Почему Запад отказывается оценивать вмешательство России в дела Украины как войну? Почему общественное мнение в Соединенных Штатах, Великобритании и Германии не хочет видеть в действиях России угрозу европейскому миру? Потому что это «ссора в далекой-далекой стране между народами, о которых мы ничего не знаем» или потому что Россия — ядерная держава и Европа зависит от российского газа? Или, возможно, потому что Европа стремится уйти от риска, а Америка ослабла и обожглась на военных авантюрах в Афганистане или Ираке? Возможно ли, что американцы и европейцы стали жертвами неправильной исторической аналогии и что поток книг и фильмов, произведенных в этом году в честь столетия Первой мировой войны, заставил их поверить в то, что мы должны бояться не бездействия, а чрезмерной реакции?

Исторические юбилеи — это как ковровая бомбардировка. Они вываливают на нас «наглядные уроки» в гигантских объемах исторических исследований, романов, конференций, фильмов, выставок и требуют безоговорочной капитуляции.

Достаточно заглянуть в любой большой книжный магазин в Лондоне или Берлине, чтобы увидеть, что он буквально завален книгами о Великой войне. Некоторые говорят, что на эту тему за последние два-три года только на английском языке было выпущено более 1000 книг. И дело не только в том, что эти книги, которые все мы читаем или, как минимум, о которых слышим, подогревают конкретные страхи или делают так, что определенные события в будущем выглядят более реалистичными, чем другие. Сила юбилейных дат — это магическая сила: она происходит от нашей одержимости круглыми датами и оторвана от рациональных аргументов.

Возможно, если бы падение Берлинской стены не совпало с двухсотлетием Французской революции, наше прочтение перемен в Центральной и Восточной Европе было другим и то, что мы называем революцией сегодня, могло быть названо другим словом. И именно это слово «революция» со всеми его богатыми историческими коннотациями определяет выбор акторов. После 1989 года именно общий страх революционного насилия заставил как старую коммунистическую элиту, так и диссидентов проголосовать за переговоры и компромисс. Тень 1789 года и последовавшего за ним террора незримо присутствовала в политике Центральной Европы в первые годы перехода.

Сила юбилейных дат настолько реальна, что можно себе представить: если бы массовые политические протесты разразились в Москве в 2017 году (в год столетия большевистской революции), мы бы поверили, что история вновь изменила свой ход, и наше видение того, что происходит на улицах, во многом определялось бы книгами о Ленине, Сталине и Троцком, которые возглавили бы списки бестселлеров.

В своем классическом исследовании Thinking in Time американские политологи Ричард Нойштадт и Эрнест Мэй обнаружили, что в основе каждого процесса принятия решений в кризисной ситуации лежит выбор правильной исторической параллели. Тем, кто определяет политику, нужна история, чтобы разобраться в настоящем.

Во времена Карибского кризиса самым важным выбором, который пришлось делать президенту Кеннеди, был выбор правильной исторической параллели. Ему пришлось выбирать между аналогией с Суэцким кризисом, Перл Харбор и июльским кризисом 1914 года. Выбор исторической параллели определил его выбор стратегии. Предпочтение суэцкой аналогии означало бы, что русские ракеты были отвлекающим маневром, и США должны быть готовы к действиям СССР где-нибудь в Европе. Если бы СССР готовил сюрприз вроде Перл Харбор, американцам пришлось бы принять решение о нанесении удара первыми.

Кеннеди предпочел рассматривать Карибский кризис в терминах политики Великих держав летом 1914 года и был намерен избежать ошибок, которые были сделаны тогда. В разговоре со своим братом Робертом Кеннеди президент четко объяснил логику своего выбора и основания своего решения. Его мнение определила популярная книга Барбары Такман «Пушки августа» (The Guns of August). Президент Кеннеди признался: «Я не собираюсь идти путем, который позволит кому бы то ни было написать подобную книгу об этом периоде, какие-нибудь "Ракеты октября"». Книга Такман была опубликована в 1962 году, накануне 50-летней годовщины начала Первой мировой войны. Если бы не приближающаяся юбилейная дата, она могла бы написать другую книгу, и ход «холодной войны» был бы совсем другим. Если бы не приближающаяся годовщина, президент мог бы не прочитать эту книгу.

Наша общая история

Было время, когда для европейцев история означала в основном историю Древней Греции и Древнего Рима. Это была наша общая история, и в то же время это была ничья история. Мы изучали ее без чувства смущения или ответственности за то, что произошло. В XXI веке история, которая имеет для нас значение, — это история последнего столетия. Это также наша общая история, потому что мы чувствуем коллективную ответственность за то, что произошло в этом свирепом веке.

Сейчас, столкнувшись с иностранной агрессией и нарушением границ суверенного государства, европейские политики и европейская общественность должны выбирать между всего двумя историческими параллелями: июлем 1914-го или Мюнхеном 1938-го. Ни одна из этих аналогий не представляет историю как таковую; вместо этого каждая напоминает нам об уроках, но эти уроки разные.

Июль 1914 года — это история случайной войны. Если в случае Второй мировой войны нас интересует, как она завершилась — поражением нацизма, то в случае Первой мировой войны наш взгляд направлен на то, как она началась.

Распространенное мнение — что война началась по причине непонимания, недоразумения и недостатка доверия между Великими державами. В коллективном воображении Европейского союза Великая война представляет собой «коллективный суицид Европы».

Урок июльского кризиса 1914 года очень прост: опасайся чрезмерной реакции и дай шанс дипломатии. Как иногда говорят, вы возможно решили бы стать пацифистом после Второй мировой войны, но после Первой мировой войны вы обязаны быть пацифистом.

Мюнхен 1938 года преподает нам другой урок. Он учит, что капитуляция перед требованиями территориально агрессивной диктатуры не приносит мира. Хотя в краткосрочной перспективе эта тактика помогает избежать войны, позднее она делает неизбежной более крупномасштабную войну на менее благоприятных условиях. Этот урок предостерегает не против чрезмерной реакции, а против бездействия.

Консультируемся с историей

Но как нам решить, вернулись ли мы сейчас в 1914-й или в 1938-й? Как нам решить, чего бояться — случайной войны или губительной политики умиротворения?

Историческая параллель, которую мы выбираем, очень сильно зависит от тех исторических книг, которые мы читаем в данные момент. А то, что мы читаем, как мы видели, предопределяется исторической годовщиной, которую мы празднуем сейчас. Притвориться, что мы изучаем исторические уроки, в 2014 году означает вернуться назад к началу Великой войны. В этом году любые другие исторические параллели кроме ссылок на Первую мировую войну не имеют шансов быть услышанными. Сейчас, когда политические лидеры не имеют собственного трагического опыта и когда народ «гуглит историю», а не живет в ней, юбилейные даты — это наша единственная общая история.

Поэтому, столкнувшись с присоединением Крыма, европейские политики и общественность не имеют особого выбора. В год, когда по всей Европе отмечается столетие Первой мировой войны, выбор аналогии с 1914 годом неизбежен. И дело не только в российском газе или слабости Америки — реакцию Европы на присоединение Крыма предопределила годовщина начала Первой мировой войны. Если бы Россия решила присоединить Крым в 2038 году, реакция Запада могла оказаться иной.