнувшего ей в отчаянии:
«Ну, кого-нибудь из нас вынесут отсюда вперёд ногами!»
В этот час и остановилась жизнь.
…Меньше всего я возлагаю вину за смерть Марина на Мура… Я слишком отчетливо понимала жгучий узел, связавший их двух! И можно ли обвинить человека в шестнадцать лет за слепую страсть поступков и слов?!
Марина признавала Бога безусловно, у неё есть даже целый цикл стихов «Бог». Она любила Христа, любила Божью матерь, но она не была близка к церкви. Церковь запрещает самоубийство, ведь жизнь человека в руках Божьих. Если бы она ходила в церковь, каялась, исповедовалась, причащалась, то, возможно, сумела бы пережить этот кризис.
– Анастасия Ивановна, даже в третьем издании «Воспоминаний» Вы пишете, что «лето 1943 года, в разгар войны, я была на Дальнем Востоке». И всё. А ведь там Вы были в ссылке.
– В журнале «Москва» печатается мой роман. В нём описываются события тех лет, люди, познакомившиеся в этапном поезде, а этап был 17 дней, и познакомиться довольно близко было время. Они живут и работают. Всё, о чем я пишу, не выдумано, а было на самом деле. Писала я в лагере, рукопись чудом уцелела. Два года назад я с моим литературным секретарём многое добавила, доработала. Потому что о многом писать было нельзя. Теперь роман идёт и называется «Амур. Любовь».
Думаю, Анастасия Ивановна простит мне довольно частые отступления, обильные цитаты – да и как обойтись без них?! Часы, проведённые в её квартире, одухотворены десятилетиями жизни – многотрудной, наполненной болью и светом. Светом космических озарений, пророчеств, страсти, любви, нежности, ненависти, пульсирующих в стихах Марины Ивановны.
Я бы, конечно, мог привести множество бытовых подробностей, милых, смешных деталей, прерывавших наш разговор.
К примеру, Анастасия Ивановна покидала меня, чтобы в точно обозначенный, одной ей известный срок… съесть диетическую кашу. Или поведать о том, как она учила меня готовить различные блюда из картофеля: «Первым делом, мил человек, нужно непременно избавиться от зловредных, всепроникающих химикатов…»
Но, поразмыслив, решил не живописать эти и другие отступления от главного. А главное, без сомнения, – стихи Марины Ивановны и воспоминания о ней Анастасии Ивановны.
Ну а что касается пророчеств, то вот одно из них, относящееся к 1913 году. Марина Цветаева написала стихотворение, которое я сейчас процитирую, в Коктебеле. И вновь – перекличка времён, имён, судеб. Ведь в Коктебеле долгие годы жил и работал Максимилиан Волошин.

Вечный голос
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я – поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,

Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти
– Нечитанным стихам! –

Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берёт!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черёд.