– Но, мама, – он вытягивал вперед обе ладошки, – смотри, у меня же есть ручки, я не безрукий...
– Да, лучше бы у тебя их вовсе не было, – в отчаянии отмахивалась мама. – Не гробил бы мне все вокруг...
Сережа сам не знал, как так выходит. Он старался изо всех сил. Бережно обхватывал кружку руками и, крепко сжимая, нес на кухню. Сейчас он поставит ее в раковину, а потом…
Дзынь! Кружка, будто намыленная, выскальзывала и летела вниз, обидно разбиваясь в двух шагах от цели. Он торопливо опускался на колени и пытался собрать осколки, поскорее выбросить, чтобы мама не увидела и не расстроилась. Она всегда так расстраивалась, когда он что-то бил…
Но руки не хотели слушаться. Они хотели резаться об острые края и кровоточить ранками, пачкать пол, одежду, пачкать все вокруг. Сережа бежал за веником и совком, чтобы замести следы, но мать уже шла на шум сама, и ее “что ты там опять натворил, криворукий?!” звучало угрожающе-истерично еще до того, как она видела масштабы разрушений.
- Мам, я не виноват, – всхлипывал Сережка, пока та, не переставая ворчать, пыталась отстирать от футболки пятнышки крови. – Оно само так, я же стараюсь!
– Само! Почему вот у меня ничего само так не происходит, а? – она ожесточенно застирывала одежду, и капельки пота выступали на ее лбу – то ли от усталости, то ли от гнева. – Это ж какой из тебя мужик-то вырастет, у тебя в руках ничего не держится! Горе одно и наказание, крест ты мой, хуже инвалида настоящего – за тех хоть государство платит, а от тебя никакого толку, один убыток.
Совсем плохо стало, когда Сережа начал ходить в школу. Тетрадки рвались, кажется, сами по себе. Ручки протекали и пачкали книги так, будто он забавы ради бросил в рюкзак целую чернильницу. Каждый поход в школу сопровождался хотя бы одним падением и непременно – в лужу, в сугроб, в грязь, куда угодно, но так, чтобы одежда после отправлялась в лучшем случае в стирку, а иногда и сразу на помойку.
– Ты понимаешь, что ты нас заставишь милостыню просить?!
Сережа уже привык к крикам мамы и лишь вжимал голову в плечи.
– В жизни ни копейки не заработал, зато я на тебя трачу столько, будто ораву детей ращу!
Он пытался незаметно убраться в комнату, но спотыкался о собственные ноги и падал, по пути обязательно что-нибудь обрушив – картину, полочку или вазу с цветами.
– Увалень безрукий! – неслось по квартире, и все начиналось по-новой.
Вдобавок выяснилось, конечно же, что у него ужасный почерк. Учительница чистописания была хорошей доброй женщиной. Она мягко пыталась объяснить Сережиной маме, что ребенку нужно больше заниматься, что не у всех все получается сразу…
– Да ничего у него не получится, ни сразу, ни потом, – обреченно махала рукой мать. – Не ребенок, а наказание.
С прописями у него так и не заладилось, сколько бы он над ними ни бился. Еле-еле натянул на тройку несчастное свое чистописание, и то, скорее, из-за сострадания учительницы.
- Не всем дано красиво писать, - шептала она Сереже. - Не расстраивайся, ты наверняка талантлив в другом.
Сережа лишь сопел разбитым в очередной раз носом. Все его таланты – портить вещи и нервы маме, и он был бы рад променять их на что-то получше.
В средней школе он попробовал записаться в школьный кружок по футболу, и в первый же день вернулся домой с сотрясением мозга. Учитель по рисованию настоятельно просил его заниматься на уроках чем угодно, кроме самого рисования, потому что иначе невозможно было отмыть ни стол, ни самого Сережу.
Став постарше, Сережа на одной из школьных посиделок ради интереса взял в руки гитару и едва не поссорился с одноклассником, который считал, что он специально порвал сразу три струны. С той поры его в школе предпочитали сторониться и ничего ценного в руки не давать. Без особой нужды даже за одной партой не сидеть.
Мамины истерики давно сменила безнадежность. Она равнодушно смотрела на сына и севшим за годы крика голосом монотонно повторяла:
– Ты – мое наказание. Ты кара моя за все грехи. Непутевый. Безрукий. Из тебя уже ничего не выйдет.
Сережа и сам понимал, что дело дрянь. Кем ему быть? На любом заводе дело сразу же кончится несчастным случаем. От его прикосновений ломалась техника. Люди сторонились его – последнее время даже незнакомые – и нечего было думать о каких-либо продажах или предоставлении услуг…Однажды, в период крайнего отчаяния, он попытался повеситься – и выяснилось, что на том свете тоже не горят желанием с ним встречаться. Веревка порвалась еще на стадии вязания узлов. Сережа махнул рукой и смирился с необходимостью жить.
Единственные, с кем у него ладились отношения – это кошки. Почему-то на них аура Сережиного невезения и криворукости не распространялась. Он давно прикормил бродяжку-кошку из соседнего двора, наполовину слепую трехцветку Мусю, и с радостью взял бы ее к себе домой, если бы не понимал, что устроит по этому поводу мама.
Впрочем, Мусе было хорошо и во дворе. Она бежала на Сережин зов, едва тот окликал ее, и мурлыкала, требуя ласки. Удивительно, но, сколько бы Муся ни вертелась под ногами, он ни разу об нее не споткнулся.
– Ты моя хорошая, – Сережа поглаживал кошачью спинку, – красавица из заплаточек…
Муся щурила глаз и топорщила белые усы. Она и впрямь походила на кошечку, собранную из разных лоскутков ткани: рыжего, белого, черного, в крапинку...Одно ушко черное, второе светленькое, не кошка, а арлекин целый.
– Я буду ветеринаром, вот что! – заявил Сережа маме однажды. Дело близилось к концу десятого класса, и нужно было присматривать дальнейшее место учебы. – Буду лечить животных!
– Ты? – Она аж поперхнулась и долго кашляла, стараясь продышаться. Он подался вперед, желая похлопать ее по спине, но она с ужасом замахала руками. Сережа смирился и терпеливо ждал.
– Ты? – повторила мама, наконец справившись с кашлем. - Ветеринаром? Да тебя там убьют! Ты назначишь не то лекарство, вгонишь не туда шприц, уронишь морскую свинку и придушишь котенка. Ты вообще соображаешь, какого это – с животными работать?!
– Это единственное, что у меня может получиться, – непреклонно заявил Сережа. – И я попробую.
Она хрипло рассмеялась, хотя он редко ее смешил.
– Ну, попробуй, попробуй.
Он решительно встал из-за стола. Вилка слетела на пол. Мама вздохнула. Сережка упрямо сжал губы.
Как ехидно заявили Сереже спустя год, с таким блеском на вступительных экзаменах в ветеринарной академии не проваливался еще никто. Может, сказали они, у вас и есть знания, только человеку, у которого обе руки левые и растут не из плеч, нечего и близко делать около чужих жизней. Может, сказали они, вы считаете, что жизни животных не так важны и там можно работать сикось-накось? Так вы неправы, сказали они, и мы не будем обучать человека, который не в состоянии без происшествий сдать простой экзамен. Нам не нужны неудачники такого высокого полета, сказали они.
Он добрел до своего двора, рухнул на лавочку и первый раз за много лет разрыдался. Он понимал, что ждет его дома. И что некуда, совершенно некуда податься, и даже повеситься, черт возьми, не выходит! Ага. Он пробовал! Было дело...
Колена коснулось мягкое. Муся пришла утешать своего друга. Она мурлыкала, жмурила глаз и перебирала лапками. Едва Сережа выпрямился, как кошка немедленно запрыгнула к нему на колени и начала топтаться, устраиваясь поудобнее.
– Мррр...мррр….не обр-р-р-ращай внимания…
Сережа решил, что ему послышалось, но какая разница.
– Не обращать, говоришь? – улыбнулся он сквозь слезы, мокрой ладонью наглаживая свою подругу.
– Конеш-шно, – согласилась кошка, топорща усы. – Подумаеш-шь, ветер-р-р-ринарка. Она тебе не нужна, ты и так хорош-ш.
– Очень хорош, – с горечью проговорил парень, не обращая внимания на то, что кошкам не положено разговаривать. – И где я, такой хороший, нужен?
– Ш-шутишь? – удивилась кошка. – Где нужен человек, р-р-разговаривающий с животными?
Сережа наконец сообразил, что ему не кажется. И уставился на кошку с раскрытым ртом.
***
– Вот, посмотрите, пожалуйста. – Женщина дрожащими руками вытряхнула из переноски кота. Тот недовольно сощурился на свет ламп клиники, распахнул пасть и зашипел, сразу обозначая свои намерения. – У него всегда был такой хороший аппетит, но уже два дня не ест ни крошки, на руки не идет, отлеживается где-то от людей подальше… Господи, доктор, скажите, это ведь не рак?!
Пожилой ветеринар поднял ладонь, призывая женщину успокоиться. Та послушно умолкла.
– Сергей Витальевич! – окликнул ветеринар кого-то из соседней комнаты. – Вы нам не подсобите?
В кабинет, на ходу вытирая руки, зашел молодой человек. Даже очки, кривовато сидевшие на носу, не прибавляли ему лет – юноше едва исполнилось двадцать. Тем удивительнее было обращение к нему по имени-отчеству, да еще от заслуженного врача известнейшей в городе клиники. Молодой человек мог быть максимум стажером, а вот поди ж ты…
Сергей Витальевич вопросительно посмотрел на ветеринара. Тот кивнул на пациента. Рыжий красавец распластался по столу и угрожающе ворчал. Хвост раздраженно хлестал по бокам.
– Ну, не ругайся, – попросил Сергей Витальевич, опускаясь на корточки перед столом, так, что его лицо оказалось на одном уровне с мордой кота. – Расскажи лучше, что у тебя болит?
– Вы что, – испугалась женщина, – он же вцепится, он чужих не терпит!
Но молодой человек не обратил на нее никакого внимания. Кот утробно завыл на одной ноте, не переставая бить хвостом.
– Так, и давно? – участливо поинтересовался молодой человек. Кот прижал уши и что-то буркнул. – Понятно. Давай договоримся: мы поможем, будет неприятно, но потом все пройдет. Обещаю.
Кот шумно выдохнул и замолчал. Сергей Витальевич поднялся.
– Камни в почках, – постановил он, поворачиваясь к врачу. – Два дня как почувствовал. Побаливает, аппетита нет, небольшая слабость, часто хочется пить.
Женщина вытаращила глаза, но ветеринар невозмутимо кивнул.
– Спасибо, Сергей Витальевич.
– Обращайтесь. – Молодой человек развернулся, задев бедром стол. Шикнул на свою неловкость и, потирая ушибленное место, удалился к себе.
– Ценнейший специалист! – пояснил ветеринар ошеломленной женщине. – Вот увидите, его диагноз правильный.
Рино Рэй.
И ее хихикание не к месту и не ко времени...Соглашается на дальнейшую лабуду с Должанским...Ведь молодая еще девка, чего же так-то позориться, а?Ведь выйдет на свободу -на нее пальцем показывать будут, мало того, что на проекте смешают сами знаете с чем...Училась-училась, жила по-человечески, родных имеет, друзей, а потом -раз! - и дура образовалась!
