— Да, вырос он в красавца кота и ты думаешь, он был мне благодарен за спасенную жизнь? Абсолютно наоборот. Он вырос в кусючего, нелюдимого, неласкового зверя, его невозможно было погладить, он шипел и царапался. Ему было около года, когда он заболел. Не ел, рвал постоянно, но как только я приходила с работы и собиралась его везти к ветеринару, он уходил, приходил поздно ночью, а утром уходил опять. Я думала, раз бегает, ему не так уж и плохо, обожрался какой-то дряни, травы пожует, да поправится. А он пришел, когда уже совсем дело плохо было. Я его свозила на вет станцию, но поздно. Не спасли. Как я по нему убивалась, не передать словами. Он душу мою забрал с собой. И отдал не скоро и не всю, кусочек так и остался в лесу, где я его закопала.

Женщина замолчала и вытерла глаза. Девушка остолбенела. Ей говорили, что Евдокия Михайловна — баба — кремень, вообще без эмоций и нервов, не любит никого, а терпят ее только потому, что специалист она незаменимый. Ее к кому только не вызывали, вены, казалось, ей прямо под иглу прыгали, не успеешь глазом моргнуть, а она уже систему поставила и пошла к следующему больному. Наташе сказали смотреть в оба, учиться, наблюдать, да помалкивать, потому что Евдокия, ежели что, смешает с чем хошь и на помойку выкинет.

— Разнюнилась я что-то с тобой. Если хоть словечко кому вякнешь, расскажу, как ты с хирургом в процедурке обжималась.

— Не было же этого! — у Наташи задрожали губы и сердце забилось от такой гнусности.

— Не было. А я расскажу и мне поверят, поэтому помалкивай, усекла?

Евдокия сама не поняла, почему ее понесло в такие откровения. Наверное, сил уже не осталось все в себе держать. А тут девчонка — молоденькая, наивная, сопереживает всей душой, вот и захотелось поплакаться.

— Вы говорили о людях, которым жить не суждено, — Наташа, еще не оправившись от угрозы, решила все-таки дослушать. Евдокия интересно рассказывала.

— Да, так вот тому коту судьба была — сдохнуть в мусорке, но что-то пошло не так и я его выходила, он сам на меня и злился поэтому, я всю жизнь, то есть смерть ему испортила. Он поэтому и не приходил лечиться, да и у меня Господь мозги забрал, не догадалась ему антибиотик, да витамины ширнуть. Умер-то он все равно, но куда-то там опоздал почти на год. Так и с людьми. Иногда судьбы путаются и они живут жизнью другого, а им бы помереть надо.

— А как они путаются?

— Ты в реанимации еще не дежурила?

— Нет.

— Вот там тела отдельно, а души отдельно. Души разное все видят, потом, когда возвращаются, такое рассказывают, волосы дыбом. Они потом и в сознании могут видеть то, что не положено, я ушла оттуда именно из-за этого, не выдержала. Пациенты и с мертвыми, бывало, говорили и смерть мне показывали и говорили, кто умрет следующий.

Евдокия поежилась и налила себе еще вина. Это было строжайше запрещено и она никогда в жизни не пила спиртное на работе. А сегодня все было странно и непривычно: и ее бесстыдное выворачивание души перед новенькой мед сестричкой, да и вообще эти воспоминания, которые она запрятала глубоко, в самый край души, куда и не заглядывала никогда. Там хранились смерти родителей и Лешеньки, развод, смерть Мурика и всякие мелочи вроде предательства, одиночества и тоски. В тот уголок своего сердца она не заглядывала так давно, что там все заросло паутиной и пылью и она вспоминала Мурика с трудом, прилагая усилия, даже не веря сейчас, что это все произошло тогда с ней, что она приходила на работу с опухшим от крика и слез лицом и врала про аллергию, а сама каждый день ездила на могилу кота и выла там, как безумная.

«Да, что это со мной?» — она глотнула отвратительно-сладкое пойло. «Почему никто мед сестрам не дарит водку? Почему думают, что раз баба, значит все приторно сладкое?» У нее даже был соблазн разбавить вино спиртом, но вовремя одумалась. Ночь, скорее всего, будет тихой, а утром все отделение капать. Девчонке она ничего не доверит, все придется самой.

— Евдокия Михайловна, а как вы вены находите? — Наташа, маленькая чувствительная пичужка, робкая, но понимающая больше, чем сама подозревала, решила сменить тему разговора.

— Это, дорогая моя, практика, знания и чутье. Когда с мое поработаешь, ты тоже их с закрытыми глазами найдешь, — Евдокия говорила вроде бы всерьез, а сама думала, что если она признается Наташке, что человеческие руки она будто бы видит насквозь, но та не поверит, а и зря, ведь именно поэтому ни одна, даже самая поганенькая венка от нее не может убежать.

— Все, хватит на сегодня откровений, — Евдокия вылила остатки вина в раковину, пустую бутылку спрятала в сумку, упаси Господь, если ее утром кто увидит, стыда не оберешься. Они спокойно поспали до самого утра, а потом, как всегда — капельницы, назначения, пересменка. Пациенты Евдокию любили. Оно-то конечно лучше, когда тебя и назовут ласково и пожалеют и поговорят, от нее этого не дождешься, зато иголки мгновенно втыкались в трусливые, ускользающие вены, уколы кололись молниеносно, халаты, да штаны дольше поправляли и Евдокия летала по отделению, как ангел... Нет, ангелы так не ругаются и не бурчат... И не как фея... Не с кем ее было сравнить. Просто все в ее руках спорилось.

Все утро Евдокия загоняла в тот самый тайный уголок сознания мысль: зачем она так душу перед девчонкой выворачивала. Что это на нее нашло. Наташа, которой было доверено разносить таблетки и убирать штативы капельниц в процедурку, тоже не могла отделаться от какой-то свербящей мысли и ходила понурая и задумчивая.

Они вышли из больницы вместе. Пожилая мед сестра — одинокая, циничная, чего только не повидавшая на своем веку и молоденькая девочка — новенькая, у которой все было впереди. Эта ночь связала их непонятной тайной и странным знанием. Они смущенно попрощались и пошли в разные стороны. Их свербила одна и та же мысль: а они свою ли судьбу проживают?

Впрочем, Наташа вскоре перестала об этом думать. Дома ее ждала мама, горячий завтрак, уют, любовь и целая жизнь.

А Евдокия пришла в свою маленькую, вылизанную до скрипа квартиру, легла на кровать и завыла. Как тогда, когда похоронила Мурика.

* * *
— Как же его жалко, — Наташа плакала, сидя в процедурке. Она сама не понимала, почему ноги ее принесли именно сюда, к Евдокии Михайловне.

— Третий инсульт трудно, почти невозможно пережить. А ты если по каждому убиваться будешь, лезь сразу в петлю. Быстрее будет, все равно загнешься, — от Евдокии, как всегда, доброго слова было не дождаться. Да и некогда ей было.

— Он так переживал, у него кот и кошка, кот — белый, а кошка — черная, представляете? И родственников нет.

— Раз квартира у него была, родственники мигом объявятся.

— А коты?
— А что коты? Заберет кто-нибудь.
— А может быть вы их возьмете?
— Ты сдурела, милая? Если мы всех кошек, да собак померших в больнице людей себе оставлять будем, приют надо будет строить.

— Вы посмотрите, какие они красивые, он мне фотографию скинул, — Наташа протянула телефон Евдокии. Та взяла его и почти сразу выронила. Хорошо он упал на кушетку рядом с девушкой.

— Извини, что-то руки задрожали. Покажи еще раз.

С экрана на нее смотрел ее Мурик. Тот самый, так неудачно ею спасенный. Взрослый и красивый.

— Это ваша душа, — прошептала Наташа.

— Что?

— Вы сказали, что часть души Мурик унес с собой. Он вам ее возвращает.

— Я тебе говорила, чтобы ты молчала? — Евдокия в ярости почти зашипела на Наташу, — иди отсюда! Чтобы я тебя тут больше не видела!

Остаток дня она грызла и корила себя за откровения. «Старая дура! Нашла с кем разговаривать!» А вечером зашла в реанимацию и узнала адрес умершего от третьего инсульта одинокого мужчины.

* * *

— Баба Дуня, почему у тебя такое странное имя?

— Почему это странное? Хорошее русское имя, а если ты еще раз Мурику дашь колбасу, я тебя в угол поставлю.

— Не поставишь!

— Поспорим?

Евдокия прищурилась и грозно посмотрела на подопечного. Тот радостно рассмеялся. Баба Дуня только грозилась. Это его всегда веселило. Она такая мрачная и серьезная шла на кухню и приносила ему что-нибудь вкусненькое. А влетало наоборот, от улыбчивой и веселой мамы. Раньше он глупым был и рассказывал, за что его баба Дуня ругала и грозилась в угол поставить, но потом передумывала. А мама ругалась еще больше и хлопала по попе. Не больно, но стыдно. Он уже большой, а его вот так, по попе... он даже один раз папе пожаловался, но это было совсем зря. От папы влетело еще больше.

— Давай, голубь, собирайся, мама скоро за тобой приедет, — баба Дуня многозначительно посмотрела на разбросанные игрушки и пошла мыть посуду. Мурик и Лелька побежали за ней. Они любили сидеть на столе, на специальном покрывале и смотреть, как хозяйка «играет» с водой.

А Макс лениво собирал игрушки, зная, что если мама будет торопиться, то она сама быстренько покидает их в сумку, поэтому можно особо и не усердствовать и намного интереснее поговорить с бабой.

— Баб Дунь, а это правда, что ты нам неродная?
— Правда, конечно! У тебя сколько бабушек?

Макс задумался. Баба Дуня — раз, баба Катя — два, баба Ира — три.

— Три?
— Правильно, две — родные, мамы твоих мамы и папы, а я неродная, я с твоей мамой когда-то работала, сейчас на пенсии, поэтому маме и помогаю, а две другие бабушки еще работают.

— А почему ты нам помогаешь?

— Потому что мы с твоей мамой — лучшие друзья.

— А почему?

Евдокия вздохнула. Мальчишка весь в мать, любопытный и настырный, вопросы может с утра до ночи задавать.

— А потому, — она вытерла руки, ласково погладила пацаненка по голове, не удержалась и поцеловала во вкусно пахнущую макушку, — а потому, что когда-то твоя мама помогла мне найти очень важную вещь. И это секрет! — она строго посмотрела на Макса, уже открывшего рот для очевидного вопроса и приложила палец к губам. — А теперь иди и все-таки собери игрушки.

Макс неохотно побрел обратно в комнату, а Евдокия включила воду, посмотрела на Мурика и тихо сказала:

— Наташа мне душу нашла. Мою, заплутавшую. Правда, Мурик?

Кот замурчал и запрыгнул ей на плечо.

Автор: Оксана Антюшина