– Ксения, вы наверняка заметили, что и в вашем окружении – в основном либеральном и отчасти гламурном – многих заразил патриотический подъем: разнообразный «Крымнаш» и требования ввести войска в Новороссию. Как вы думаете, по какой черте проходит разлом? Это же не зависит от убеждений и даже от темперамента...

– Хороший вопрос, хотела бы я точно это знать! Многие оказались совершенно непредсказуемы: иной ярый патриот ненавидит эту вой­ну, а иной патентованный оппозиционер вдруг ощущает себя донельзя русским и просится в окопы. Думаю, есть категория людей, которым необходимо все время побеждать: когда не побеждают, они деморализованы. То есть борьба для них – нормальное состояние жизни, постоянно надо доказывать что-то, одолевать... Таких хватает в любом политическом лагере.

– А по-моему, громче всех кричат те, кто в нынешней России чувствует себя неудачником. Не при деле. И таких, между прочим, большинство среди профессиональных и просто порядочных людей...

– Так это не противоречит моему определению. Кто в России сейчас чувствует себя неудачником? Именно тот, кому нечего делать и не в чем побеждать. Какие победы предлагает Россия, над кем? Разве что над Украиной. Но просто, понимаете, у этих людей, которые жаждут побед, должно быть некоторое представление о приличиях. А оно стерлось. Довольно крупный бизнесмен – лицо кавказской национальности, как это у нас называется – мне сказал: у нас считается неприличным публично колотить младшего брата и хвастаться этой победой. Ну он же млад-ший! Нет, это забыто, самым главным оказывается давно не испытанное чувство национального единства...

Меня знаете что огорчает? Что Россия в очередной раз готова была породить собственный вариант фашизма – и преодолеть наконец этот соблазн. А так она осталась в состоянии вечной беременности.
– Вас это огорчает?!

– Конечно. Положим, они пересажали бы всех несогласных и полусогласных, если бы хватило охранников, ввязались в полномасштабную войну и установили православную диктатуру; и потом уже у этой идеологии не было никакого шанса. А сейчас все опять остановилось и долго еще будет нависать...

Но резкие меры – это вообще не стиль Путина. Вы разве не заметили? Какая диктатура? Его могут об этом просить, к этому склонять – но его стиль как раз иной. Подвешивание. Все ситуации доведены до опасной черты и завязаны на него. Не будет его – рухнет все. А при нем – все висит и может висеть бесконечно долго. Стиль такой.

– Вы полагаете – долго?

– А вы этого не видите? Это не только его стиль, а вообще черта системы, которую не он создал. При Ельцине называлось «сдержки и противовесы». В России все держится на честном слове, вот-вот рухнет и почти никогда не падает. Все падает – и это самая прочная конструкция; все недовольны – и все терпят. Весь российский пейзаж – отложенные вызовы. Гарантия пожизненной власти.

И потом, какая полномасштабная война? Против Америки у России нет ни единого шанса, это понимают все, а уж во власти подавно. Вот Украина – это да, это хороший шанс на затяжную подвешенную нестабильность... был. После «Боинга» уже нет, конечно. С «Боингом» Путину просто не повезло. Вообще-то, как вы знаете, он исключительно везучий человек. А тут – первый раз за всю карьеру – не повезло по-настоящему. И это знак, что ветер поменялся, что он больше не дует в его паруса. Кстати, можно было об этом догадаться – его фактически предали все союзники. Белоруссия в первую очередь. По Лукашенко отлично можно судить, везет или не везет. У него чутье безошибочное.
– Лично я не совсем понимаю, зачем Путину понадобилось влезать во всю эту историю с Новороссией. Ясно же, что население там не так монолитно, как в Крыму, и что там затянется...

– Так ему и надо было, чтобы затянулось. Он действует строго по книге Бжезинского «Великая шахматная доска», там много здравых советов, я в МГИМО пять лет училась на факультете международных отношений и знаю всю эту азбуку. Нормальный негативный отвлекающий момент: так у него был Крым, после которого началось новое мировое право, Крым, который никто не хочет признавать и все требуют вернуть, а тут появилась Новороссия, и все внимание переключилось на нее, и Украина надолго дестабилизирована, и сам он как бы ни при чем, потому что армию не вводит, а воюет Стрелков, всю жизнь мечтавший перейти от реконструкции к реальным боевым действиям. Шансов победить у Стрелкова нет, но на затяжную дестабилизацию он годится идеально. И тут этот «Боинг», после которого Путин в глазах всего мира изгой, и пресса называет его убийцей, и Меркель уже не может с ним поговорить по душам, потому что всем мировым лидерам, в отличие от нашего, надо отчитываться перед своим народом. А народ не одобряет Путина, и у них руки связаны.

– Ну, в России-то, как видим, 64 процента населения не верят, что «Боинг» сбили сепаратисты российским оружием...

– Но Меркель, к сожалению, предстоит отчитываться не перед российским населением. Я говорила с американцами, причем весьма осведомленными. Америка – не та страна, которая себе позволит облажаться на весь мир с ложными обвинениями, особенно сейчас, когда жизнь стала достаточно прозрачной. Если они говорят, то, видимо, доказательства есть. Просто договорились, чтобы эту ситуацию как-то спустить на тормозах, – окончательная конфронтация сейчас никому не выгодна, мир и так на волоске.
«Годунов – это катастрофа»

– Я однажды поспорил с крупным политологом на ящик коньяка, что Путин в 2012 году вернется в президенты. А он поставил на Медведева. Мне кажется, что в 2018 году Путин в президенты не выберется, если вообще досидит в кресле до этих выборов.

– Давайте поспорим на еще один ящик, что досидит и выберется. Потому что сейчас надо молиться, чтобы Путин остался.

– Почему?

– А вы представьте, что Путина нет. С чем мы остаемся? Во власти немедленно начнутся разборки между кланами. Кто там есть? Сечин? Рогозин? Тимченко? Вы хотите в президенты кого-то из них? Оппозиция если и есть, то главным образом национал-радикальная. Всю прочую даже не пришлось сажать – ее просто перессорили. Одних посадили, других изолировали, третьи запуганы, четвертых обвиняют в конформизме. Путин создал такую ситуацию, при которой все, кроме него, будут хуже. Он абсолютно вытоптал политическую среду. Так что надо называть вещи своими именами – я могу себе это позволить: каков ни есть Путин, но без Путина мы сейчас попадаем в многолетнюю яму.
– Понимаете, один его уход мог бы значительно оздоровить среду. Просто воздух стал бы другой...

– В 1584 году среду уже оздоровили. Не стало Грозного, чья репутация – и повседневная практика – была значительно хуже, чем у Путина. Получили тридцать лет смуты, из которой потом еще полвека выбирались. Годунову всегда мстят за Грозного, потому что Грозного боялись, а тут как бы появился мягкий, цивилизованный, даже прозападный... Жестокую вещь скажу, но после ухода диктатора никакого оздоровления не наступает. Возможен вздох облегчения и точечные послабления, а потом все сваливается в кровавую неразбериху. Были возможности реформ сверху, была переломная точка в 2012 году, она пройдена, и теперь мы обречены на подвешенное состояние.

– Но ведь после Путина все эти подвески рухнут...

– Конечно. В частности, я убеждена, что только Путин удерживает Россию в нынешних границах. Сейчас потому так и пресекают любые разговоры о федерализации, так защищают территориальную целостность, что распад СССР был только первым этапом в неизбежном распаде империи. Дальше начнут разбегаться Кавказ, Татарстан, Дальний Восток – при первом же намеке на смуту.

– Я помню, как Маргарита Симоньян говорила нечто подобное...

– Да неважно, кто говорит. Важен вектор. Путин сделал все, чтобы после него сработали все отсроченные вызовы. И я не знаю – и он не знает, наверное, – как эту ситуацию развернуть.
«Раньше я думала, что счастье за углом»

– Кого вы в ближайшее время намерены звать в «Собчак живьем»?

– Ликсутова. Вообще хочу разобраться с аварией в метро, про которую стали забывать – слишком многое ее отодвинуло. Я смогла пройти в больницу к машинисту Сергею Осипову. Московские власти возмутились: как это я прокрадываюсь в больницу?! Но когда к нему в больницу пропускают «Москву 24», они почему-то не возмущаются, что больного человека мучают...

– Он сильно покалечен?

– Он поправляется и, надеюсь, инвалидом не останется.

– Что-то помнит?

– Помнит, что перед крушением слышал взрывы в соседнем тоннеле, там велись работы. Но самого момента аварии не помнит – сразу потерял сознание.

– То есть все-таки...

– Нет, окончательной версии нет, и я не настаиваю, что там виноваты работы в соседнем тоннеле. Я просто хочу, чтобы Осипова выслушали. Чтобы расследование было максимально публичным.
– Вот вам еще одна подвешенность – техногенные аварии...

– Теперь будет сделано все, чтобы это не повторилось. Смею вас уверить, второго «Курска» не будет, второго пожара в «Останкино» – тоже. Это направление сейчас приоритетное.

– Как вам живется в замужнем состоянии?

– Ну вы и прыгаете.

– Ваш метод.

– Состояние интересное, очень спокойное. Я раньше жила с ощущением, что счастье – это впереди, за углом. Теперь я живу внутри счастья. Личных ожиданий у меня нет, я окружена людьми, которые стопроцентно надежны. Мы спорим, разумеется. Максим не тот человек, который ради домашней идиллии будет скрывать свои мнения.

– Вот мы сидим в вашем кафе. Кто основные посетители – так сказать, публика «Бублика»?

– А это довольно скромное заведение. Чек на одного – в пределах восьмисот рублей. Так что ходит сюда обычный средний класс.

– Я думал, он исчез.

– Он никуда не делся, просто... Я могу наконец дать его определение, хотите? Средний класс – это люди, которые все понимают правильно и хотят правильного, но не готовы ничем за это платить.
– В пределах восьмисот рублей.

– Именно. Вы думаете, Путина поддерживают только зрители федеральных каналов, только малообразованное население? Да Майдан потому и сыграл величайшую роль в российской политике, что показал отрицательный образец. У большинства нет никаких дурных чувств в отношении Украины. Люди просто не хотят, чтобы у нас было, как там. С бардаком. С кровью. Спросите любого в «Бублике», вот этих милейших людей, хотят они, чтобы было, как на Майдане? Все в ужасе закричат: ни в коем случае! Они хотят, чтобы было, как в «Бублике», и в этом смысле я их могу понять.

– Еще бы. Кафе-то ваше.

– Не в этом дело. А в том, что здесь построена правильная система. Если повар плох, то два дня, допустим, будут невкусные котлеты, а на третий день его уволят. То есть эта система настроена так, чтобы устранять плохих людей и поощрять хороших. А в России система устроена ровно наоборот, и сколько бы вы поваров ни меняли – это ничего не изменит. Просто кафе – оно так устроено, что целью его существования являются хорошие котлеты. А не вечное пребывание хозяина у власти или порабощение всего крестного общепита. Кафе существует, чтобы в него ходили. А у страны другие задачи, это называется геополитика.